— У меня нет с собой чертежей, я их потерял, — Мор понимал, что этими словами подписывает себе приговор, но придумать хоть мало-мальски достоверное враньё уже не мог.

— Потеряли? Потеряли три недели и новую разработку? Которая даже принадлежала не вам? — господин Нардинг повысил голос.

Остальные инженеры возмущенно зашептались. Отец вскочил:

— Вон отсюда! — заорал он Мору и указал на дверь. — Господин Нардинг, я принесу за своего сына извинения сам. Компенсирую простой…

Мор развернулся и пошёл к выходу. В дверях он столкнулся со Стефаном. Тот выглядел свежо, противно ухмылялся и держал подмышкой тубус. Мор и сам не понял, когда успел вцепиться в его ношу.

— Верни, — прошипел он.

— Конечно, верну, — ответил Стефан, тесня Мора назад в зал. — Господа, прошу прощения, что прерываю.

— Верни мои чертежи, гнилой кусок придурка, — повысил голос Мор и рванул тубус на себя.

— Я слушаю вас, — обратился главный конструктор к Стефану, презрительно посмотрев на Мора.

Мэр Брайс вышел из-за стола. Брови его сошлись на переносице.

— Ваша разработка нашлась в одном из питейных заведений рядом с Крематорием, — насмешливо заявил Стефан. — Вы были бы поосторожнее, поручая такие вещи безответственному мальчишке. И я бы не стал…

— Ты тоже — пошёл вон, — строго, но уже негромко сказал Стефану отец, подошел и взялся за тубус. — Прошу прощения, господа, мои сыновья больше не будут отнимать ваше время. Я исправлю это недоразумение.

Инженеры притихли. Все смотрели на вцепившегося в тубус Мора и молчали.

Мор пожалел что он не мистри. Что не может сжечь или заморозить Стефана на месте. В памяти всплыл кабак, где он забыл чертежи. Возможно, Стефан там его заметил, или разносчики отдали брату тубус.

— Прости, — пробормотал Мор отцу, разжал пальцы и направился к дверям.

Стефан вышел следом и уже снаружи окинул Мора насмешливым взглядом:

— От похмелья помогают соленая вода и лимон… — бросил он и, насвистывая, удалился к лестнице.

— Ты тварь, Стефан! — выплюнул ему в спину Мор.

Дома он собрал свои вещи и скромные сбережения. Хотел даже написать записку с извинениями, когда на пороге появился отец. Мор никогда раньше не видел его таким рассвирипевшим. Орал Доменик Брайс так, что его слышали на всех ярусах во всей секции. Он, наверное, даже выпорол бы сына, не вмешайся Мэг. Мор не выдержал. Он припомнил все свои обиды за последние несколько лет, обвинил отца в эгоизме, постоянной занятости и безразличии к своей судьбе, потакании Стефану и Максу. Орал Мор ничуть не тише. Доменик отвесил сыну тяжёлую оплеуху. Мор замолчал.

— Завтра пойдешь в шестую ремонтную бригаду и приступишь к своим обязанностям по починке Стены. От меня ты не получишь больше ни пол лида. Опозоришься и там — начнёшь собирать мусор!

Мор пошёл. Снял маленькую квартирку. Старался не пересекаться со старыми знакомыми, не поднимался к отцу на ярус, мастерил по вечерам свои биомеханические прототипы, душил в себе любые амбиции. Ну, увы, Стефану достанется кресло мэра, Максу — заводы, между девочками поделят остальные активы. А он заслужил шиш без масла.

И вот отец решил дать ему еще один шанс, как обычно, не спросив, чего Мор хочет. Должность писаки на побегушках при мэрии — предел мечтаний!

Сестра принесла ему полотенце. Вероятно, недовольство с лица Мор так и не смыл, потому что Мэг шепотом заметила:

— Ты думаешь, что отец хочет поставить тебя на место? Он хочет. Поставить тебя на место, которое занимает он сам. Подумай об этом, хорошо?

