— Выходи, — услышал он приглушённый голос. — Нужна твоя помощь.

Аристотель подвёл узника к краю площадки; внизу, локтях в двух качалась на волнах лодка, постукивая бортом в скользкий камень.

— Сможешь подать нам его сюда? — спросил часовой сидевшего на вёслах.

— Да. Только подхватите быстро и крепко, — узнал Ксандр голос Демосфена.

Товарищ по Академии завозился в лодке, и над кромкой площадки появились голова и плечи... мертвеца.

— Раб одного из моих друзей, — пояснил Аристотель, пока они затаскивали тело в освободившийся каменный мешок. — Примерно твой ровесник, весьма кстати скончался вчера от заворота кишок, а теперь заменит тебя в камере. Думаю, в этом и заключалась цель его существования.

— Не спрашиваю, как тебе удалось устроить всё это, да ещё так быстро, — обнял, прощаясь, своего спасителя Ксандр. — Скажи лишь, чем и как смогу я отплатить тебе?

— Не думай об этом. Придёт время, и я сам скажу, чем и как.

Демосфен, энергично взмахивая вёслами, отогнал лодку от берега.

— Давай поставим парус, ветер попутный, — произнёс он, чётко выговаривая слова: видно, упражнения с камешками шли на пользу. — Выйдешь на берег в пяти стадиях западнее Пирейской гавани. К утру постарайся уйти подальше. В этой сумке найдёшь всё необходимое в дорогу, немного серебра и даже карту Эллады, чтобы не сбиться с пути...

Смотр закончен, но толпа горожан не спешит расходиться, любуясь предметом своей гордости — армией, столь блистательно оправдавшей надежды фиванцев.

Колонны маршировали в лагерь, чья идеальная геометрическая планировка полностью соответствовала организации войск. Колышутся длинные копья на плечах победоносных гоплитов в простых конических шлемах и лишённых украшений, зато надёжных и прочных латах. Вздрагивает земля под копытами тяжёлой бронированной конницы; поскрипывают колёса крепких повозок хитроумно сформированного обоза, с аккуратно уложенным семидневным запасом продовольствия, разобранными на части метательными и стенобитными машинами, походными кузнечными и шорными мастерскими. Здесь же врачи со своими помощниками и походными аптеками.

Толпа восторженно шумела. Завтра она соберётся вновь — люди будут провожать своих близких, идущих в поход освобождать несчастную Фессалию от жестокой тирании. Давно пора положить предел царящему в её городах кровавому безумию и установить там настоящую демократию, как недавно сделали это в Ахайе, изгнав местных аристократов!

Пелопид и Эпаминонд удовлетворённо переглянулись: смотр показал готовность войск. Семь тысяч не знающих поражений тяжеловооружённых пехотинцев, почти три тысячи великолепных всадников — Александру Ферскому не устоять, его дни сочтены. А ведь против тирана восстанут и его подданные: в обозе для них на всякий случай припасено оружие.

Время для похода самое благоприятное, так как Спарта поражена тяжёлой внутренней болезнью — даже илоты отказываются признавать центральную власть — и обложена враждебными соседями. Афины замерли, поражённые внезапной демонстрацией военно-морской силы противника: сто фиванских триер неспешно прошли через Геллеспонт и бросили якоря в Византии, показав способность перерезать хлебную артерию Аттики. Впечатление от новоявленного флота было таково, что Византий немедленно заключил союз с фиванцами, а среди оцепеневших афинян лишь отдельные знатоки осмеливались утверждать, что сто триер — это всего лишь сто триер...

Беотархи повернули лошадей к городским воротам: предстоял церемониальный пир в честь участников похода.

— Итак, с падением тирана мы получаем сильного союзника — Фессалию и свободное сообщение с дружественной Македонией, — обратился Пелопид к Эпаминонду, — после чего наша гегемония в Элладе становится неоспоримой!

Эпаминонд был не меньше уверен в успехе, но более сдержан:

— О, впереди ещё немало трудностей... думаю, нам всё же не следовало изгонять ахайских аристократов. Куда лучше было превратить их в союзников перед завершающим ударом по Спарте.

