Он пошел к кровати, видя на ней очертания укрытого одеялом тела. Нет, не просто тела — тела Элы.

Он остановился у края кровати и окинул ее взглядом. Женщина лежала к нему спиной, а потому он не мог видеть ее лица. Ему были видны только ее бок и темные пряди волос. Они были похожи на чернила, разлитые на белой простыне.

Ему так захотелось обнять Элу и приподнять ее, что у него зачесались ладони. Но Колин не стал к ней прикасаться. Он пришел сюда не для того, чтобы тискать и ощупывать ее спящую, как какой-нибудь ночной хищник, набрасывающийся на женщин тогда, когда они наиболее беззащитны.

Он прокашлялся и тихо позвал:

— Эла!..

В ответ — тишина. Женщина даже не пошевелилась. Ну да, он ведь позвал ее слишком тихо. Ее имя, можно сказать, отчетливо прозвучало лишь в его собственном мозгу.

Но тут вдруг она зашевелилась и, перевернувшись на спину, натянула на себя одеяло до самого подбородка. Только в этот момент он почувствовал, что ему в спину тянет холодом из открытой двери балкона.

Отвернувшись от кровати, Колин направился к двери и закрыл ее, а затем подошел к огромному камину и пошевелил кочергой тлеющие угли. Он также добавил в камин несколько поленьев, надеясь, что огонь снова разгорится и в спальне Элы станет тепло.

Отойдя от камина на пару шагов, он понаблюдал, как поленья сначала задымились, а затем начали гореть.

Раздавшийся позади него тихий шум заставил его резко оглянуться как раз в тот момент, когда какой-то предмет уже вот-вот должен был долбануть его по голове.

Колин молниеносно отклонился в сторону, и этот предмет просвистел возле самого его уха. Колин, машинально проводив его взглядом, увидел, что это подсвечник. Подсвечник с грохотом упал на пол.

Снова повернувшись в сторону кровати, Колин выставил руку, чтобы защититься от Элы, которая надвигалась на него, вооружившись другим подсвечником.

— Эла! Прекратите! Это я!

Она либо не поняла его слов, либо попросту их проигнорировала и, замахнувшись подсвечником, попыталась нанести удар. Колин перехватил руку женщины и крепко вцепился пальцами в ее сжатый кулак.

— Пустите! — крикнула она, пытаясь вырваться.

— Эла! — громко повторил он, силой выхватывая подсвечник из ее руки.

Бросив затем подсвечник на толстый ковер возле их ног, он обхватил ее рукой за талию и притянул к себе.

Ее тело было податливым и приятным, и ее объятия показались ему удивительно знакомыми. Знакомыми, но при этом неизведанными. Ему захотелось ее познать. Захотелось проникнуть внутрь нее и узнать ее так хорошо, как он знал самого себя.

— Колин!

Ее темные глаза поблескивали, словно драгоценные камни, в свете танцующих языков пламени. Она довольно долго смотрела на него пристальным взглядом, а затем спросила:

— Что вы делаете здесь, в моей спальне?

Она уперлась своими маленькими ладонями ему в грудь и стала отпихивать его, отклоняясь при этом назад.

Его взгляд скользнул вниз и остановился на мягкой ткани, покрывающей ее роскошные груди. Ее темные соски довольно четко проглядывали через эту ткань. Ночная рубашка у нее была не очень-то открытой: в ней не имелось даже и намека на вырез, и вся кожа ниже горла была спрятана. Рубашка эта была скроена отнюдь не для того, чтобы делать женщину соблазнительной, но тем не менее это был самый провокационный предмет одежды из всех, которые он когда-либо видел на женщине.

— Мне сообщили, что вы завтра уезжаете.

При этих словах она перестала толкать его в грудь и замерла.

— И это заставило вас вломиться в мою спальню посреди ночи? — возмущенно спросила она. — Как вы вообще сюда пробрались? Петли на моих дверях всегда скрипят, и это разбудило бы меня.

Она чиркнула взглядом по сторонам, словно бы пытаясь найти потайную дверь.

— Я попал сюда через окно.

Ее взгляд переместился на закрытые двери балкона.

— Но я же нахожусь на втором этаже! — воскликнула она.

Он пожал плечами:

— Я взобрался вверх по стене.

— Вы могли свернуть себе шею.

