«Только Килон, — размышлял Лисикл, — способен представить потери как просчёты в командовании. Остальные же, наоборот, гордятся полученными ранами».

Над лежащим неподалёку телом юноши-илота склонился Архипп.

— Наповал, — юноша вскинул голову. — Кто они?

— Догадайся, — бинтовал Лисикл руку полоской ткани, оторванной от хитона убитого, — у илота, с которым ты пробовал состязаться в борьбе, был сын. У того, второго, тоже. Ночью щенки избежали встречи с нами, так прибежали сейчас. Вот первый, другого добивает Килон.

— Догнал? — спросил ирен подошедшего Килона, с насмешкой глядя на его разбитое лицо.

Килон угрюмо кивнул.

— И убил?

Новый кивок, правда, не совсем уверенный.

— Меч!

Покачивая головой, скривив губы, рассматривал чистый клинок.

— Ты задушил его голыми руками? Правильно! Нечего из-за такого пачкать оружие! Чем он тебя так? Кулаками? Крепкий парень, наверное, тебе пришлось хорошо потрудиться.

Килон молчал.

— Не всегда бывает легко справиться с врагом. Ты имел дело с почти ещё ребёнком. Противник Архиппа был куда сильней. Другой илот оказался настоящим воином. Вот почему самые смелые из вас, — подчеркнул Лисикл, — унесли на себе следы схватки. Так я и доложу педоному Гестиею.

Лисикл нагнулся, рванул хитон несчастного Состена, смочил оторванный кусок водой из фляги:

— Возьми, уйми кровь. Идём.

На ходу искоса поглядывал на Килона: тот всхлипывал, прижимая к разбитому лицу влажную ткань. В конце концов, все выходки юноши за прошедшие сутки объясняются только чувствами к нему, Лисиклу... Притянул его к себе, обняв за плечи; укрощённый любимец восторженно поскуливал, как обласканный хозяином щенок.

...Пробежав полторы-две сотни шагов, Ксандр резко свернул с дороги. Тугие ветви вечнозелёных кустарников больно хлестали, царапали тело, рвали хитон. Затем стало легче — пространство меж старыми грабами было свободно от цепкой поросли. Мальчик уже осознал, что погони нет, но заставить себя перейти на шаг не мог.

Споткнувшись о корень, упал, выставив вперёд ладони, перекатился через бок и оказался в выемке, заполненной жухлыми листьями. Присел, часто дыша, не чувствуя боли в ушибленном локте. По мере того как дыхание восстанавливалось, сознание необратимости потерь вошло в сердце глубокой пронзительной болью, заставив сжаться в комок и забиться в судорожных рыданиях.

— Почтенный Никерат, я заплачу всю оговорённую сумму сполна, но за следующую партию товара никак не смогу дать больше.

Купец Мидон, маленький, круглый, чернобородый, подвижный, как ртуть, бегал, взволнованно размахивая руками, но небольшой комнате на втором этаже таверны.

— Посуди сам, чего стоит переправить его в Африку кто только сейчас не промышляет пиратством! А какие цены заламывают судовладельцы! Я просто не знаю, зачем работаю — прибыли никакой, одни убытки!

— Уж не хочешь ли ты, чтобы хозяин поискал другого покупателя? — спросил Никерат, уловив момент, когда купец, подскочив к столу, в два глотка осушил стоявшую на нём чашу.

Мидон поперхнулся, недопитое вино брызнуло изо рта:

— Я слишком ценю достойного Поликрата, чтобы доставлять ему трудности. Кто сейчас купит в Спарте всё, что производит его эргастерий[72]? Только малую часть. Эфоры зорко следят, чтобы оружие из лаконской стали не ушло к соседям — ведь оттуда оно пойдёт прямо к фиванцам! Можно продать в Азию, Африку или, скажем, в Италию, да только мало кто рискнёт дальним морским переходом! Разве что такой ненормальный, как я, клянусь собакой! А представь убытки благородного Поликрата, пока ты будешь искать нового покупателя! Ведь не всякий подойдёт — нужен человек дельный, честный...

