— Неплохо, кажется, ты отыгрался за поражение. Надеюсь, всё сделано чисто и вас никто не видел?

— Никто.

— Как с главным делом?

— Передай, что всё устроено наилучшим образом, как мы и желали.

— Хорошо, тобой будут довольны. Мне нужно спешить. Приступайте к допросу, у пленницы можно узнать многое.

Дверь скрипнула; неизвестный ушёл.

Ковёр грубо раскатали, Тира оказалась на замусоренном земляном полу. Взору открылась небольшая комната, освещённая тусклым светом фитиля в глиняной плошке с маслом. Крытая грязным, дурно пахнущим войлоком лежанка, закопчённая жаровня — вот и всё убранство. Похоже, здесь никогда не подметали.

Пленницу бросили на отвратительное ложе и развязали — только для того, чтобы притянуть затёкшие конечности к ножкам кробатоса.

Антиф сел рядом и задрал пеплос Тиры до самого подбородка:

— Скажи, была ли у тебя когда-нибудь подобная женщина? — спросил он остолбеневшего подручного. — Не беспокойся, достанется и тебе. Слушай, змееподобная: ты правдиво ответишь на все мои вопросы, и мы лишь немного развлечёмся с тобой. Если же нет — раскалённое железо выжжет это, — он прикоснулся к её зажмурившимся векам, — и это, — твёрдые пальцы пребольно ущипнули грудь, — войдёт оно и сюда, — ладонь мучителя легла на низ живота, — ощущение будет погорячее, чем от Эгерсида, — и Антиф злобно расхохотался. — Итак, начнём. Зачем Поликрат направил тебя в Сузы?

Задав вопрос, Антиф немного подождал и вытащил кляп изо рта пленницы.

— Чтобы я танцевала для персидских вельмож!

— Ложь! — Кляп снова распирает губы. — Слишком мелко для такой пройдохи, как ты!

Жёсткие пальцы Антифа впиваются в плоть, больно давят и щиплют тело так, что Тира выгибается, а на глазах её выступают слёзы. Немного погодя Антиф освободил рот пленницы.

— Я сказала правду!

Мучитель приказал подручному калить железо.

Антиф смотрел, как извивается от страданий тело женщины, и чувствовал, как недобрым огнём загорается кровь, жар стекает в низ живота и обращается невиданным возбуждением. Тёмное потаённое существо поднялось из мрачных глубин, заполнило Антифа, зажгло глаза жутким безумным светом.

Задыхаясь, лжекупец судорожно срывал с себя одежду; его подручный, забыв об успевшем накалиться до малинового свечения пыточном инструменте, стоял посреди комнаты и ошалело смотрел на происходящее.

Тяжкий удар внезапно потряс хижину и начисто разнёс входную дверь. Кто-то в облаке поднявшейся пыли стремительно влетел внутрь, сбил с ног подручного и вместе с ним рухнул на пол, преградив путь остальным. Полуголый Антиф метнулся к противоположной стене и словно провалился сквозь землю.

— Ты жива, Тира! — раздался голос Анталкида.

Острая сталь рассекла путы, сильные руки подняли её, плащ посла прикрыл истерзанную наготу.

— Один ушёл, — доложили послу, в этой норе есть лаз!

— А второй?

— Я случайно проломил ему голову, — виновато признался тот, кто ударом ноги вышиб дверь.

Крупная дрожь сотрясала Тиру, освобождённые от кляпа зубы громко стучали, ноги подкашивались. Женский инстинкт бросил её на грудь своему спасителю, пережитый страх выходил целыми потоками слёз.

— Ну-ну, довольно, — успокаивал женщину Анталкид, — намочишь мне хитон. Да и благодарить следует не столько меня, сколько твою собаку.

Та прыгала у ног хозяйки, радостно тявкала и требовала награды за преданность.

— Это был Антиф, — говорила Тира, когда они возвращались в лагерь, — подумать только, прежде я совсем не боялась этого чудовища!

— Прежде ты видела в нём всего лишь мужчину, которого следует обольстить и провести, — задумчиво ответил Анталкид.

