— Свидетельствуешь ли ты, что фиванцы всегда были друзьями царя царей? — последовал вопрос Артаксеркса.

— Да! — короткий ответ афинянина словно удар бича прозвучал в огромном зале.

— Свидетельствуешь ли ты, что только военная необходимость заставила Спарту обратиться к вам за помощью?

— Да!

— Верно ли, что Спарта принимает помощь сиракузского тирана Дионисия, недруга персидского царя?

— Да!

— Правда ли, что афиняне принимают деньги от Александра Ферского, известного кровавыми беззакониями в Фессалии, и даже поставили ему памятник?

— Да, да, да...

Убийственное «Да!» союзника.

Слова Артаксеркса доносятся откуда-то сверху, словно голос некоего божества:

— Пелопид, посол Фив, какие условия мира желаешь ты?

Спартанский дипломат закрыл глаза: разгром...

— Признание независимости Мессении от Спарты, — чеканит фиванец давно обдуманные фразы. — Снижение боеготовности афинского флота: корабли должны быть вытащены на сушу, экипажи распущены, запасы сняты, орудия, вёсла и снасти сданы в арсеналы и на склады! Наказание нарушителей договора и тех, кто откажется его признать, — совместным военным походом, и в первую очередь против того, кто откажется выставить войска в союзный контингент!

Второй афинский посол, Леонт, молча закрыл лицо руками.

«Левктры — думал Анталкид, — вторые Левктры, и он, он виновен в очередном, на этот раз дипломатическом поражении Спарты!» Искусные царские писцы готовили текст договора, в то время как участники приёма подкрепляли силы приготовленными для них яствами. Когда хорошо поевшие фиванцы (на радостях), элейцы (чтобы перепробовать все лакомые блюда персидской кухни), аркадяне и едва притронувшиеся к еде спартиаты с афинянами вернулись в зал, документ был оглашён.

— Клянусь Зевсом, афиняне, по-видимому, вам пришла пора искать какого-нибудь нового друга вместо царя! — воскликнул Леонт, едва затих голос чтеца.

Артаксеркс только улыбнулся и велел сделать к тексту приписку: «Если афиняне остановятся на более справедливых условиях мира, то они могут снова явиться к царю с соответствующим заявлением».

Послы один за другим подходили к пюпитру с пергаментом, скрепляли договор своей подписью.

Следующий день был отмечен пиром в честь всех посольств — о нём долго говорили потом в городах Эллады. Отмечали честь, оказанную послу Спарты: сам царь, сняв с головы свой венок, опустил его в вазу с драгоценными ароматами и передал Анталкиду.

«Ты сделал всё, что мог, — говорил жест, — и никто не смеет упрекнуть тебя, даже ты сам». Было ещё и признание заслуг известного дипломата, уважение к былому могуществу его родины.

Отмечали особое расположение персидского владыки к Пелопиду, осыпанному знаками милости и подарками; фиванец показал скромность, приняв лишь то, что выражало благосклонность и радушие.

Говорили о главе аркадского посольства Антиохе: обиженный пренебрежительным отношением (аркадян даже не выслушали), он отказался от даров.

Зато Тимагор блаженствовал под дождём царской щедрости: золото, серебро, восемьдесят коров с пастухами — афинский посол любит молоко, так пусть не знает перебоев с ним в дороге!

Детская восторженность элейцев также была вознаграждена должным образом.

Пелопид не стал задерживаться в Сузах. Он простился с царём и быстро пустился в обратный путь, увозя текст договора. Вместе с ним уехал и важный персидский чиновник с царской печатью на руках, чтобы скрепить присягу представителей других эллинских государств на верность изложенным в пергаменте условиям.

— Мой друг Эпаминонд утверждает, что лучшим средством при штурме города является осёл, груженный золотом. Добавлю, что в дипломатии он тоже кое-что значит, — говорил Пелопид, устраиваясь в палатке посреди небольшого оазиса, где фиванское посольство остановилось для отдыха.