Боль сменилась странным чувством отрешенности. Тело стало легким, птичьим, кости — полыми. Только перья не отросли. Звуки казались невыносимо гулкими, а солнечные лучи осязаемо щекотали шею. Мина ощущала себя чайкой, летящей в небесный в чертог Создательницы. О, как она парила! Парила бы…

Если бы не шла, впечатывая в пыль свои следы. Почти живая. Мина поднималась по узенькой, едва заметной в высокой траве тропинке на скалу над Южной бухтой, и мелкие камушки сочно хрустели под ее ботинками. Прохладный ветер поднимал вверх и кружил песок, который после хрустел на зубах и вытекал со слезами из глаз. Протереть щеки Мина не могла. Нечем было…

Когда Стефа спросили, что он выберет: работу на Неда Гаррета или язык своей девушки, он промолчал. Когда правую руку Мины бросили в корзину, Стеф сглотнули и попытался отвернуться. Кажется, он был на грани тошноты. Мина медленно проваливалась в забытье, когда Стефу сломали палец. И все, что случилось позже — бред ее взорванного болью сознания, не иначе. Стеф согласился на все что угодно, лишь бы ему не причиняли вреда. Хотя до этого выбирал смерть. Так и говорил: «мы умрем несломленными». Врал. Он жив, и дирижабль унес его в Йен. Он врал, и Мина тоже еще жива.

В кармане у нее лежит письмо для господина Брайса, в крови растворен наркотик. Она должна спешить, стрелой лететь к террасам верхних ярусов. Иначе боль вернется…

Здесь, на южном конце, Стена ветвилась. Две ее секции сползали с берега в воду, заканчиваясь шлюзовыми воротами. Еще две забирались на скалы, которые окружали бухту и далеко расходились в стороны. Длинными полосами сверкали ряды стекол вдоль террас — Мина слышала, что в Крессильнском секторе венси каждый день видят океан.

Океан! Она обернулась. Серо-зеленая гладь, переходящая в серо-голубое небо. Этот южный, лоснящийся от солнечного тепла океан даже пах иначе, чем в Стэнвенфе. С террас к воде спускались лестницы, но оканчивались они в пустоте. Торчащие тут и там, лестницы в небо придавали постройке неопрятный вид. Мина читала, что когда Гармод входил как в лоно в бухту Лименаи, каждая лестница стыковалась с его палубой. Это было так давно, так давно, но ни соль, ни ветер не разрушили имперскую постройку.

Забраться бы наверх и шагнуть с последней ступени! Долететь до воды, не издав ни звука… хотя, нет, крича во все горло! Поднять облако брызг и позволить воде утянуть себя на дно. Глотать ее, глотать эту серо-зеленую воду! Только у Мины не хватит на такое смелости…

Ах, она же впервые на юге! Впервые смотрит на Крессильн с высоты скалы. Может, и не нужно ей идти в Стену? Может, остаться тут? Лежать в пыли, смотреть на небо, на точки птиц и струйки облаков. Дышать океанской солью.

Мина не стучала в дверь, до которой, наконец, добралась. Она стояла, прислонившись спиной к нагретому солнцем железу, пока не сползла по нему вниз. А потом к ней вернулась боль. Такая сильная, что Мина завыла. Тогда железная створка скрипнула. Люди в рабочих комбинезонах затащили ее внутрь, отнесли в лазарет.

Мине казалось, что от белых стен и шкафов-витрин тянет могильным холодом. Ее лихорадило под тонкой простыней. А когда дрожь стихала после инъекций — Мина засыпала. И ей снился мятеж, который все же начался…

Паровоз выплевывает черный дым с золотыми искрами. Два бронированных вагона следуют за «311-м». Пушки таятся в глубоких амбразурах. Этот состав идет в Монит.

Форсированный котел с семиметровым колосником. Новая осевая формула и поддерживающая тележка…

Мина приложила руку к его разработке. Скажи она такое — никто не упрекнул бы ее во лжи. Только вот… Этот паровоз был любимым ребенком ее матери. Конструкторское бюро Делии Ямги работало над проектом три с лишним года. Нет, его инженеры жили им три с лишним года! А Мина лишь проверяла расчеты, подшивала документы, иногда перечерчивала наброски набело и варила матери дашэ с молоком. Мина была нелюбимым ребенком.

Ее не били, не морили голодом. Мать покупала ей грушки, платья, книги — все, что положено дочери инженера, в том количестве, в котором прилично. У Мины одно время даже няня была. А не хватало ей самой малости: тепла, внимания, доброго слова. Не хватало сестры или брата. Отца и матери — при живой-то матери. Делия работала над телом и умом дочери, как над проектом. В существование более тонких материй она не верила. Не ее ли равнодушие так привязало Мину к Стефану? Только за то, что он интересовался ее настроением, она закрывала глаза на многие его недостатки.