До сих пор не могу понять, почему он хочет меня, когда рядом с ним такая женщина?

— Нет, меня волнует то, что она сказала, — шепчет он. — И ведь она права.

Он вздыхает, словно набираясь смелости.

— Я — предатель крови, — заключает он.

Молча смотрю на него. Ну а что я могу сказать, когда именно я виновата в том, что он стал тем, к кому всю жизнь испытывал презрение?

Он внимательно смотрит мне в глаза.

— Зачем я говорю об этом с тобой? Ты не можешь понять, о чем я, — с горечью произносит он. — Ты до сих пор не в состоянии понять, кто ты и во что ты меня превратила.

Недоверчиво качаю головой.

— Это ложь, Люциус! — неистово шепчу я. — Все твои чистокровные замашки… это никогда не было правдой.

Его глаза мечут молнии.

— Это не ложь! — бросает он. — Ты — грязнокровка. Это правда. И ты не можешь отрицать этого. Уступая тебе, я становлюсь предателем крови.

Ну конечно же, я не могу отрицать этого. Не могу отрицать, что я магглорожденная и что я сделала его предателем крови.

Поэтому я благоразумно молчу.

— Из-за тебя все так осложнилось, — в его глазах столько ненависти, что это причиняет мне почти физическую боль. — Я предал все свои убеждения — и ради кого? Ради какой-то никчемной грязнокровки!

Заставляю себя глубоко и ровно дышать, чтобы не сорваться.

— Если ты предал все ради меня, — дрожащим голосом начинаю я, — значит я не какая-то никчемная грязнокровка.

Пощечина обжигает лицо — я даже не заметила, как он замахнулся! — и слезы выступают на глазах против воли.

Он тяжело дышит, пытаясь успокоиться и взять себя в руки.

— Дрянь, — с ненавистью шипит он. — Ты понятия не имеешь, как сильно заставляешь меня страдать!

— Ты тоже делаешь мне больно! — надломленным голосом оправдываюсь я. Будь он проклят! Это он понятия не имеет, что сделал со мной, и ему никогда не исправить того, что он натворил. — Ты причинил мне гораздо больше страданий и сделал это намеренно! Господи да ты убил моих родителей…

— Слушай, — прерывает он меня. — Подумай о том, как ты любила своих родителей. Вспомни все до малейших деталей.

И я вспоминаю, не сдерживая слез. Перед глазами проплывают образы и воспоминания, как мама заботилась обо мне, как беспокоилась за меня, а папа частенько посмеивался над ее чрезмерной тревогой — я помню его непринужденную улыбку.

Поднимаю взгляд на Люциуса: он бледен, и его лицо искажено ненавистью. Человек, убивший моих родителей и заменивший мне отца и мать после их гибели.

— Ты бы предпочла умереть вместо них, да?

— Да, — шепчу я. — Я все бы отдала ради них.

Он удовлетворенно кивает.

— Точно так же я отношусь к тому, во что верю. Вот видишь, ты можешь утверждать, что мы разные, но ведь мы похожи. У нас обоих есть то, за что мы с радостью отдали бы жизнь. Различие лишь в том, что ты была так глупа, выбрав людей, в то время как я много лет назад уяснил: единственный, на кого ты можешь рассчитывать в этом мире — ты сам.

У меня отвисает челюсть.

— Ты серьезно? — сиплым шепотом спрашиваю я. — Ты же не можешь на полном серьезе уравнивать мои чувства к родителям и свое отношение к системе ценностей.

— А что мне мешает, грязнокровка? Чем твоя любовь к мерзким магглам, породившим тебя, лучше того, что делал я во имя ценностей, которые составляли основу моего бытия.

— Они не были мерзкими магглами! — чаша моего терпения лопнула. Как же я его ненавижу!

— Были, — спокойным тоном произносит он. — И ты так и не ответила на вопрос.

Довольно долго смотрю на него, в его холодные, словно неживые, глаза, больше всего на свете желая узнать: что же у него на уме, проникнуть в его мысли — хотя бы разок.

Но если бы у меня получилось, поняла бы я, что он лжет? Возможно, для него это абсолютная правда.

Как он может испытывать столь глубокую, сильную, всепоглощающую любовь и преданность к каким-то убеждениям?..

Невозможно. Я имею в виду не то, что он в принципе не способен на любовь, потому как это не так уж и важно.

