— Менеклид оказался в одной компании с лизоблюдами олигархов. Вот к чему приводит не подкреплённое способностями честолюбие! Нельзя поддаваться на их уловку.

— Завтра как следует подумаем об этом. Сейчас же я хочу побеседовать с Эгерсидом: периэки по-прежнему возлагают на него надежды.

— Боюсь, полемарх не изменит решения.

— По крайней мере, сообщу ему добрые вести о дочери. Этион теперь в Мессении, заботы его сына Полита Леоника решительно отвергла. Пришлось нам изыскать способ обеспечить её хотя бы деньгами...

— Нельзя быть демократом в городе и тираном в собственном доме! — Глаза Ксении полыхали, по щекам разлился румянец.

Пелопид же был менее всего склонен обращать внимание на красоту дочери:

— А ты в свою очередь злоупотребляешь демократическими принципами в личных целях. Отвергла шестерых женихов подряд! Тебе уже девятнадцать, скоро в городе не останется достойных молодых людей, рискующих просить твоей руки!

— Я не стремлюсь замуж, мне вполне хватает любимого дела!

— Медицина не заменит тебе мужа и детей. Кроме того, подумай о младшей сестре — она не может устроить свою судьбу прежде тебя.

— София ещё слишком мала.

— Всё же я очень хочу, чтобы ты определила избранника к моему возвращению из Фессалии.

— Когда это будет?

— Думаю, месяца через два.

— Ты всегда говоришь: «Через два месяца». А исчезаешь на полгода, — вздохнула Ксения, — буду просить Геру Великую и Афродиту быть милостивыми ко мне.

Девушка сдержала обещание:

— О, величественная супруга Зевса, — молила она богиню в сумраке храма. — Я люблю, но все — и люди, и обстоятельства — против моей любви. Только в твоих силах помочь мне, только ты способна божественной волей связать меня узами брака с любимым...

Тем временем небольшой, но прекрасно обученный и вооружённый отряд Пелопида шёл к Фессалии. Ферский тиран Александр, зять покойного фессалийского правителя Ясона, стремился прибрать к рукам все города этой области. Мало того, что при слове «демократия» он скрежетал зубами, но ещё тяготел к Афинам, чего Фивы терпеть не могли. Поэтому ответ на просьбу демократических городов Фессалии о защите был молниеносным — Пелопид выступил в поход прежде, чем их объединённое посольство двинулось в обратный путь.

Александр Ферский между тем находился в Малее, откуда с недобрым интересом следил за развитием событий в соседней Македонии, где цари сменяли один другого с быстротой прямо-таки неприличной: Эроп, Павсаний, Аминта III... всех не припомнишь. Сейчас на престол вступил Александр II, но молодая мачеха нового царя, честолюбивая Эвридика, сочеталась браком с авантюристом Птоломеем Алоритом; молодожёны открыто усиливают свою партию, короткая передышка вот-вот закончится...

Александр Ферский — весь внимание, он полностью поглощён происходящим, так как в выгодный момент намерен активно вмешаться в македонские дела. Тем неожиданнее оказалось появление грозного Пелопида.

Тиран был застигнут врасплох. Покорно выслушал он требования гонцов победоносного фиванца немедленно прибыть к нему в только что захваченную Лариссу...

— Откуда я мог об этом знать? — Пелопид так махнул рукой над лежащими на столе свитками, что те с шуршанием посыпались на пол. — Города Фессалии лишь просили защитить от тирана их независимость, не больше. Но граждане обвиняют Александра в том, чего не позволит себе ни один варвар.

— Ты принял тирана за обычного человека, только злого, — ответил Исмений, его эпистолярий, — и ошибся, как все мы. Он чудовище.

— Вот именно. Я же тоном доброго Ментора[116] рассказываю этому людоеду, каким мягкосердечным и снисходительным к своим подданным должен быть правитель. Как, должно быть, смеялся надо мной Александр после! Исмений, где были раньше все эти пергаменты, таблички, папирусы?

— Я хотел собрать их побольше, чтобы образ тирана предстал в свете более ярком.

