Бахвальство Тимагора скоро наскучило Тире, и она перевела беседу на порядки и обычаи персидской державы, в чём афинянин был неплохо осведомлён — всё-таки дипломат. Захлёбываясь от восхищения, рассказывал он о роскоши, окружающей царя и вельмож, о жестокости, с которой наказываются даже мелкие преступления, о десятитысячном корпусе «бессмертных» — царской гвардии, прозванной так за то, что место каждого убитого воина тут же занимает новый кандидат, о многочисленных чиновниках, контролирующих каждый шаг подданных персидской короны.

— Какой порядок царит в империи, — воскликнула Тира, — и как, должно быть, благоденствуют её жители!

— Благоденствуют? — впервые вмешался Леонт. — Все они, даже вельможи, являются рабами своего царя, ибо он волен над ними во всём. Одного слова повелителя достаточно, чтобы лишить подданного достояния, заточить в темницу или даже предать жестокой казни! — Небольшие глаза афинянина горели как угольки. — Впрочем, быть может, им нравится ощущать себя рабами.

Анталкид распрощался с персидским купцом и внимательно прислушивался к беседе.

— С другой стороны, персидские владыки пребывают в постоянном опасении за свою власть. Они вынуждены следить даже за близкими родственниками, не говоря уже о царедворцах и сатрапах, подчас весьма могущественных, — он слегка изменил направление темы, не желая лишний раз напоминать Тире о её действительном положении. Мысль о том, что эта женщина, сама того не зная, скоро станет собственностью одного из тех самых сатрапов, становилась всё более неприятной для спартанского дипломата...

Тимагор долго ворочался на своём ложе, не мог заснуть, вздыхал: откуда у грубых спартиатов женщина с такою красотой и тонкими манерами? Вот вам и Анталкид. В посольстве афинян есть целая дюжина очень недурных девочек-рабынь лет двенадцати — четырнадцати, в том числе и белокурых, высоко ценимых знатными варварами, для подкупа которых и предназначались. Но в сравнении с Тирой они выглядят, словно горсть мелкого бисера рядом с редкой жемчужиной.

Другой афинянин, Леонт, тоже не спал. Этот Тимагор, пользуясь своим старшинством, возложил на него руководство хозяйством посольства. Он, Леонт, теперь заботится о лошадях и мулах, следит за сохранностью подарков, договаривается с хозяевами постоялых дворов и делает множество других подобных дел, в то время как Тимагор лишь высокомерно отдаёт указания или высказывает недовольство. Сейчас же разжиревший аристократ просто прилип к красивой лаконской гетере. Должно быть, рассчитывает откупить её у Анталкида.

Сам Леонт только издали видел роскошных афинских гетер: при его средствах они были просто недоступны. Ничего, он уже ведёт тайный счёт всех промахов и неосторожных поступков Тимагора; надо подыскать ещё недовольных главой посольства, пусть послужат свидетелями в подходящий момент...

Анталкид, узнав содержание разговора Тиры с афинским послом, оценил попавшее в его руки сокровище, указал ей, что следует выведать дальше, исподволь направляя беседу, и пока увлечённый Тимагор трясся на муле рядом с паланкином танцовщицы, подумывал, как при помощи женщины побудить союзника к шагам в нужном для Спарты направлении.

Между тем путешественники уходили всё дальше в глубь персидского царства. Изменялась местность, обустроенные долины уступали место унылым, выжженным солнцем плоскогорьям, не менялся только порядок на дороге. Всё те же дозорные посты, станции царской эстафеты, постоялые дворы.

— Скажи, Тимагор, — спросила Тира афинянина, как обычно трусившего рядом на муле, — почему так давно не видно женщин?

— Женщина здесь — дорогой товар, или собственность, или рабочая сила. Держат их взаперти, а если и выпускают по необходимости, то обязательно с закрытым лицом. Варварские нравы... Вот, например, если бы этот красавец увидел тебя, — посол указал на тощего бородатого пастуха, одетого лишь в короткие штаны из овчины мехом наружу и кожаный колпак, — то непременно напал из вожделения и жажды добычи. Только страх перед острой сталью может сдержать варвара.

— Удивительно, целый день на таком солнцепёке, — вместо опасения Тира ощутила жалость к этому тщедушному пастуху.

