— Чепуха. Мне уже надоело слушать такие разговоры, как будто ты одной ногой в могиле. Ты ведь в действительности все еще молодая и привлекательная.

— Я знаю, что я еще не старушенция. Я, возможно, и смогла бы не обращать внимания на его молодость, если бы он не был… — она понизила голос до шепота, словно бы опасаясь, что их могут подслушать слуги, — самым близким другом Маркуса.

Мэри-Ребекка задумчиво кивнула.

— Я согласна, что это заставляет задуматься, но нет никакой причины для того, чтобы твой пасынок когда-либо узнал об этих твоих личных отношениях. — Она закинула голову и, вздохнув, посмотрела вверх, словно на небеса. — Ради всего святого! Сделай это хотя бы раз! Познай то, чего ты была лишена на протяжении всех этих лет, Эла. Прошу тебя, ты только взгляни на того, о ком мы сейчас говорим. У меня даже пальцы на ногах начинают шевелиться, когда я думаю о нем…

У Грасиэлы не только пальцы на ногах начинали шевелиться, но и внутри ее тела что-то сжималось и пульсировало. А еще ее охватывала глубокая и мучительная тоска. Она начинала осознавать, что стремление к этому мужчине сильнее ее силы воли, и мысль об этом приводила ее в ужас.

Когда они находились в доме лорда Нидлинга, Колин уже показал ей, чего она была лишена на протяжении всех этих лет. И одни только воспоминания о том, что произошло в тот вечер, не будут, похоже, давать ей покоя. Она будет лелеять эти воспоминания и тосковать, пока сможет найти для себя нечто подобное, но уже с более подходящим кандидатом.

Почувствовав, что вот-вот заплачет, Грасиэла часто заморгала, чтобы сдержать слезы. Вопрос заключался не в том, чтобы отказать себе в удовольствиях и развлечениях, — вопрос заключался в том, чтобы не отдавать себя ему, что стало бы самым благоразумным решением, — по крайней мере, с точки зрения самосохранения.

— Это уж слишком демонстративно. — Грасиэла окинула взглядом комнату и показала жестом на цветы. — А что, если Маркус зайдет сюда и увидит все это? Как мне объяснить ему…

— Скажешь правду, — перебила ее Мэри-Ребекка. — Скажешь, что у тебя есть поклонник. А кто именно — этого ему знать не нужно.

Поклонник? Это слишком скромно сказано. Уже от одного лишь взгляда на цветы к лицу Грасиэлы приливала кровь.

Она вдруг снова почувствовала его у себя между бедер. Почувствовала его губы на своем женском органе. Почувствовала, как ее пальцы погружаются в густые волосы мужчины, подбадривая его.

Она шумно вздохнула и покачала головой, стараясь подавить в себе тот жар и трепет, которые возникли в ее теле при мысли о Колине.

— Нет, — решительно произнесла она. — Мне необходимо избавиться от этих цветов. Ото всех. — Да, ей было необходимо уничтожить все доказательства того, что в ее жизни появился мужчина. Иначе Маркус попытается во всем этом разобраться. Он сочтет это своим долгом. — А еще я отправлю ему письмо, в котором однозначно дам понять, что между нами не будет никаких отношений.

Мэри-Ребекка вздохнула, и на ее лице появилось выражение разочарования:

— Я надеюсь, что потом, оглядываясь назад, ты не станешь жалеть об этом своем решении.

— Я уверена, что не стану, — солгала Грасиэла, чувствуя, что внутри нее появилось неприятное тошнотворное ощущение.

Потому что она вовсе не была ни в чем уверена. Еще совсем недавно — сколько-то дней назад — она решила «начать жить», а теперь вот, кажется, бросалась от жизни наутек.

Мэри-Ребекка поднялась и подошла к ближайшей к ней вазе с розами:

— Ну, тогда я возьму одну из них к себе домой, если ты собираешься их все просто выкинуть. Они такие красивые!

— Забирай столько, сколько хочешь.

В этот момент дверь распахнулась и в гостиную зашел, улыбаясь, Маркус. Грасиэла подняла руку: к горлу подступил ком и ей стало очень трудно дышать.

