Несколько часов в день Эгерсид уделял гимнастике в камере-комнате или во время прогулки, под дождём или снегом — всё равно, к явному неудовольствию четырёх конвоиров.

Весь же караул состоял из семи человек. Пленник был польщён, с одной стороны, тем, что Фивы не пожалели столько рослых молодцов, чтобы стеречь его скромную особу, но с другой — за ним постоянно наблюдало не менее двух нар глаз. Бдительность стражи, к сожалению, была выше всяких похвал, и Эгерсид отвергал один замысел побега за другим. Нужен верный сообщник снаружи, а его нет...

Днём тревожили думы о дочери, ночью в неподвластных воле и разуму сновидениях являлся обольстительный образ Семелы-Тиры. Проснувшись, спартиат гнал воспоминания о коварной красавице, но они становились всё более настойчивыми. Тогда Эгерсид призывал на помощь Ксению — только этот идеал спартанской девушки, волею случая оказавшейся дочерью злейшего врага Спарты, и мог вытеснить прекрасную лазутчицу из памяти.

Однажды Ксения пришла.

— Должно быть, отец опять уехал из города? — спросил Эгерсид, укоряя себя за нарочитую чёрствость.

— Верно... Я пришла вместо Нестора... так и сказала начальнику караула.

Они отошли в глубину комнаты, чтобы их негромкая речь не была слышна часовым — окошко в двери при посещениях всегда оставалось открытым.

— Прости, заключение ожесточает. Не буду лгать, я обрадован.

— Тебе больше не нужен врач, — сказала Ксения, прильнув щекой к его груди.

— Мне нужны меч и свобода.

— Хочешь, я помогу?

Эгерсид едва не вздрогнул: каковы должны быть глубина и сила чувства, чтобы побудить эту девушку сказать такие слова?

— Нет, ни за что. Жертва будет слишком велика для тебя, а главное — напрасна. Никогда не приму её...

Оставшись один, он долго глядел на оконную решётку: «Может быть, ты глупец? Многие на твоём месте воспользовались бы страстью девушки, склонили к участию в побеге и погубили, получив желаемое...»

Пришла, наконец, и очередная встреча с Эпаминондом: настроение беотарха, обычно бесстрастного, было приподнятым.

— Итак, Эгерсид, время твоего освобождения близится. Решение о походе в Лаконию принято. Скоро ты подпишешь мирный договор с Фивами от имени демократической Спарты.

— Никогда, никогда вам не одолеть Спарту! Этого не будет! — вскричал полемарх.

— Сейчас тобою владеют чувства, но не разум. Оставляю тебя до окончания похода.

Эгерсид не сомкнул глаз в ту ночь. Вторжение в Лаконию — дерзость, неслыханная со времён вторжения персов. Нет, завоеватели не вернутся обратно. Спарта имеет ещё немало могучих бойцов, есть у неё и старый лев Агесилай.

Последующие события убедили полемарха в наихудшем: бахвальство охраны, короткие сообщения Нестора и Ксении позволили ему мысленно нарисовать картину военного поражения отчизны.

Разум отказывался воспринимать его, тревога за дочь не давала ни есть, ни спать: спартанские женщины, дети, старики должны со спокойной гордостью принимать известия о гибели близких мужчин, но каково мужчине, если женщинам, детям, старикам грозит смертельная опасность, а он не может их защитить? Полемарх слишком хорошо знает, что такое вторжение, что такое ворвавшиеся в город войска.

Эпаминонд безусловно прав в одном: Спарта побеждала себя сама, упорно принимая свои слабости за источник силы и не желая ничего менять.

Столица Лаконии устояла, но отторгнута Мессения, там создана своя государственность. Нет более могучей грозной Спарты. Отныне судьба её зависит от искусства дипломатов и благосклонности союзников больше, чем от мечей воинов.

Афиняне? Утонуть не дадут, но из воды не вытащат.

Ксения рассказала, что срок полномочий её отца истёк, и он должен скоро вернуться в Фивы.

— Вот в чём, оказывается, спасение, — горько усмехнулся Эгерсид. — В самой фиванской демократии. Где ещё могли прервать победоносный поход, чтобы сменить удачливых командующих?

Город ликовал, встречая своих воинов, отныне едва ли не самых грозных в Элладе.

