Именно Эла сплачивала семью — Энид, Маркуса и Клару. Она устраивала регулярные семейные обеды, пикники и воскресные посещения церкви. На Рождество они все вместе пели веселые песенки и ходили рвать ветки падуба, чтобы украсить ими помещения. Они делали все то, что делают хорошие, сплоченные семьи. Колин знал, что Маркус любит Грасиэлу за это.

Более того, благодаря ее приветливости и он, Колин, чувствовал себя в кругу ее семьи как у себя дома.

— У меня сегодня вечером нет настроения посещать «Содом», — сказал он, стараясь выглядеть непринужденным. — Возможно, как-нибудь в другой раз. Приглашаю тебя остаться здесь на ужин. Я уверен, что моя повариха готовит что-то вкусненькое. А еще мы можем сыграть несколько партий в картишки.

Маркус погладил свой живот:

— Я сегодня обедал у Элы. Она всегда кормит меня так, как будто это мой последний прием пищи. Настоящий пир! Думаю, что теперь не смогу ничего есть несколько дней. Я все еще жалею, что не забрал с собой повариху, когда обзавелся собственным домом.

Чувствуя, как его охватывает напряжение, и пытаясь подавить его и казаться спокойным, Колин спросил:

— Ты, получается, видел Элу сегодня?

— Да. — Маркус слегка выпрямился. — Кстати, я кое о чем вспомнил. Мне кажется, что у моей мачехи появился поклонник. — Он помахал рукой. — Вся гостиная была заставлена вонючими цветами. Комната стала похожа на цветочный магазин. Было прямо-таки отвратительно. Какой-то придурок думает, что сможет забраться в постель к Эле благодаря тому, что пришлет ей цветы.

Колин попытался заставить себя не рассердиться на слова Маркуса. Хотя, вообще-то, эти слова не соответствовали тому, что он, Колин, делал по отношению к Грасиэле. Точнее, не совсем соответствовали.

— В самом деле?

Слава Богу, его голос прозвучал вполне естественно и не выдал его душевного смятения.

Маркус побарабанил пальцами по диванным подушкам слева и справа от себя:

— Да.

— Она сказала тебе, кто он?

— Она уклонилась от прямого ответа на вопрос по этому поводу и попыталась сделать вид, что и сама этого не знает. — Он с недоверчивым видом хмыкнул. — Конечно, Эла солгала. Она не могла даже посмотреть мне в глаза.

— Еще бы, — закивал Колин.

— Не переживай. Я выясню, кто он такой.

— Даже и не пытаюсь тебя отговаривать, но зачем тебе так нужно это выяснять? Твоя мачеха — не юная девица. Твой отец умер уже немало лет назад…

— Зачем? А затем, что это не кто-нибудь, а Эла. Я не допущу, чтобы она стала добычей волков из светского общества. Можешь мне поверить. Я знаю, что это за люди.

Естественно. Он ведь и сам был из их числа.

Маркус продолжал:

— Я видел, как на нее смотрят в светском обществе. Я не позволю, чтобы ее оскорбляли и перемывали ей косточки после того, как какой-нибудь мужчина поразвлекается с ней, а затем отшвырнет ее от себя.

Колин кивнул, чувствуя какое-то отчуждение: он как будто бы смотрел на эту сцену со стороны, причем с большого расстояния, а не был участником комического разговора двух мужчин.

— А что ты предпримешь после того, как найдешь этого типа? — Под «этим типом» Колин, получалось, имел в виду самого себя. Ситуация и вправду была комической. — Что тогда?

— Я заставлю его осознать, что он выбрал совсем не ту леди для любовных утех и что ему следует держаться от нее подальше.

И поскольку он являлся герцогом Отенберри и в общем-то мог произвести впечатление, его послушаются. Таким было его предположение. Однако он не знал одной вещи. Он не знал, что они говорят сейчас не о ком-нибудь, а о нем, Колине. Маркус полагал, что говорит о каком-то денди, который будет трястись от страха, когда Отенберри бросит на него сердитый взгляд.

— А если этот мужчина не захочет держаться от нее подальше?