Ее отнюдь не должно было удивлять, что он появился здесь так неожиданно, без приглашения: в течение многих лет до того, как Маркус приобрел себе собственное жилье, он жил именно в этом доме, когда находился в Лондоне, а потому продолжал приходить сюда, как к себе домой, — когда ему вздумается.

Маркус открыл было рот, чтобы поздороваться, но, не произнеся ни слова, остановился как вкопанный и обвел взглядом комнату.

— Ого!.. — прошептал он. — Что здесь произошло? Кто-то умер?

На Грасиэлу нахлынула волна страха, да такая, что в животе у нее что-то сжалось.

Мэри-Ребекка наклонилась к ней и прошептала:

— Похоже, уже слишком поздно. Он увидел цветы.

Колин в течение нескольких секунд стоял абсолютно неподвижно, снова и снова пробегая взглядом по коротенькой записке, которую держал в руках.

Ну вот, она дала ему свой ответ. Возможно, с теми цветами он перестарался: они ее испугали. Он еще раз прочел записку и улыбнулся сам себе: не может быть, чтобы она написала эти слова искренне. Испугалась она или нет, это ничего не меняло.

Он по-прежнему был для нее привлекателен.

Двери его гостиной распахнулись, и в нее стремительно зашел Маркус. За ним по пятам шел мажордом Лемворд, уже с опозданием прокашливаясь для того, чтобы объявить о прибытии герцога. Такое происходило при каждом приходе Маркуса, но Лемворд тем не менее всякий раз упорно пытался успеть объявить о приходе этого гостя еще до того, как тот зайдет к Колину.

Отенберри неуклюже плюхнулся на диван, стоящий напротив камина.

— И когда уже закончится эта чертова зима? — проворчал он, глядя на огонь. — В Лондоне ужасно скучно из-за того, что все поразъехались по своим поместьям.

Мажордом, бросив на хозяина извиняющийся взгляд, вышел и закрыл двери, оставляя Колина и Маркуса наедине друг с другом.

Колин сложил записку Элы и спрятал ее в верхний выдвижной ящик. Он знал, что ему захочется перечитать ее еще несколько раз, как будто из этих нескольких слов можно было выудить еще какую-нибудь информацию.

Едва он положил записку в ящик, как Отенберри отвел взгляд от огня и посмотрел на своего друга:

— Может, отправимся сегодня вечером в «Содом»? Немного развеемся…

— Вообще-то, я этого не планировал.

Что он планировал, так это снова увидеть Элу. Даже если ему пришлось бы забраться в ее комнату через балкон. Но ее записка немного осадила его. Теперь ему нужно тщательно обдумать свой следующий шаг.

Возможно, ему следовало бы послушаться ее и забыть о ней — забыть о них. Он был не из тех назойливых джентльменов, которые упорно навязывают женщинам свое ухаживание.

Однако в данном случае ситуация была совсем другой: Эла хотела его так же, как он хотел ее.

— Ну же, соглашайся, — не унимался Маркус. — Наверняка ты снова встретишься с той сладкой крошкой, с которой исчез в прошлый раз.

Он имел в виду Элу, хотя и не осознавал этого. Колин пожал плечами с таким видом, как будто данная возможность не имела для него большого значения.

— Нет? Ну тогда, может, ею займусь я.

Колин, пытаясь скрыть появившееся у него на лице выражение, отвернулся к камину и уставился на огонь с таким видом, как будто языки пламени зачаровывали его. Собственнические настроения по отношению к Грасиэле вдруг начали бороться в нем с внезапно возникшим чувством вины, хотя он понимал, что у него не было права проявлять собственнические чувства или ревность по отношению к этой женщине. Его друг пришел бы в ужас, если бы узнал, что разговаривает подобным образом не о ком-то, а о своей мачехе.

Маркус искренне верил в россказни о том, каким благородным и любящим был его отец. В действительности же Колин запомнил отца Маркуса как равнодушного и отчужденного человека. Всем было известно, что старина Отенберри затаскивал к себе в постель разных женщин. Он, Колин, полагал, что Грасиэла даже и не представляла себе, насколько ее покойный муж был развратным. Каждый раз, упоминая супруга, она описывала его исключительно в радужных тонах. Послушать ее, так этот немолодой мужчина был попросту святым.