Однажды утром я просыпаюсь и вижу, что Какук с Хазаром исчезли. Как куда-то девались и все остальные панджшеры. В воздухе ощутимо запахло весной. На шелковицах проклюнулись почки. Лазутчики докладывают, что зимовавшие бок о бок с армией кланы известными лишь им одним тропами пробираются к горным долинам.

Флаг, правда, уверен, что перевалы еще засыпаны снегом и что раньше чем через месяц нечего и пытаться через них переправиться, если, конечно, нам не приделают крылья, однако старый мошенник Аш думает по-другому. И не он один.

Зашевелились все состоящие при обозах афганцы. Куда ни сунься, всюду слышно одно: если племенам дадут время вернуться домой и собрать общее ополчение, владельцы мулов и сами наверх не пойдут, и животных не пустят. Кому охота лишаться добра?

В ту же ночь Александр поднимает нас по тревоге. Уже привычные к таким побудкам, мы с отработанной на предыдущих учениях ловкостью сворачиваем палатки и снаряжаем обоз.

Только на сей раз тревога оказывается отнюдь не учебной. За два часа до рассвета передовые отряды армии, возглавляемые самим царем, уже движутся по дороге к Панджшер.

Долина реки Кабул находится на высоте в семь тысяч футов. На второй день мы минуем девятитысячную отметку. До перевала Кавак остается три тысячи футов, а ведь на дворе еще только шестое число. Артемисий в самом начале. Не рановато ли для путешествий в горах?

Однако на высоте солнце припекает так сильно, что уже в первый день мы снимаем с себя все теплые вещи, но все равно обливаемся потом. Хотя наш обоз заметно пополнился и на человека теперь приходится по животному, многие из них, к сожалению, нагружены с верхом, правда, добрая половина мулов тащит один лишь фураж. Значит, не грех, пусть это и против правил, отяготить их еще и солдатской одежкой. Все так поступают, даже со спин породистых скакунов свисают плащи и зимние сапоги топающих в пешем порядке кавалеристов. Но вообще считается, что поклажи у нас маловато, с собой взято лишь самое необходимое, чтобы армия двигалась налегке. Внизу остались многие тыловые хозяйства и всякого рода обозные иждивенцы, сейчас не до них. Впрочем, женщин-носильщиц с этими захребетниками не равняют, а потому они снова с нами. Александр даже удвоил им жалованье, причем надбавку велел выдавать каждой в руки. Это премия, и их хозяева тут ни при чем. Гол огузка шествует рядом со мной, Гилла жмется к Луке.

В пути армия делится на четыре колонны. Тяжелей всех достается саперам. Их обоз еле тащится, до отказа нагруженный досками, балками, разнообразными механизмами и шанцевым инструментом. Эти люди отвечают за сносное состояние уводящей нас в горы дороги. Они прокладывают нормальные тропы там, где их практически нет, пробивают снеговые толщи, наводят мосты через разлившиеся речушки, в общем, сноровисто и упорно делают свою работу, масштабы которой не могут не впечатлять. Недаром трудяг этих сопровождает весьма внушительный караван из трех тысяч верблюдов и великого множества бычьих упряжек. Быки, кстати, служат не только тягловой силой, но и резервным запасом всегда свежего мяса.

Безопасность саперов обеспечивают лучники, пращники и метатели дротиков, а также лидийская, армянская и индийская кавалерия. Особенно грозно и живописно смотрятся конники, набранные на западе Афганистана. К слову сказать, тамошние горцы издревле недолюбливают южан. Бок о бок с корзинщиками прилежно трудятся и наши македонские штрафники, за какие-то вины временно изгнанные из строя. Теперь, чтобы заработать прощение, им приходится крушить кирками льды и разбирать каменные завалы.

Вслед за саперами движется сам Александр — с агемой «друзей», личной стражей, ударными отрядами Пердикки и Кратера, агрианскими копейщиками, критскими лучниками и другими подразделениями особого назначения, обученными драться в горах, включая команду артиллеристов, обслуживающих небольшие подвижные камнеметы и стрелометы. Если какие-то племена попытаются воспрепятствовать нашему переходу, именно этому войсковому соединению предстоит силой проложить нам дорогу к бактрийским равнинам, где царь намерен настигнуть и разгромить конную армию Бесса и Спитамена.

