— Судя по выражению твоего лица, вы не предохранялись.

Грасиэла взглянула на Мэри-Ребекку и покачала головой:

— У меня со дня на день уже должны начаться…

Она запнулась, вдруг осознав, что она вообще-то неправа: ее месячные уже точно должны были начаться, но не начались. Грасиэла нахмурилась. На самом деле она не очень-то отслеживала свой менструальный цикл. В этом для нее не было необходимости. До своей связи с Колином Грасиэла не имела интимных отношений ни с одним мужчиной на протяжении более десяти лет, а потому у нее не было причин для того, чтобы внимательно следить за своими месячными.

— Эла, дорогая моя… — Мэри-Ребекка сжала руку Грасиэлы, и ее голос смягчился. — Когда у тебя последний раз были месячные?

Мозг Грасиэлы лихорадочно заработал, отсчитывая, сколько дней она уже пробыла в Лондоне и сколько дней она провела в поместье после своих последних месячных. Она стала вспоминать, когда же ей в последний раз требовались гигиенические салфетки.

— Я тут посчитала, — прошептала она, чувствуя, как в груди у нее похолодело, — и получается, что они должны были начаться… шесть дней назад.

В конце концов она так и не уехала из Лондона.

Отправляться в путь в ее нынешнем положении показалось ей явно не самым мудрым решением. Хотя Грасиэла все еще была убеждена, что возникшие догадки не соответствуют действительности, ей все равно не хотелось рисковать. После стольких выкидышей это было инстинктивной реакцией женщины, пусть даже после ее неудачных беременностей прошло уже немало лет.

Решив не покидать Лондон, она не стала покидать даже дом. Она жаловалась на то, что плохо себя чувствует, и старалась избегать ближайших родственников… Да и вообще всех людей.

Грасиэла проводила свое время, расхаживая туда-сюда по спальне, вышивая (хотя никогда раньше не любила это делать) и занимаясь написанием писем. Она написала письма Поппи и своим сестрам в Испанию. В общем, коротала как могла время в ожидании, когда же у нее начнутся месячные. Точнее говоря, возобновятся. Грасиэла говорила самой себе, что может быть еще одна причина того, почему у нее задержка: вероятно, это объясняется тем, что она пережила очень сильный стресс.

На второй день установленного ею для самой себя «карантина» в ее дверь постучала миссис Уэйкфилд.

Грасиэла ответила на стук, что можно войти.

— Ваша милость, — сказала миссис Уэйкфилд, — в гостиной вас ждет лорд Стрикленд. — Она посмотрела на Грасиэлу, все еще облаченную в домашний халат, и мягко произнесла: — Сказать ему, что вы, к сожалению, не сможете его принять?

Грасиэла замерла, будучи не в силах скрыть того, что ее охватило не что иное, как паника. Да, паника. Она не может сейчас увидеться с Колином. Не может из-за той ужасной сцены в его доме. Не может из-за того ее прощания с ним. Не может из-за подозрения в том, что они зачали ребенка.

Она опустилась на край кровати и поплотнее запахнула халат.

— Вы хорошо себя чувствуете, ваша милость?

Миссис Уэйкфилд подошла немного поближе. Выражение ее лица стало обеспокоенным.

Грасиэла покачала головой:

— Боюсь, что у меня все еще болит голова. Пожалуйста, передайте ему, что я, к сожалению, не смогу принять его. Думаю, мне следует отдохнуть.

— Конечно. Я пришлю Минни, чтобы она помогла вам раздеться и лечь в постель. А может, мне следует отправить одного из наших конюхов за аптекарем?

— Спасибо, не надо. Я не думаю, что в этом есть необходимость. Немного посплю — и все будет хорошо.

Миссис Уэйкфилд посмотрела на нее долгим взглядом, в котором чувствовалась нерешительность:

— Как хотите.

Когда она выскользнула из комнаты и пошла отправлять Колина восвояси, Грасиэла легла на кровать и в самом деле тут же уснула.

Ей начало сниться, что она заблудилась в темном лесу и бегает по нему туда-сюда, держа в руке большую корзину, наполненную тяжеленными камнями. Она не знала, зачем она таскает эти камни с собой. От их тяжести у нее ныли руки и спина, но она не смогла бросить эту корзину даже тогда, когда вдруг появившиеся голодные собаки начали, рыча, кусать ее за пятки.