Плохо. Очень плохо. Фиванский лазутчик в шатре афинского посла, и он, спартанский дипломат, узнал об этом лишь за несколько часов до приёма. Слишком поздно что-либо предпринять, да и Пелопид с гневом отвергнет обвинение — бурый плащ и ящик с блестящими безделушками — не улики...

Врач не обнаружил у Тиры никаких повреждений: только ссадины и кровоподтёки. Первые он смазал жгучей мазью, ко вторым приложил тонкие пластины чистой меди; они сразу присосались к телу.

— Несколько дней — и всё пройдёт без следа.

Глаза Тиры сияли: она знает, что Эгерсид жив, и знает, где он! Испуг, синяки и царапины — небольшая цена за известия о любимом. Теперь ей как никогда нужны жизнь, свобода и деньги.

Тронный зал. Всё здесь рассчитано так, чтобы показать величие царя царей: высокие потолки — до них не менее сорока локтей, и они кажутся ещё выше благодаря многочисленным колоннам; гигантские барельефы, изображающие великие деяния повелителей персов; статуи крылатых человекобыков у входа — всё должно наполнять трепетом сердца попавших сюда.

Восторгом светятся лица взирающих на великолепие дворца элейцев; их восхищение замечено и оценено самим царём Артаксерксом, а также его вельможами. Расположение персидской власти — вот и весь дипломатический успех элейской миссии. Впрочем, это не так уж мало: в следующий раз к их просьбам отнесутся благосклонно...

Анталкид размышлял, отдыхая после своей речи. Дипломат знал — грамотеи из других посольств запомнят её слово в слово, а потом философы будут использовать текст при обучении будущих государственных мужей. Но довольно! Процедура представления афинского посольства заканчивается, сейчас будет говорить Тимагор.

Спартанский посол внимательно вслушивается в слова; кажется, всё идёт как надо, афинянин ни на шаг не отклоняется от заранее согласованных положений.

Право на существование в Элладе имеет лишь один Пелопоннесский союз согласно давнему договору его, Анталкида, имени...

Мессения — неотъемлемая часть Спарты и не имеет права на самостоятельность.

Нет места также и Беотийскому союзу во главе с Фивами; фиванцы и есть главные виновники всех смут в Элладе.

Другое дело Афины. Этот город может вновь создавать морские союзы и Спарта не будет больше возражать в благодарность за помощь в борьбе с Фивами. Города же Малой Азии не могут быть членами таких союзов, ибо они находятся во владениях царя царей...

Тревога и подозрения, терзавшие Анталкида с прошедшей ночи, мало-помалу оставили его. Скорее всего, фиванские лазутчики только нащупывали подступы к афинскому послу или надеялись поживиться какими-нибудь сведениями в его шатре. Но вот Тимагор заканчивает речь и уступает место Пелопиду.

Трубный голос фиванца словно взывает к сияющей золотом фигуре Артаксеркса, взывает о справедливости и не просит, но требует её. Доводы Пелопида весомы: он напомнил царю, что фиванцы никогда не выступали против него. Более того, единственные из всех эллинов сражались на стороне персов в битве при Платеях[126], в своё время пытались удержать Спарту от военной авантюры против царских владений в Малой Азии, из-за чего испытали гнев лаконцев и долго терпели всякие невзгоды.

— Именно за непочтение к царю, — продолжал Пелопид, — мы разбили спартиатов при Левктрах, наказали их, опустошив Лаконию, и обеспечили независимость Мессении. Теперь Спарта лишена военной силы настолько, что вынуждена искать поддержки у своего старинного врага — Афин!

Анталкид с нарастающим возмущением слушал речь противника. Каков поворот! В каком свете сумел представить фивано-спартанскую вражду этот наглец! Какая ложь!

Уязвлённая гордость заставила изменить выработанной годами выдержке. Всего на миг воин в Анталкиде возобладал над дипломатом.

— Это не так! Недавно наши войска под командованием Архидама, сына царя Агесилая, нанесли сокрушительное поражение аркадянам! — не менее громко воскликнул он, перебив Пелопида.

— Только потому, что аркадяне выступили одни, без нас! — ответил тот. — Великий царь! Сказанное мною известно всем эллинам, что может подтвердить любой честный человек, например, афинский посланник, почтенный Тимагор!