Он смотрит на меня так, словно вообще не понимает, о чем я говорю.

— Меня всегда учили, что грязнокровки — это грязь, отбросы общества, — шепчет он. — С самого рождения я принимал это за истину. Даже сидя в Азкабане, когда весь мир отвернулся от меня, я не терял надежды, цепляясь за свою веру и убеждения, и утешал себя мыслью о том, что отомщу всем, когда наконец сбегу из тюрьмы.

Кровь стынет в жилах. Может быть, именно сейчас настал тот час, когда он не выдержит и выплеснет все…

— Бесполезный, никчемный мусор, — продолжает он. — Все до последнего.

Пока он переводит дыхание, его глаза встречаются с моими, и на короткий миг его взгляд смягчается. Люциус выглядит так, словно увидел меня впервые.

— Кроме разве что… — он колеблется, но все же решается продолжить — едва уловимым шепотом. — Кроме разве что тебя

Его слова разом выбивают из меня весь воздух, и я забываю как дышать, сердце бешено стучит в груди.

Он тянется ко мне и заправляет за ухо прядь моих волос.

— Ты… ты какая-то другая. Не знаю почему, но…

Замолчав, он смотрит на меня, будто я — ребус, который нужно непременно решить. Чувствую, как яростно бьется мое сердце, и кажется, оно в любую минуту готово выскочить из груди.

— Я никакая не особенная, Люциус, — шепчу я. — Никогда не была такой и никогда не буду.

Он горько улыбается.

— Моя милая грязнокровка, — вкрадчиво произносит он, — если бы ты только знала…

Он опускает глаза, обжигая меня взглядом снизу вверх, затем вновь смотрит на меня.

Делает шаг вперед, приближаясь ко мне. Слишком близко. В моем личном пространстве — но разве он не всегда там был?

— У меня есть одно желание, — шепчет он, глядя на меня потемневшими глазами, — хочу, чтобы твоя кровь была чистой. Одному Богу известно, что бы тогда было.

Одной рукой он стаскивает с моего плеча платье, другой — притягивает к себе, посылая электрические разряды по всему телу.

— Это решило бы все проблемы, — он наклоняется ниже и ниже, пока я не перестаю видеть его лицо. Теперь я могу только чувствовать его дыхание на своей шее. — Вся эта ситуация стала бы намного… приятнее.

Он целует мою шею — прямо под подбородком — и крепче сжимает меня в объятиях. Закрываю глаза и невольно выдыхаю сквозь приоткрытые губы. Он покрывает поцелуями мою шею, медленно опускаясь к впадинке между ключицами.

Это больше не может продолжаться. Не может.

Наше время подходит к концу. Я чувствую это. С каждым днем я все сильнее ощущаю опасность, нависшую над нами, словно огромный черный стервятник, расправивший крылья. Мы ступаем по самому хрупком льду, — Люциус и я, — и лишь вопрос времени, когда этот лед треснет…

И что ждет нас тогда? Волдеморт. Эйвери. Беллатрикс. Драко и Рон. Боль. Пытки. Смерть.

И разлука.

Но сейчас я могу лишь обнимать его. Я не думаю об опасности, когда он жадно прижимает меня к себе, целуя и раздевая.

Запускаю руки под его мантию, помогая ему раздеться. На мгновение он отстраняется и как-то странно смотрит на меня, но затем продолжает, позволяя мне помогать ему.

Только теперь до меня доходит, что это происходит впервые. Впервые я помогаю ему делать это со мной…

Но я не могу иначе: ведь он так нужен мне, что без него я едва дышу.

Одежда падает кучей тряпья у наших ног, смешавшись: черные пятна в блекло-розовых волнах.

Его кожа такая бледная. Никогда не смогу привыкнуть к тому, что она такая. Словно твердый лед. Кажется, стоит дотронуться, как я тут же замерзну от холода! Так могло бы быть, но нет, она теплая. Такая теплая… как мрамор. Живой, дышащий, теплый мрамор. Нетронутый. Незапачканный. Совершенный…

Кроме одного. Метка. Вечное напоминание о том, кто он, выжженное темным заклинанием на его руке.

Он осторожно подводит меня к кровати, мягко толкая на нее. Падаю на спину, и у меня мелькает мысль, что это самая мягкая кровать из всех, на которых мне приходилось спать.