Пелопид промолчал. В своё время он не поддержал предложение друга, а сейчас изгнанные аристократы объединяются и при помощи Афин собирают силы. Придётся, возможно, преодолевать трудности, созданные собственными руками. Похоже, идея общеэллинской демократии входит в противоречие с требованиями стратегии...

Громкие возгласы сопровождавших заставили его обернуться. Беотарх увидел взволнованные лица, воздетые к небу руки. Лошади испуганно шарахались, ржали, били копытами. Внезапный порыв ветра резко ударил в лицо, а солнечный свет стал меркнуть!

Пелопид невольно поднял взгляд, но Эпаминонд пригнул его голову к шее коня:

— Не смотри туда! Сейчас вспыхнет корона Гелиоса, смертный, дерзнувший увидеть её, наказывается слепотой! Не смотреть на небо, — крикнул он кавалькаде, — ослушник будет наказан, не мной, но богами!

Мрак между тем сгущался.

— Что же теперь будет? — спросил Пелопид. — Ведь это знамение, и знамение неблагоприятное!

— Открою тебе, — голос Эпаминонда звучал немного торжественно, — что затмение Солнца всего лишь явление природы, такое же, как ветер или дождь. Мудрый Зенон объяснял мне его причину и утверждал, что оно вполне предсказуемо посредством вычислений. Но мы не сможем убедить в этом ни граждан, ни тем более жрецов всех храмов. Поход придётся отменить.

— Неужели сами небеса на стороне ферского чудовища? — с болью воскликнул Пелопид.

Действительно, против похода были все — жрецы, беотархи, граждане и даже Эпаминонд, правда, по другой причине.

— Нельзя идти в бой с неуверенными в успехе воинами, — объяснял он другу, расположившись на ложе в его мегароне.

Пелопид страдал, как лишённый добычи лев.

— Должен быть какой-нибудь выход, — повторял он, не находя себе места. — Вот что: если город запрещает выступить своей военной силе, то кто остановит меня с несколькими добровольцами? В Фессалии к нам примкнут все недовольные тираном, и его господству придёт конец!

— Давай обсудим идею и последовательность действий, — предложил Эпаминонд, — если на борьбу с Александром Ферским поднимутся сами фессалийцы, то наши военные приготовления можно обратить против Спарты...

Друзья засиделись, оттачивая детали замысла, было уже далеко за полночь, когда Эпаминонд отправился к себе домой.

— Пелопид! — тихий голос жены окликнул беотарха с лестницы мегарона.

— Ты ещё не спишь? — удивился он.

— Я слышала, — женщина подошла к нему, положила руки на плечи мужа. — Вы с Эпаминондом уже решили...

— Да. Я должен идти, иначе перестану быть самим собой.

— Моё сердце всегда сжимается, когда ты садишься на коня. Но в этот раз ты бросаешь вызов богам.

— Не беспокойся, — привлёк к себе жену Пелопид, — опасности не больше, чем обычно.

— Послушай, а почему бы тебе не поменяться с Эпаминондом? Пусть он двинется в Фессалию, а ты в Лаконию. Ведь знамение на этом пути предназначалось только для тебя как командующего!

— Нет. За мной долг Александру, и я его отплачу...

Три сотни всадников и ещё меньшее количество наёмной средней пехоты — вот и все силы, что во главе с Пелопидом двинулись свергать тиранию. Молчалива и тревожна была толпа горожан, собравшихся проводить их в поход: на тех, кто дерзнул бросить вызов бессмертным богам, смотрели со страхом и восхищением.

Беотарх вопреки обыкновению обернулся, бросив поводья: жена и дочери провожали его до самых ворот, а сейчас они конечно же поднялись на стену и стоят там, простирая руки вслед уходящей колонне.

Как незаметно выросли, повзрослели дочери! Младшую уже можно выдавать замуж, но ещё не определена судьба старшей, Ксении. В желающих породниться с домом Пелопида недостатка нет, да и девушка выделяется среди подруг не только высоким ростом, статью и красотой. Ещё больше ценил он в дочери искренность и прямоту, способность до самоотречения заниматься тем, что она считает важным.