Вдалеке разлетаются окна старого ржавого склада. Я вижу, как мальчик с черными волосами смеётся, кричит в небо…

Я подняла голову, щурясь, чтобы разглядеть что-нибудь в кромешной темноте комнаты.

Я все ещё слышала звук бьющегося стекла.

Мы как-то добрались до кровати.

Не знаю, когда или как. Ревик всем телом обвился вокруг меня, мои ноги лежали между и поверх его ног. Он крепко держал меня, удобнее устраивая своё длинное тело, и…

Я слышу голоса, как будто издалека.

Поляна в темноте, за исключением нескольких огоньков, покачивающихся по полукругу и обрисовывающих силуэты в тени. Солнце уже исчезло. Я не помню, как оно садилось, и дождь не прекращался, но стало холоднее. Я пытаюсь пошевелиться…

… и издала резкий хрип.

Все моё тело болело, буквально от кожи головы до ног, но мой свет вплёлся в его свет, когда Ревик отреагировал на резкое движение моего тела. Тяга началась вновь, где-то в районе пупка.

Всплыли образы того, что происходило ранее, когда мы ещё не отрубились на кровати. Мои пальцы обхватывали его запястье. Я лежала под ним, на животе, наши тела сделались скользкими от пота, и Ревик читал меня, стараясь не сорваться, потому что я была уже близка. Я обернулась, и на мгновение мы очутились в каком-то другом месте, и вокруг нас сомкнулись деревья.

Его открытые глаза сияли ослепительным изумрудно-зелёным светом в темноте.

Ему понадобилось больше времени, чем мне, чтобы отпустить контроль.

Во-первых, Ревик был намного сильнее меня. Он говорил, что боится причинить мне боль. Чего он не говорил, так это того, что он боится, будто я не очень хорошо отреагирую на него, если он действительно даст себе свободу. Он работал в качестве профессионала; он беспокоился, что я посчитаю его извращенцем, что мне незнакомы странности, неизбежно присущие сексу видящих… что мне не придётся по нраву его сексуальная жизнь. Ревик считал себя более странным по сравнению с остальными. Из его беглых мыслей я не могла выцепить точные причины, но это как-то связано с реакцией других на него.

Девственность его возбудила. Она тронула его — сильнее, чем Ревику было комфортно признать, по крайней мере, поначалу. Это как-то связано с тем, что видящие во время секса оставляют отпечатки, а он чувствовал там лишь меня.

Это также нервировало его.

Когда я наконец добилась, чтобы он расслабился, это не привело к извращениям как таковым.

Я увидела это в его глазах.

Контроль ускользнул от него, скатываясь все быстрее, пока всего его лицо не изменилось, сделавшись таким молодым, почти не узнаваемым — и Ревик тут же перевернул меня на спину. Его боль окутала меня, густая и почти полная отчаяния. Он казался потерявшимся в ней, в этом одиночестве, граничившим с ненавистью к себе, с желанием столь старым, и все же как будто знакомым. Он занимался со мной любовью так, словно пытался сломать что-то в себе, его руки обхватывали меня так плотно, что я едва могла шевелиться. Не отрывая взгляда от моего лица, Ревик входил в меня так глубоко, что я вскрикивала от каждого толчка.

Его страх парализовал меня. Страх, что я от него уйду… что кто-то меня заберёт, что нас опять разлучат, что он меня отпугнёт. Это чувство сделалось почти ожесточённым к тому времени, когда он кончил — до такой степени, что он впился зубами в моё плечо, стараясь войти ещё глубже, раз за разом спрашивая меня своим светом, люблю ли я его.

Мы находились перед камином.

Я только что в первый раз сделала ему минет, и почему-то это повлияло на него даже сильнее соития — в тот момент, по крайней мере.

Ревик снова захотел трахаться почти до того, как мы закончили.

Вместо этого он удержал меня на месте и принялся возвращать услугу, да с таким рвением, что я не могла выдавить из себя ни единого связного слова.