Она, всхлипывая, стала кричать, что ей нужна помощь. Сначала она звала своего отца, но, поскольку тот так и не появился, она стала звать Колина. Она умоляла его прийти.

Но он тоже не появился. И тогда она вспомнила.

Вспомнила, что прогнала его.

Прошло три дня. А потом еще три.

Миссис Уэйкфилд, Клара и Энид начали волноваться, хотя Грасиэла и заверяла их, что с ней все в порядке, и выходила из своей спальни, чтобы доказать это. А иначе Энид послала бы за врачом. Она была настырной девушкой, и Грасиэла даже не сомневалась, что она, Энид, сделает это. В связи с тем, что Грасиэла еще не была морально готова встретиться с врачом и узнать от него, что она беременна (а уж тем более сообщить об этом окружающим), она старалась делать вид, что чувствует себя хорошо, и присоединялась к девушкам в их прогулках по двору и саду.

Месячные у нее так и не начались.

Ее груди стали более чувствительными, а соски заметно потемнели. Она знала это потому, что каждое утро внимательно разглядывала себя в зеркале в своей спальне, стоя перед зеркалом абсолютно голой и высматривая даже самые малейшие признаки. А они имелись. Или же она потихонечку сходила с ума. Она ведь и в самом деле была какая-то не своя.

Грасиэла подумывала о том, чтобы тайно обследоваться у врача, но ее удерживал от этого страх. Как она могла быть уверенной в том, что он не проболтается? Она была незамужней леди и не могла рисковать тем, что поползут слухи о ее беременности, будь-то правдивые или ложные.

Женщина продолжала убеждать саму себя в том, что она никак не могла забеременеть, что ее утроба, как ей когда-то сказали, дефективная. А еще она думала о Колине, о его молодом, крепком теле, о его мужской силе, о том, как он входил глубоко внутрь нее, Грасиэлы… Такие мысли всегда сеяли в ней сомнения. Закрывая глаза, она начинала чувствовать внутри себя движение его мужского органа и вспоминала о том, как он изливал в нее свое семя. Три раза за ночь. А потом еще и утром. Если какой-то мужчина и обладал невероятной потенцией и мощью, так это он. Он точно был воплощением мужской силы. Он запросто мог обрюхатить женщину, если совокуплялся с ней. Так, может, этой его потенции хватило даже для того, чтобы забеременела и она, Грасиэла, с ее дефективной утробой?

Неужели Мэри-Ребекка права?

А может, она вовсе и не была бесплодной. Может, проблема заключалась в Отенберри. Хотя он и не отличался немощью, но все же, когда они поженились, был уже немолодым человеком. И данная ситуация усугублялась по мере того, как текли годы их совместной жизни. Она знала, что он неверен ей, что у него есть любовницы. Он никогда этого и не скрывал. Однако она ни разу не слышала, что у него есть какие-то внебрачные дети, — если не считать Струана Маккензи, которого он зачал, будучи еще молодым человеком.

А может, проблема заключалась в том, что она, Грасиэла, и Отенберри были… несовместимыми. Как это предположила Мэри-Ребекка.

Стоя перед зеркалом на восьмой вечер своего добровольного заточения, она провела ладонью по животу и нахмурилась. Ее живот был таким же, как и раньше. Ну, может, стал чуть-чуть более упругим.

После ужина Грасиэла удалилась в спальню отдыхать, оставив Энид с ее книгами, а Клару — с ее рисованием. Она провела бóльшую часть дня с ними и даже сумела напустить на себя бодрый вид, чтобы они уже больше не смотрели на нее с такой обеспокоенностью, как раньше. Эти усилия сильно утомляли ее. Она не могла продолжать делать вид, что с ней все хорошо, бесконечно долго. Нужно было принимать какое-то решение, и уже в ближайшее время.

Она приняла ванну и сидела в ней долго, позволяя теплой воде расслаблять ее мышцы — а может, и ее рассудок.

Постояв перед зеркалом, Грасиэла отошла от него и надела на голое тело домашний халат. Подойдя к своему письменному столу, она бросила взгляд на лежащее на нем письмо Мэри-Ребекки, которое доставили сегодня и в котором Мэри-Ребекка предлагала встретиться завтра. Кроме того, подруга просила ее перестать прятаться в своем доме. Грасиэла вздохнула. Эта давняя подруга знала ее уж слишком хорошо. Мэри-Ребекка, несомненно, хотела выяснить, действительно ли она, Грасиэла, беременна.