За царской колонной шагает пехота — основные фаланговые формирования Гефестиона и Птолемея (и мы в том числе), а также тяжеловооруженные отряды Пердикки и Кратера, не попавшие в авангард. Их подпирают легковооруженные подразделения Эригия, Аттала, Горгия, Мелеагра и Полиперхона, следом тянется конница — как персидская, так и наемная, собранная со всех концов света.

В голове четвертой колонны неторопливо движется основной багажный обоз, защищенный с тыла основательным арьергардом, состоящим из всякого рода туземных и иноземных летучих отрядов. Общая численность выступившего в поход воинства приближается где-то к пятидесяти тысячам человек.

Мы забираемся все выше и выше. Зима отступает, мстительно огрызаясь буранами, но весна уже заявляет о себе победным грохотом грязной талой воды, срывающейся с уступов. Предполагается, что путь до вершины займет тринадцать дней. Тропа идет строго к Панджшеру. Осталось пройти каких-то семьдесят миль. Или мы их прошли? Справа и слева в десятках теснин клокочут в неистовой ярости водопады.

Впереди нас ждет высокогорный перевал Кавак — проход длиной в сорок семь миль.

На третий день налетает первая буря. Начинается она с града, потом валит снег, потом горы вновь осыпают нас градом. Да каким! Градины, крупные, как снаряды «ручных катапульт», молотят по нашим шлемам и по скальным свесам, под которые мы набиваемся, пытаясь укрыться. Мулы, дрожа, жмутся друг к другу, им, бедолагам, спрятаться негде. Когда этот обстрел наконец унимается, оказывается, что тропа, как и все окрестные склоны, покрылась поблескивающей ледяной коркой. Скользят ноги, скользят копыта животных, а на смену граду приходит пронизывающий порывистый ветер, пробирающий до костей, ибо все мы промокли и трясемся, как только что народившиеся жеребята.

— Вверх, парни! Вперед! Не стоять!

И мы движемся вверх.

Колонна вступает в Панджшер. Долина прекрасна, она гораздо шире, чем я представлял, а в рельефе ее, сверх ожидания, не наблюдается резких изломов и перепадов. Впрочем, сейчас ущелье завалено снегом, под которым, как уверяют проводники, скрыты каскады плодородных террас, где прекрасно взрастают рис, ячмень, огурцы, чечевица, бобы. Да что там бобы — в снежной толще спят в ожидании лета сады, осенью просто ломящиеся от фисташек, груш, слив, абрикосов. Мулов в иной сезон не хватает, чтобы свезти это все на продажу. (Поди проверь, так оно или нет.)

В самый разгар новой бури объявляют привал. Остановиться, конечно, дело не хитрое, но как накормить животину? Сыпать фураж просто некуда: дождь, снег и град мигом превращают зерно в жидкую размазню. Ладно, мулы и лошаденки могут поесть из надетых на их морды мешков, а что делать нам? Как нам самим подкрепиться и отогреться? Вокруг ни деревца, ни куста — костерок не разложишь. Стало быть, и горяченького не хлебнешь, приходится грызть кишар (вяленую козлятину) и смерзшийся в ледяной комок творог. Я сосу луковицу, больше похожую на огромную градину.

— День третий, — ухмыляется Флаг. — Впереди еще десять таких же.

Вечером мы (женщины тоже) укладываемся вповалку прямо на снег среди мулов, надеясь, что их тела защитят нас от ветра. Дважды за ночь откуда-то сверху, от головной колонны, до нас доносятся звуки, сильно смахивающие на шум схватки. Казалось бы, в такой скученности и шелохнуться-то невозможно, но это не так. Лежа колодой между Лукой и Гологузкой, я вдруг ощущаю серию резких ритмичных толчков где-то в районе подошв.

— Толло, ты свинья!

Слышен смех.

— Я просто греюсь, приятель.

Похоже, ни в эту ночь, ни в следующую никто не спит. Каждый в душе молится о скорейшем восходе солнца, с которым придет и тепло, но и рассвет нас не согревает, потому что вершины загораживают светило. К полудню все солдаты, несмотря на холод, раздеваются догола, оставаясь в одних сапогах. Мы топаем нагишом, ожидая, когда горный ветер высушит нашу одежду, наброшенную на спины мулов поверх вьюков.