Он использовал свой свет, чтобы часами удерживать меня на грани. К концу мы уже оба плакали, и я умоляла его. Ревик заставил меня дать обещания, признаться в таких вещах, которых я никому не рассказывала, открыть свой свет и сердце так сильно, что я едва могла различить, где начиналась я и заканчивался он. Он хотел, чтобы я рассказала ему обо всех, кого я любила до него.

Когда я уже была наполовину не в себе и готова была сделать все, о чем он попросит, Ревик придавил меня к полу и оттрахал своим членом. Он доводил меня до одного оргазма за другим, пока, наконец, не кончил сам.

Его тело содрогнулось от чего-то, очень похожего на рыдание, и это как будто сломало его пополам. Я не могла вместить в себя все, что он посылал, все, чего он от меня хотел. Чувство вины смешивалось с посылаемой им болью, чувство вины из-за того, что он сделал… и из-за отупляющего собственничества, которое он не мог контролировать.

Он много говорил. И во время, и после.

Одна вещь, которую он мне сказал, кое-что объяснила.

Очевидно, Мэйгар отправился в Каир, чтобы сказать Ревику, что мы влюбились друг в друга.

Он заявил, что я хотела развода. Он даже пытался откупиться от Ревика, чтобы тот позволил провести со мной процедуру разделения. Когда Ревик отказался предпринимать что-либо, пока не услышит это напрямую от меня, Мэйгар принялся дразнить его историями о нашей сексуальной жизни, давая столько деталей, что все казалось довольно убедительным.

В итоге, Ревик утратил хладнокровие.

Однако он поверил Мэйгару.

Он вернулся в Сиртаун с этим убеждением, и он верил в него, пока я не призналась ему в любви и не стала недоумевать из-за намёков на то, что я сплю с другими мужчинами. Он все ещё наполовину верил, что мы с Мэйгаром переспали — практически до того самого мгновения, пока он не вошёл в меня до упора.

Ревик стыдился этого, но меня это скорее вгоняло в недоумение.

Когда я спросила, зачем, во имя всего святого, Мэйгару вытворять такое, Ревик посмотрел на меня так, будто это я во всей этой ситуации сумасшедшая.

— Он влюблён в тебя, Элисон! D’ gaos. Вот только не говори мне, что ты не знала? Половина бл*дского лагеря знала об этом… ещё до того, как он учудил эту затею. Или ты думаешь, он хотел заполучить тебя в жены только для того, чтобы причинить боль мне? Ты думаешь, что он стал бы рисковать жизнью ради этого?

У меня не было хорошего ответа.

Не только Ревик вёл себя иррационально. В какой-то момент я осознала, что плачу, даже не из-за того, что он делал. Я и била его, прямо по лицу… так злилась из-за Кэт и женщины на корабле, что вообще не ощущала себя разумной. Ревик сдержал меня, когда я вновь замахнулась на него кулаком. Затем он тоже плакал, когда я сказала ему, что так и не простила его за это.

Я водила пальцами по шрамам на его коже, позволяя себе увидеть их по-настоящему, увидеть, сколько шрамов он получил, будучи молодым — очень юным, задолго до того, как он стал солдатом или разведчиком. С возрастом шрамы побелели, растянулись и изменили форму, потому что его спина и плечи раздались вширь.

Ревик говорил, что в детстве он был маленьким, даже по меркам видящих.

Лёжа подо мной, он издал звук и обхватил рукой мои плечи. Он притянул меня к себе, целуя в шею, и я прикусила губу, чтобы сосредоточиться.

«Мне нужно в туалет», — сказала я ему.

Ревику потребовалась секунда на раздумья, чтобы отпустить меня.

Я с трудом разделила нас, затем поднялась на ноги и побрела к двери туалета. Я шла как пьяная. Такое чувство, будто что-то во мне разлетелось на куски, а теперь медленно собиралось обратно, как полотно вязания, но уже в другой форме.

Закрыв дверь, я уселась на унитаз.

С содроганием вытерпев процесс, я дёрнула за цепочку смыва и встала. Я осознала, что смотрю на душевую из бамбука, стараясь при этом думать и зная, что мне чего-то хотелось. Усилием воли сосредоточившись на минутку, я сообразила, как включить воду. Я только-только подставила руку под струи, когда услышала скрип и обернулась.