Её взгляд возвращается ко мне, её глаза бледны как звезды.

«Некоторые из этих созданий не реинкарнируют здесь в индивидуализированной форме, Мост Элисон. По крайней мере, не так, как появилась ты или Сайримн. Они в большей мере Барьерные существа, неспособные в стабильной форме существовать в данной плоскости».

Я обвожу взглядом остальные образы. Мы не охватили и трети.

«Теперь ты понимаешь?» — спрашивает она.

«Понимаю? — я смотрю на неё. — Понимаю что?»

Она улыбается, и её улыбка терпелива.

«Почему Смерть — это твоя ответственность», — говорит она.

Той ночью я спала плохо.

Глубоко зарывшись в мех, в основном шкуры коров и яков, я не испытывала недостатка в тепле, и постель не была слишком жёсткой.

Это все он. Боль разделения пришла, как только я закрыла глаза.

В смеси с ней пришла паранойя, какой я не испытывала с тех пор, как он впервые уехал в Египет. Я знала, что это иррационально. Что бы Ревик ни делал, чтобы уклониться от правды, когда она причиняла ему неудобства, я знала, что он никогда не говорил мне откровенной лжи. Он предельно ясно дал понять, что ожидал от меня моногамии, и что он имел достаточно всеобъемлющее определение того, что это слово означало.

Кроме того, если ему и захотелось немножко до моего возвращения, он был достаточно умён, чтобы сделать это где-то за пределами Сиртауна.

Однако эти мысли не слишком поднимали мне настроение. Как и понимание, что я оставила его со знатным стояком — ситуация не слишком отличалась от тех раз в прошлом, когда он прибегал к услугам других.

Однако где-то в гуще этого беспокойства я все же заснула.

Я знаю это потому, что на следующее утро меня разбудила девочка.

Я наконец-то выведала её имя — Ханна, надо же! — прямо перед тем, как она протянула мне кружку того коричневого напитка, от которого шёл пар. Я вытащила себя из груды шкур и тут же получила другую кружку — в той содержался обязательный чай с маслом яка.

Это в сочетании с пронизывающим холодным воздухом, проникавшим через открытые окна, не слишком улучшило моё настроение. Одной из положительных черт видящих в Сиртауне являлось то, что они претерпели достаточное влияние запада, чтобы уметь оценить хорошее эспрессо.

Тарси не тратила времени впустую.

Потянувшись и лениво накинув на себя одежду, я ощутила тычок в своём разуме. Она сидела на том же коврике, который лежал на каменных плитах у камина. Посмотрев вниз, я заметила, что коврик представлял собой значительно меньшую по размеру и менее затейливую версию того ковра, что я видела в пещере Памира.

Она похлопала ладонью по шерсти, глаза смотрели выразительно.

Неохотно поднявшись, я подошла и села рядом с ней, скрестив ноги.

Я постаралась игнорировать завитки света, которые чувствовала — они робко окружали меня из какого-то другого места.

Он лежал в кровати. Я чувствовала, как он лежит там, глядя в белёный потолок.

Меня внезапно озарило, что где бы он ни был, это не походило на Сиртаун. Панический шёпот вспыхнул в моей груди, но я подавила его прежде, чем он успел расцвести в полноценную панику, и постаралась скрыть это чувство от него. Я не пыталась определить, где он может находиться или в чьей постели он может лежать.

Я взглянула на Тарси, все ещё ощущая его по краям своего света. Я знала, что он не спит, и от одного этого осознания становилось сложнее удерживать концентрацию.

Я смотрела, как Тарси махнула Ханне, которая присела на корточках у каменного камина, мешая что-то в висевшем железном горшке. Ханна стеснительно улыбнулась мне этими ровными белыми зубами, протягивая вторую чашку похожего на кофе напитка.

— Так с чего мы начнём? — спросила я у Тарси.

Тарси протянула руку.

Как только она распрямила пальцы, я…

***

…оказываюсь в каком-то другом месте.

Я стою в поле.

Оно такое неподвижное и умиротворённое, что я поражена, почти ошеломлена безмятежной красотой этого уединения. Наверное, я ожидала жестокости.