— Варвар... привык. Нам же ещё предстоят долгие дни мучений.

— А разве нет пути короче?

— Да, если направить корабли в Тир, а оттуда двинуться сухопутьем через Дамаск и Вавилон на Сузы. Но тогда нам пришлось бы идти через безводную Сирийскую пустыню, а это верная гибель.

В конце концов измученный жарой афинянин оставил общество танцовщицы и улёгся в повозке с пологом, где его овевали опахалами и отпаивали холодной водой из особого пористого сосуда-холодильника.

Анталкид переносил жару стойко, как истинный спартиат. Симпатии, возникшие между немолодым дипломатом и его спутницей-рабыней в последнее время, крепли, обращаясь во взаимопонимание и доверительность. Однажды Тира откровенно рассказала ему всё о своей миссии в Мегарах, об Эгерсиде и поручении, данном ей перед битвой при Левктрах.

— Что ж, если не поступило известий о гибели полемарха, продаже его в рабство, предложений о выкупе или обмене, то, скорее всего, он жив и где-нибудь тайно содержится фиванцами. Со временем, думаю, мы всё узнаем, — вынес своё суждение Анталкид. — В лице Антифа ты действительно приобрела смертельно опасного врага. К счастью, он не покидает Фивы из опасения быть захваченным нами. Кроме того, на этого человека возложена задача — бороться с лазутчиками врага в самой Беотии.

Ты, по-моему, уже заслужила перед Спартой свободу и награду. Не твоя вина в печальном исходе битвы при Левктрах.

— Но ты отпустишь меня после завершения миссии? Поверь, я буду стараться, чтобы она была успешной, а все документы в твоих руках, и от тебя зависит моя судьба.

— Оставь сомнения, — недрогнувшим голосом ответил дипломат, впервые проклиная в душе способы достижения высоких целей служения отечеству.

Посольства, преодолевая по царской дороге горячие пески, приближались к берегам, омываемыми жёлтыми водами Тигра и Евфрата. Месопотамия...

Однообразные унылые барханы оживлялись разве что пятнами зарослей колючки, а дорога тянулась от оазиса к оазису, представлявшим собой пальмовую рощу с источником воды. В них-то и располагались неизменные гостиницы, так облегчающие путешествие по Азии.

Люди и животные утомились, а главное, утратили столь необходимый в дипломатии представительный вид. Поэтому было решено сделать шестидневную остановку в Вавилоне, некогда столице великой державы, теперь же центре одной из персидских сатрапий.

Пальмовые рощи по мере приближения к легендарному городу становились обширнее, гуще, да и появлялись всё чаще. Радовали глаз правильные, аккуратно оборудованные каналы, представлявшие вместе сложную оросительную систему.

— Тигр и Евфрат разливаются широко, — объяснял Анталкид, — на двадцать локтей до высоких берегов да ещё на двадцать локтей сверх того! Воды их наполняют каналы и щедро увлажняют эту красную землю. Крестьяне спешат закончить сев прежде, чем солнце иссушит её. Кроме того, воду запасают в особые цистерны, чтобы в засуху вновь выпустить её на поля. Урожаи богатые — хватает и людям, и скоту. Остатки зерна меняют на металл, дерево и даже камень.

Край преображался на глазах. Поля ячменя, пшеницы, овощей и хлопчатника поражали правильными геометрическими формами. Тира увидела, как растёт неведомый злак — рис и отведала приготовленные из него кушанья, так же как и хлеб из босмора — растения, похожего на пшеницу, но мельче. Местные жители настолько дорожили им, что после обмолота прожаривали зёрна прямо на току, чтобы жизнеспособные семена не попали в другие страны.

Глинобитные хижины, тесно прижатые друг к дружке, образовывали деревушки, тяготевшие к пальмовым рощам, берегам каналов и речек. Почти возле каждой из них, поблескивая на солнце чешуёй, сушилось неимоверное количество рыбы.

— Людям не съесть столько! — воскликнула Тира.

— Перемалывают в муку и скармливают скоту, — отвечал Анталкид. — Воды Месопотамии кишат ею. Местные жители, искусные рыболовы, пользуются круглыми, похожими на корзины лодками из обмазанного глиной тростника. На подобных утлых судёнышках они спускаются даже к водам Персидского залива, туда, где ловят раковины с драгоценным жемчугом.