Шум, столь непривычный для дома Эпаминонда, доносился даже в камеру узника и говорил о множестве посетителей. Один из них, стремительный, атлетически сложенный гигант едва не сбил Эгерсида с ног, когда того выводили в сад на прогулку.

— Прочь! — презрительно бросил он спартиату. — А вы — незнакомец обрушился на стражников — нашли время прогуливать этого пса!

— Прости, Пелопид, ты появился так внезапно...

— Ах, так это сам Пелопид? — сарказм в голосе спартиата смешивался с закипавшим возмущением. — Вольно же тебе оскорблять связанного пленника. Не так смел ты был у Тегирского прохода, когда руки мои были свободны и держали оружие!

Глаза Пелопида бешено сверкнули:

— Развязать ему руки! За мной! — резко бросил он команду конвою. — Дай этому несчастному свой меч! — приказал беотарх одному из стражников, когда они оказались на площадке, где пленник совершал свою ежедневную прогулку. — Сейчас ты встретишь Пелопида с оружием в руках, спартанский пёс!

Эгерсид взял меч, поиграл им, ловя баланс. Неважный клинок, из дешёвых, неудобный эфес, но другого нет. Противник выше ростом, массивнее торсом, превосходит длиной рук, да и меч его не чета железке стражника...

Фиванец был столь уверен в себе, что пренебрёг разведкой, и в то же время он так владел оружием, был настолько быстр и проворен, что полемарх, вопреки себе, не смог проучить дерзкого. Сказывались и второй год без упражнений, и чужое оружие. Каждый из множества ужасных ударов мог снести полчерепа или голову, начисто отсечь руку, насквозь пробить торс. Эгерсид всё же вышел из стального вихря без единой царапины, хотя и пришлось отступить.

Клинок иззубрен, даже изогнут — хорошо, что не сломан. Пелопид смотрит поверх меча, и взгляд его мало чем отличается от острия оружия. Сейчас атакует. Пошёл!

Беотарх во второй схватке был не менее напорист, но более осмотрителен, и спартиат сумел удачной угрозой сбить темп его натиска. Отразив очередной удар, Эгерсид разорвал дистанцию и сделал вызов[115] с такой естественностью, что противник тут же пошёл за ним глубоким выпадом.

Сильные мускулы ног метнули тяжёлое тело беотарха, молнией вылетела вперёд несущая смерть рука. В тот же миг спартиат полетел, будто в сложной фигуре быстрого танца. Мощным вихрем обошёл он противника с быстротой, равной быстроте его атаки. Меч Пелопида поразил пустоту, а клинок пленника, описав короткую дугу, опустился на спину беотарха. Плашмя!

Могучие фигуры на несколько мгновений застыли, подобно статуям: Пелопид в глубоком выпаде над самой землёй и нависший над ним спартанский воин в похожей, но более высокой позе. Потом Эгерсид мягко скользнул назад, оставаясь в боевой стойке.

Беотарх выпрямился, неспешно обернулся, бросил в ножны свой кавалерийский меч:

— Кажется, мы неплохо поупражнялись. Живи долго, Эгерсид.

— Живи долго и ты, Пелопид, — с достоинством ответил пленник, возвращая оторопевшему стражу его оружие.

Эпаминонд, узнав о случившемся, утратил обычное спокойствие:

— Недопустимая легкомысленность. Ты мог убить Эгерсида и разрушить связанные с будущим Спарты замыслы. Полемарх же, не будь он так благороден, одним взмахом меча мог нанести тяжелейшую рану всей фиванской демократии. Разве ты не знал, что он лучший меч Лаконии?

— Теперь знаю, — усмехнулся Пелопид. — Жаль, что не рождён он в Фивах; стал бы нам верным другом.

— Или самым страшным врагом, будь в Спарте иная обстановка и займи он более высокое положение.

— Но вернёмся к нашим делам. Пусть ты и лишился должности беотарха, продолжай заниматься лаконскими делами. Я имею право дать тебе такое поручение как высшее должностное лицо государства. Мне же лучше сосредоточиться на Фессалии и Македонии — если там будут установлены дружественные режимы, то союз Афин и Спарты нам не страшен.

— Нельзя забывать и о том, что происходит здесь, в Фивах. Менеклид не смог устроить суда над нами, но теперь он вместе с демагогом Каллием и философом Андроником пытается поссорить нас с Хароном, нашим доблестным начальником кавалерии и другом.