С этим купцом всегда так: доведёт до головной боли, но потом уступит — правда, самую малость, ровно столько, чтобы Поликрат не очень сердился и не срывал гнева на своём доверенном вольноотпущеннике. Надо признать, сотрудничество с ним приносило постоянную, почти неизменную прибыль, и не было случая, чтобы Мидон подвёл.

Закончив дела, оба — крупный тяжёлый Пикерат и коротышка купец вышли из душной таверны близ полного суеты и шума порта. Какие богатства стекаются сюда со всей Ойкумены! Затем они разойдутся по Элладе, но оставят здесь, в Коринфе, свой золотой осадок.

Никерат отправился к веренице тяжело груженных повозок, а купец спустился к стоявшим у причала судам. Мидон и Никерат не стали дожидаться окончания погрузки и удалились в контору для окончательного расчёта.

Закончив дела, Мидон шёл мимо храмов и общественных зданий, сверкающих белизной мрамора, украшенных колоннами и статуями. Около одного прилавка с различными поделками он остановился. Покрутив в руках то одну вещицу, то другую, Мидон наконец выбрал изящную серебряную статуэтку отдыхающего Гермеса.

— Хочешь, дам один дарик[73], — спросил Мидон лоточника.

— Тогда он, — указал торговец на статуэтку бога торговли, — обидится на меня. Дай два.

— Ни по твоему, ни по моему, — купец сунул руку в кошель, — у меня как раз два дарика... Но не совсем полных! — На его ладони появились две монеты с причудливо надломленными краями. — Здесь как раз на полтора дарика золота. Возьми их — и Гермес будет доволен нами обоими!

Торговец прикинул вес монет на руке, попробовал на зуб: хорошо, пусть будет так.

Купец почтительно опустил изображение бога-покровителя в пришитый с внутренней стороны плаща карман и отправился дальше. Лоточник тоже недолго нахваливал свой товар и, свернув торговлю, заковылял, петляя, к южной окраине Коринфа.

— Вот взгляни, — протянул он дарики хозяину ничем не примечательной гончарной мастерской, — похоже, те самые, о которых ты говорил.

Тот, бросив круг с недоделанным фиалом, приложил два кусочка золота к изломам монет:

— Да, это симболон. Вот тебе вместо них два полновесных дарика.

Оставшись один, гончар запер дверь, вооружился остро заточенной камышинкой, крохотным алабастром с сепией[74] и принялся что-то писать на узкой ленточке тончайшего пергамента, явно предназначенного для голубиной лапки.

— Судно выйдет завтра, — шептали его довольно улыбавшиеся губы, — там оружия на несколько сотен гоплитов! Его встретят в условном месте. Пусть лаконская сталь послужит фиванским воинам!

Мидон же весело пировал в обществе Никерата. Платили пополам (в интересах дела Поликрат давал своему вольноотпущеннику небольшой процент от прибыли), не скупились, угощали вином всех посетителей, и портовая таверна шаталась от бурного веселья. Все вокруг — матросы, грузчики, мелкие торговцы, просто бездельники и портовые девки — уже знали, что уважаемый Мидон отправляет в Египет партию прекрасной лаконской стали и рассчитывает на немалую выгоду. Сейчас он восседал посреди окруживших его гуляк и рассказывал историю о делах таинственных и опасных; человек бывалый, он знал их великое множество.

— Говорю вам, — вещал взволнованный собственным рассказом купец, — что ламию от настоящей женщины можно отличить, лишь когда она нападёт, а тогда уже будет поздно! Вот послушайте. Когда-то постигал я искусство торговли под руководством моего старшего компаньона, человека рассудительного и умелого. Пытался он приучить к делам и своего сына, но тому больше нравилось порезвиться в обществе приятелей и весёлых красавиц. Однажды компаньон отправил Этеоника — так звали юношу — в Византию, снарядив для этого свой лучший корабль. Как-то раз этот юноша беззаботно веселился в кругу друзей, расхваливая прелести и искусство византийских гетер. Вдруг к Этеонику приблизилась женщина, похожая на служанку, и предложила ему встречу со своей госпожой — так, чтобы остальные не слышали. Тот не заставил себя долго упрашивать и поспешил вслед за женщиной.