Колин понимал, что подобное стало для него чем-то невозможным. Ему уже казалось, что его и Грасиэлу соединяет какая-то невидимая нить. Нить, которая была покрепче цепей Прометея.

— Ну, тогда я объясню это ему еще более доходчиво.

Маркус разжал пальцы руки, лежащей на подлокотнике дивана, и затем сжал ее крепко в кулак. Колин в ответ на этот однозначный жест кивнул:

— Понятно.

Теперь была уже его очередь уставиться на огонь в камине. Возможно, ему действительно нужно попытаться подавить в себе свое страстное увлечение Элой. Отенберри это его увлечение уж точно не одобрит.

Однако его с Элой уже связывала невидимая нить. Нить, порвать которую невозможно.

Маркус глубоко вздохнул:

— Впрочем, это все, по моему мнению, в любом случае не имеет большого значения.

— Что ты имеешь в виду?

— Она уезжает.

Колин замер. Пальцы, обхватившие колено, сжали его с такой силой, что их кончики побелели.

— Уезжает? — спросил он, заставив себя говорить спокойным голосом.

— Да. Она завтра возвращается в поместье. И я сомневаюсь, что этот ее поклонник поедет туда вслед за ней.

Немного поразмыслив, Колин все-таки решил забраться по стене на балкон ее спальни.

Это была крайняя мера, но из-за новости, которую он узнал от Отенберри, Колин решил, что настало время для крайних мер. Хотя он, наверное, уж слишком все драматизировал: вопрос ведь не состоял в том, что он уже никогда ее больше не увидит. Однако если Грасиэла решила уехать в поместье так поспешно, то она делала это по той причине, что хотела удрать от него, и одному только Богу будет известно, когда он с ней снова увидится. Может, только через несколько месяцев.

К тому времени она станет такой же решительной и непреклонной, как какая-нибудь каменная статуя. Она станет настоящей герцогиней Отенберри, которая полностью держит себя в руках и уже ни за что не поддастся его чарам и уговорам. Она навсегда станет для него недоступной. Колин знал это так же точно, как и то, что солнце восходит на небосклон по утрам. И мысль об этом была для него невыносимой.

Он не мог допустить, чтобы это произошло.

Колин, конечно же, еще никогда не бывал в личных покоях герцогини, однако он знал этот дом достаточно хорошо для того, чтобы разобраться, где они находятся.

Он стал карабкаться вверх, цепляясь пальцами за углубления между холодными кирпичами, покрытыми побегами плюща. И только луна освещала ему путь.

К тому моменту когда он добрался до балкона, его сердце уже колотилось как бешеное… Но не потому, что карабкаться вверх по стене было трудно, — оно колотилось от предвкушения того, что он сейчас снова увидит Грасиэлу. Побудет с ней наедине. По крайней мере, окажется в ее спальне. Мысли об этом сейчас всецело занимали его ум.

Он перекинул ногу через перила балкона и, перебравшись через них, ступил на пол ногами, обутыми в сапоги. Тяжело дыша, молодой человек стал рассматривать закрытые застекленные створчатые двери. С поверхности блестящих темных стекол на него смотрело его расплывчатое отражение, и это вызвало некоторое замешательство. Колин отчетливо почувствовал, что совершает нечто предосудительное.

«Именно так — ты совершаешь нечто предосудительное», — сказал его внутренний голос. Заставив этот голос заткнуться, он взялся пальцами за щеколду и, повернув ее, открыл дверь.

Комната была погружена в темноту, нарушаемую лишь слабым свечением огня, постепенно затухающего в камине. Колин оставил за собой дверь балкона открытой, тем самым позволив ночному воздуху проникнуть в комнату, а лунному свету — освещать его путь к огромной кровати, стоящей в центре спальни.

Он всегда полагал, что его собственная спальня чересчур уж большая. В своей жизни Колин спал сначала в детской комнате родительского дома, а затем — в комнате в Итонском колледже, которую он делил с другими юношами. Окончив колледж, он вернулся домой и стал спать в огромной спальне, которая когда-то принадлежала его отцу, но и она не могла сравниться по размерам вот с этой спальней. В окружающем его полумраке ему казалось, что сводчатый потолок находится бесконечно высоко.