— Ну так давай, иди, моя дорогая. — У нее начал слегка подергиваться глаз. — Я спущусь на первый этаж, как только оденусь.

Клара лучезарно улыбнулась и затем, одним рывком преодолев расстояние, отделяющее ее от матери, поцеловала Грасиэлу в щеку. Эла почти перестала дышать от ощущения на своей щеке поцелуя дочери, такого сладкого и невинного. И такого близкого к месту ее распутства.

Она, Грасиэла, была ужасно бесстыжим существом. А ведь раньше она никогда не подвергала сомнению свои материнские качества… До сего момента.

Как только дверь закрылась, она вскочила с кровати и, схватив свою ночную рубашку, надела на себя это просторное одеяние через голову, даже не обращая внимания на то, что оно вывернуто наизнанку. Ее кожа, ставшая после недавних ласк гораздо более чувствительной, восприняла ткань рубашки как-то уже совсем по-другому.

Из-под покрывала появилась голова Колина, который смотрел на нее с беззаботной улыбкой. Он вздохнул и засунул руки себе под голову, явно не торопясь никуда уходить. Он уставился на нее таким взглядом, который напомнил ей о той близости, которая между ними была. У нее появилось уже хорошо знакомое ощущение того, что она краснеет от шеи к лицу. Да и разве могла бы она смотреть на него без того, чтобы ее лицо не зарделось? К тому же под таким вот взглядом, какой он устремил на нее сейчас? Нет, это нужно прекратить. Ему нельзя позволять смотреть на нее подобным образом на людях. Его взгляд какой-то… плотоядный.

Найдя глазами его штаны, она наклонилась и, схватив их, бросила ему:

— Уходите! Немедленно уходите отсюда!

Он поймал на лету штаны и, глядя на Грасиэлу, покачал головой:

— Нет необходимости так сильно нервничать.

— Нервничать — это весьма блеклое и неадекватное описание моего состояния в данный момент. Моя дочь находится здесь. Она только что заходила сюда и…

— Она ничего не увидела. Она не увидела меня.

И в этом ей, Грасиэле, ужасно повезло. Она глубоко вздохнула. Опасность была совсем близко. Колин, похоже, не осознавал, что такой риск является для нее чрезмерным. И это лишь подчеркивало разницу между ними двумя.

Она — зрелая женщина, у которой начиналась уже вторая половина ее жизни. Она — мать, которая должна и всегда будет ставить превыше всего интересы своей дочери. Возможно, ей, Грасиэле, и нет необходимости переживать относительно того, что она может испортить свою собственную репутацию, но любой скандал, относящийся к ней, может крайне негативно сказаться на Кларе. Да и Энид тоже может пострадать.

Колину этого не понять. Ему не понять ее и не понять того, какая огромная пропасть их разделяет.

— Вам нужно уйти, — решительно заявила она.

— Очень хорошо.

Он отшвырнул от себя покрывало и встал, ничуть не стесняясь своей наготы.

Она уставилась на него и несколько секунд смотрела на высокую, поджарую фигуру, а затем отвела взгляд в сторону.

— Вы теперь краснеете и стараетесь не смотреть на меня? После той ночи, которую мы провели вдвоем?

Он тихонько хихикнул.

Она заставила себя вновь перевести взгляд на него. Колин был прав. Она не должна изображать из себя стыдливую девочку. Пусть это делают всякие там Форзиции.

Слава богу, он наконец-таки надел на себя свои штаны. Он принялся застегивать их снизу вверх, и от этого мышцы на его груди и руках стали красиво напрягаться. Этот мужчина и в самом деле был соблазнительным — с его сильным телом и густыми каштановыми волосами, прядь которых упала ему на бровь. Когда Грасиэла была юной девушкой, она мечтала о таком мужчине, как он, и представляла, как такой мужчина появляется в имении ее отца и она по уши влюбляется в него. Однако вместо него появился Отенберри. В то время она говорила сама себе, что ей очень повезло и что у нее получится его полюбить. Пусть даже и не очень страстной любовью. Любовь есть любовь.

— Когда я увижу вас снова?

Она отрицательно покачала головой. Вот это не было любовью. Это — нечто иное. Нечто такое, что она должна раздавить еще в зародыше.

Но, похоже, она опоздала.