— Могу заверить вас, что, будучи мальчишкой, я забирался и на бóльшие высоты.

— Вы уже не мальчик.

Он широко улыбнулся.

— Как любезно с вашей стороны, что вы наконец-то это заметили, — насмешливо проворчал он.

Глаза женщины расширились, а затем снова сузились:

— Сейчас совсем не подходящее время для шуток. Вы должны покинуть эту комнату и этот дом, причем немедленно!

— Так я и не шучу. Закончить то, что началось между нами, и дать ему самый что ни на есть естественный ход — это очень серьезное дело. Мне всего лишь хотелось бы, чтобы и вы отнеслись к нему почти так же серьезно, как отношусь я, а не убегали от меня.

— Я ни от кого не убегаю! — заявила Грасиэла, и он даже в темноте увидел, что ее лицо зарделось.

— Не убегаете? — фыркнул Колин. — Ваше решение об отъезде, которое вы приняли сразу же после того, что произошло в доме у Нидлинга, выглядит, конечно же, абсолютно случайным.

Несмотря на то, что Колин был выше ее ростом, она каким-то образом умудрилась посмотреть на него сверху вниз:

— Мне, безусловно, не следует удивляться тому, что такой беспечный холостяк, как вы, не может представить себе никаких мотивов, кроме мотивов эгоистичного характера.

Ей прекрасно удавалось уводить его в сторону от того, к чему он пытался подвести ее. Да, удавалось — это он признавал. Если бы у него не имелось прямого доказательства противоположного… если бы он не чувствовал, какое сильное влияние на нее оказывает, он бы почувствовал себя сейчас маленьким и ничтожным.

— А какие еще могут быть мотивы? Пожалуйста, объясните.

— Хотя мои планы относительно того, куда и когда я направлюсь — какими бы эти планы ни были, — вас абсолютно не касаются, я все же скажу вам, что Клара и Энид уже слишком долго находятся без моего присмотра. Я осознаю, что чувство долга вам незнакомо, но все же скажу, что на мне лежит ответственность за этих девушек.

Она пыталась пристыдить его, но он не позволит ей это сделать.

— Мы кое-что значим друг для друга, Эла.

Колин выдержал ее взгляд и еще крепче обнял рукой за талию. Он и сам бы не сказал, что же они друг для друга значат (возможно, он даже не смог бы подобрать подходящего слова, но они все же были сейчас друг для друга чем-то большим, чем всего лишь неделю назад). Как бы отчужденно она ни старалась вести себя по отношению к нему сейчас, он не позволит ей делать вид, что он — чужак, позволяющий себе по отношению к ней слишком многое.

Грасиэла покачала головой и с грустным и слегка разочарованным видом поинтересовалась:

— Разве вы не получили мою записку?

— Получил. Именно из-за нее я и появился здесь.

— И что вы из нее не поняли?

Ее тон в этот момент напомнил ему тон школьного учителя, отчитывающего непослушного ребенка. Колину отнюдь не понравились те чувства, которые у него при этом возникли. Ведь он уже был мужчиной, а не ребенком, и ей об этом было известно.

— Трудности, которые я испытываю, — начал он, — заключаются в том, что вы лжете. Это в последнее время происходит снова и снова.

— Лгу?

— У вас не было возможности тщательно обдумать мое предложение. Не прошло даже и суток.

Она усмехнулась:

— Боюсь, что проблема в данном случае заключается скорее в вашем уязвленном самолюбии.

— Моем самолюбии?

— Да. Вы не привыкли слышать «нет» от представительниц женского пола. Я сожалею о том, что стала первой, кто сказал вам это слово, но при этом я уверена, что не буду последней.

Эти слова обидели его, и он начал сердиться.

— Мое самолюбие в полном порядке. Я вообще-то весьма уверен в себе.

Она презрительно фыркнула.

А он продолжил:

— Вы же, дорогая Эла, могли бы попытаться взглянуть на себя со стороны. Почему бы вам не присмотреться к себе повнимательнее и не признать, что вы боитесь своей реакции по отношению ко мне? Признать, что вы опасаетесь того, что пребывание со мной может уж слишком сильно понравиться вам. Признать, что вы обеспокоены тем, что я могу почувствовать, что значу для вас гораздо больше, чем когда-либо значил для вас ваш покойный муж…