— Вот хотя бы это письмо. Здесь сообщают, что копьё, которым тиран умертвил своего дядю Полифрона, он назвал Тихоном[117], велел поклоняться ему и приносить жертвы! Или это: злодей закопал в землю живьём девять человек, вымогая у них деньги! Этому невозможно поверить! Теперь я поговорю с ним иначе. Лишу власти над Ферами, а затем предам суду по всем правилам...

Александр Ферский, обычно наглый и высокомерный, умел придать своему лицу выражение невинности и даже наивности; в глубине души, когда страх перед грозным фиванцем прошёл, он потешался над речами Пелопида. Сполна наделённый хитростью и коварством, он почитал эти качества за силу и опасался лишь того, кто был наделён ими в ещё большей мере. Но на этот раз Александр был испуган не на шутку: Пелопид готов раздавить его, как зловредное насекомое, и вовсе не из-за отказа поделиться. Логика фиванца была непонятна, а потому внушала страх...

— Встань! — резким окриком поднял беотарх упавшего на колени тирана. — Я не азиатский деспот, а ты не раб!

— Как быстро готов унизиться тот, кто привык унижать других! — заключил эпистолярий, когда Александр Ферский, кланяясь и пятясь, оставил комнату.

— Готовь судебный процесс, — потребовал тяжело дышавший Пелопид. — Пусть вся Фессалия видит торжество справедливости!

Александр не стал дожидаться, пока фиванцы осуществят свои благие намерения, и под утро бежал из города вместе со своими телохранителями.

Пока беотарх и эпистолярий упрекали себя в непростительном благодушии, прибыло новое посольство — на этот раз из Македонии, где всё-таки вспыхнула гражданская война. Силы противников оказались примерно равными, и враждующие стороны прибегли к помощи фиванского беотарха, дабы избежать затяжных безысходных боевых действий.

Пелопид оставил Исмения устраивать согласие среди свободных от власти тирана фессалийских городов, а сам отправился в роскошную долину Лудия мирить врагов.

Целый месяц беотарх убеждал, заставлял и уговаривал Птоломея Алорита отказаться от борьбы, прежде чем удалось добиться хрупкого мира. Впрочем, Пелопид быстро нашёл способ укрепить его — потребовал по тридцать заложников от каждой из враждующих сторон, юношей и мальчиков знатнейших родов Македонии.

— Ты же, царь, в подтверждение своих добрых намерений, — настоятельно предложил Пелопид Александру Второму, — отправь со мной своего младшего брата Филиппа...

Юный царевич, чьё эллинское образование и охотничьи забавы были прерваны войной, быстро собрался в дорогу.

На обратном пути беотарх забрал с собой Исмения с остальными войсками — в Фессалии покой, тиран Александр запёрся у себя в Ферах и не показывается из-за стен.

— Думаю всё же, что этот негодяй замышляет новую пакость, — высказал своё мнение эпистолярий, поздравив Пелопида с очередной, на этот раз дипломатической победой.

В Фивах ждали неприятные новости: демагог Менеклид без передышки нападал на отстранённого от дел Эпаминонда, а его подручные Андроник и Каллий умело обрабатывали общественное мнение. Все неудачи, вплоть до плохой погоды сваливались на правительство.

Заговорщики решили также вырвать из лагеря демократов влиятельного Харона, для этой цели победа, одержанная им в небольшом кавалерийском бою, раздувалась в глазах толпы до размеров главного события войны.

Возвращение Пелопида, добывшего новую славу родному городу, заставило противников временно отступить и изменить тактику, а Харон сумел не поддаться проискам Менеклида...

— Я был растерян, я не мог постигнуть разумом, как те самые толпы людей, что приветствовали нас после битвы при Левктрах, рукоплескали после лаконского похода, пошли за ничтожными демагогами, поверив их громким и пустым обещаниям! Как вовремя ты вернулся, — приветствовал друга Эпаминонд. — Я думаю, царевича Филиппа и его спутников можно разместить в моём большом пустом доме. Выращу его настоящим правителем и другом Фив.