— Удачным подкупом афинского посла Антиф конечно же отыгрался за то, что его провели перед битвой при Левктрах, — отвечал его эпистолярий. — Кстати, виновница его прежней неудачи и здесь сумела выследить нашего лазутчика. Он захватил её, но спартиаты отбили добычу. Думаю, теперь Анталкиду известно многое.

— Поздно. Где сейчас Антиф?

— Я велел ему немедленно возвращаться в Фивы, как только он, полуголый, примчался из захваченного спартиатами тайного пристанища. Снабдил его деньгами и дал лучших коней.

— Антиф и эта женщина связаны между собою некими тайными нитями судьбы, — задумчиво произнёс Пелопид. — Кто из вас видел её в лицо?

— Сам Антиф и, возможно, кто-то из людей, бывших с ним в Мегарах.

— Жаль, что она в стане противника, — с искренним сожалением вздохнул посол.

Анталкид не торопился покидать Сузы. Он поставил себе задачу ограничить, ещё лучше обратить в ничто следствия дипломатической победы Пелопида, что потребует немалых усилий как в самой Элладе, так и здесь, при дворе персидского царя.

Следует оставить за собой как можно больше сторонников и приверженцев, создать каналы, по которым текли бы к повелителю выгодные для Спарты мысли и сведения.

Дни и ночи проходили во встречах с персидской знатью и важными чиновниками, казна посольства таяла на глазах, пришёл черёд даже ценным подаркам, лично полученным спартанским послом от царя. Ещё немного — и не будет средств на обратный путь. Плоды же всей этой бурной деятельности более чем скромны: хитрые сановники отделываются ничего не значащими фразами и тут же бегут доносить об устремлениях дипломата. Все знают о расположении царя к фиванцам, никто не хочет порочить себя излишне тесными отношениями с лаконским послом.

Анталкид тяжело переживал поражение. Он признавался себе в том, что своей задержкой в Сузах хочет всего лишь оттянуть неприятное возвращение на родину, отчёт перед эфорами и Герусией. Но оставался лишь один благовидный предлог дальнейшего пребывания здесь — встреча с Фарнабазом, на которую дипломат также не возлагал особых надежд, хотя понятно — от позиции могущественного сатрапа в дальнейшей войне с фиванцами зависит многое.

— Настал твой час, — сказал посол представшей перед ним Тире. — Завтра Фарнабаз даёт прощальный ужин в мою честь. Будешь танцевать для него.

— Я постараюсь, — вскинула та грустный взгляд синих глаз. — Но старалась я и перед Левктрами, тем не менее не получила обещанного. Получу ли сейчас?

— Да, — глядя в сторону, глухо ответил Анталкид.

Солнце клонилось к закату, когда одетый к ужину посол заглянул в палатку танцовщицы.

— Ты готова? — хотел спросить он, но слова так и не слетели с губ: никогда ещё Тира не была так прекрасна, как сейчас, в обольстительном воздушном одеянии Востока.

Она подошла к овалу полированного металлического зеркала, на миг задумалась. Скромное серебряное деревце с красными плодами явно не вяжется с каскадом дорогих украшений. Но эта вещь всегда была на ней с самого детства и, как думалось, приносила удачу. Так пусть и висит на своём обычном месте выше блестящих каменьев в золоте!

— Астарта! — выразил своё восхищение Анталкид, помогая женщине сесть в носилки; с какой радостью приказал бы он ей остаться в палатке!

«А ведь я такой же раб, — вдруг мелькнула мысль, — только мои хозяева — интересы Спарты и обстоятельства дел».

Тира по-своему истолковала переживания, тень которых мелькнула в глазах дипломата:

— Не волнуйся, на этот раз переговоры пройдут успешно, вот увидишь. Я постараюсь.

С тяжёлым сердцем посол ступил в колесницу. Вслед за нею двинулись носилки, окружённые лучшими музыкантами, каких только можно нанять в Сузах.

— Я хорошо понимаю тебя, — говорил Фарнабаз на безупречном языке Эллады, — ты хочешь, чтобы я, сатрап Царя царей, просто не замечал, как Спарта в подвластных мне владениях вербует наёмников, закупает продовольствие и другие необходимые для войны товары, ремонтирует на побережье свои боевые корабли?