Колин сделал пару шагов по направлению к ней и заговорил страстным шепотом, который был ей очень даже знаком, потому что она слышала его в своем ухе всю ночь:

— Я могу пробраться в вашу спальню и сегодня вечером тоже.

— Нет! — выпалила она. — Вы не можете это сделать.

Он слегка наклонил голову:

— Очень хорошо. Тогда вы можете приехать ко мне в гости или же я могу организовать нашу встречу в каком-нибудь другом месте…

— Нет! Я не могу… Мы не можем повторить то, что было между нами.

Он замер.

А она продолжала:

— Это произошло только один-единственный раз. Мы удовлетворили свои желания относительно друг друга, и теперь между нами все кончено.

Он медленно покачал головой:

— Вы думаете, что между нами все кончено? Думаете, что больше ничего не будет? Думаете, что мы уже удовлетворили все те желания, которые у нас могли возникнуть?

— Друг с другом? Да.

Его глаза грозно блеснули, и у нее появилось странное ощущение, что она очень сильно задела его самолюбие.

— Вы хотите теперь удовлетворять свои желания с кем-то еще?…

— Что? Нет. Нет, не хочу. — Она бросила взгляд на дверь, опасаясь, что в ее спальню может снова кто-то войти. — Я просто имею в виду, что это вы теперь свободны и можете удовлетворять свои желания с кем-то еще. С дамой, которая подходит вам больше. Например, с Форзицией.

От одной мысли об этом у нее в животе что-то болезненно сжалось, но она не подала виду. Более того, она подошла к нему и стала подталкивать его в сторону балконной двери. Если он забрался сюда через балкон, то пусть и уходит отсюда точно таким же образом.

Ей оставалось только надеяться, что его не заметят, хотя уже наступил рассвет. Как бы там ни было, другого выбора у нее нет: Колин не мог остаться в ее спальне и тем более выйти из дома через парадный вход.

— Я ухожу, — решительно кивнул он.

Она облегченно вздохнула.

Подойдя к балконной двери, он остановился и, обернувшись, посмотрел на нее:

— Но знайте, что я не буду удовлетворять свои желания с какими-либо другими дамами, поскольку я думаю только о вас. Только о вас, Эла.

Ее сердце как-то по-дурацки екнуло.

— Вам нет необходимости давать подобные обещания. По правде говоря, они мне не нужны.

Он улыбнулся краем рта:

— Тем не менее я их вам даю. Даю вам такие обещания.

С этими словами он повернулся на каблуках и покинул ее комнату.

Она долго смотрела ему вслед, прежде чем решила начать что-то делать. Ее дочь и падчерица находились где-то рядом, в этом доме. Пришло время вернуться к реальности.

Прошло четыре дня. Грасиэла с головой погрузилась в общение с Кларой и Энид, всячески стараясь развлекать их и быть такой матерью, какой она была до всего того, что произошло у нее с Колином. Ей ведь следовало быть именно такой матерью… а не какой-нибудь безрассудной распутницей, ищущей для себя сладострастных утех.

Они посетили музей и устроили чаепитие вместе с леди Мэри-Ребеккой и ее дочерями. По вечерам они обычно ужинали в компании с Маркусом. Несмотря на холодную погоду, они отважились как-то раз во второй половине дня проехаться верхом в парке, однако очень быстро вернулись домой и стали отогреваться у камина и пить горячий шоколад. Грасиэла была рада такому общению, потому что очень соскучилась по своим девочкам. Даже Энид, весьма сдержанная по натуре, стала вести себя шумно и весело, когда они играли в вист.

Колин ни разу не появился, хотя Грасиэла подозревала, что он может прийти в ее дом как-нибудь вместе с Маркусом. Он ведь часто делал это в прошлом. В этом не было бы ничего необычного.

Его отсутствие и разочаровывало, и радовало ее. Она, похоже, представляла собой очень даже противоречивую женщину.

— Мама!

Грасиэла сильно вздрогнула. Она сейчас сидела за столом и писала письмо Поппи Маккензи. Эта ее подруга уехала на всю зиму на север. Бедняжка… Она, должно быть, там сильно мерзнет… Услышав крик дочери, Грасиэла поспешно встала из-за стола и направилась было к дверям, как вдруг двери резко распахнулись.