Сцен войны, воплей или криков людей.

Вместо этого сквозь облака пробивается поразительно яркое солнце, почти сине-белое по цвету.

Я одна. Горы поднимаются высокими стенами, со всех сторон окружая место, где я стою. Высокие травы колышутся у моих бёдер, плывя вниз по холму и вокруг озера столь бледного, что оно кажется ледяным. Над озером более зазубренные и покрытые снегом вершины разрезают горизонт.

Я узнаю это место, но не знаю, почему.

Мир здесь ощущается иным.

Он более живой. Или, может быть, менее разрушенный в каком-то отношении.

Крики нарушают тишину. Ветер наполняется темным хлопаньем птичьих крыльев — я никогда столько не видела в одном месте. Они поднимаются как облако, темной спиралью, которая изгибается в синем небе. Я прикрываю глаза рукой, чтобы иметь возможность понаблюдать, как они изменяют направление синхронным биением коротких крыльев. Секунды спустя дерево возле меня наполняется ими. Они усеивают ветки как маленькие стражи, воркуя друг с другом и чирикая, мелькая между ветками.

Пчелы опыляют дикие цветы среди травы, которая доходит мне до бёдер. Я вижу тех обросших, похожих на осликов лошадей, которых пожилые люди называют кулан. Они стоят кучками, покачивая головами на ветру. Затем, среди всей этой умиротворённости и безмятежности…

Я слышу крик.

Я тут же приседаю к земле.

Я где-то в другом месте, глубоко в темно-зелёном лесу. Он отличается от леса, который я мельком видела с того травянистого холма под сине-белым солнцем.

Густые деревья смыкаются вокруг меня, блокируя свет, оставляя его приглушенным, как в кафедральном соборе. Замшелые камни усеивают покатую землю. Я задаюсь вопросом, нахожусь ли я все ещё в Азии, но это кажется неправильным.

Я все ещё гадаю, где же я, как это связано с тем, где я находилась мгновением раньше, когда тишина нарушается очередным воплем.

— Взять его!

Гибкая фигура бежит мимо меня по покатому лесному склону, с возгласом перепрыгивая через упавший ствол. ещё больше фигур бегут мимо; они проносятся по холму неровным строем, как волки, сломя голову устремляясь вниз и крича.

Они — дети.

— Обгоняй его, Стами! Не позволяй ему удрать слишком далеко вперёд!

Хозяин этого голоса стоит надо мной на том же холме, ближе, чем я думала, пока его слова не заставили меня резко поднять взгляд к его высокому месту на вершине серого булыжника. Его круглые щеки и розовые губы принадлежат кому-то лет двадцати, но его грудь уже напоминает бочку, а его ладони такие огромные, что могли бы закрыть все моё лицо. Хоть его глаза и черты лица смутно напоминают азиата, его волосы белые как мел, а радужки глубокого чёрного цвета.

Он слишком крупный для своего возраста, думаю я.

С ним что-то не так.

— Обгоняй его! — кричит он. — Стами! Не позволяй ему добраться до тех колючек!

Я вижу их добычу, когда прослеживаю за его взглядом. Будучи темнее деревьев, эта маленькая фигурка проворно движется, снуёт меж деревьев как олень. Он бежит тихо, но полностью отдаётся процессу, вся его сущность сосредоточена, дыхание словно задержано. В отличие от других детей он босой. Его кожа смуглая. Черные волосы липнут к вспотевшей голове.

Я позволяю себе взглядом проводить его петляющий след между деревьев, и после кратчайшей паузы я вижу через него, его глазами… затем его разумом.

Он знает эти леса.

Если он сумеет сбросить Стами, самого быстрого из его преследователей, он может скрыться в зарослях по другую сторону небольшого потока. Будь у него хоть несколько секунд форы, он может сделать это. Он уже проделывал это.

Я думаю о Братце Кролике и его терновых кустах…

Когда высокий мальчик проламывается через кучу зарослей и бросается вперёд. Он ловит маленького мальчика за рубашку. Он дёргает его, швыряет в сторону и в грязь, ставя ему подножку, как волк, заваливающий оленя. Они падают в сосновые иголки, мох и грязь у берега ручья.