Потом нас всех собирают и сообщают, что Александр уже здесь, в Артакоане. Получив через гонцов сообщение о предательстве Сатибарзана и Спитамена, наш царь, прервав наступление на восток, оставил тяжелые войска под началом стратега Кратера, а сам во главе кавалерии и легкой пехоты повернул назад, преодолев за три дня сто восемьдесят миль пути. При его появлении мятежная конница пустилась наутек, а тринадцать тысяч неприятельских пехотинцев он загнал в горы и осадил в естественно укрепленной твердыне под названием Материнская Грудь. Александр пообещал отпустить их всех с миром, если они опять признают его власть над собой. В ответ ему прислали выпотрошенную собаку. Что значило «убирайся в ад».

Приказы, доставленные «другом», предписывают нам не возвращаться в Артакоану, а со всем возможным проворством поспешать к месту первоначально учиненной мятежниками резни, дабы защитить тела наших соотечественников от вполне вероятного нового осквернения. Нам велено оставаться там, пока Александр не покончит с вконец зарвавшимися бунтовщиками и не прибудет к нам лично, чтобы оказать подобающую честь павшим. Двое афганцев на ябу будут указывать нам дорогу.

Через три дня мы прибываем туда, куда должно, — к узкой горловине между гранитными скалами. Там уже мается кое-какая охрана — недоукомплектованный отряд наемников из Аркадии. Караульные очень нам рады, ибо их слишком мало, чтобы и долее удерживать на расстоянии орды потерявшего голову мародерствующего ворья, состоящего главным образом из местных женщин, болтающихся поодаль в надежде утянуть щит или наконечник копья. Бронза и железо сами по себе очень дороги в этом диком краю, не говоря уж о ценности оружия как такового.

Нам рассказывают, что произошло с нашими соотечественниками. Хуже всего пришлось тем, кто не погиб сразу. Пленников раздели донага, распяли на земле, вогнав им длинные ножи в бедра и развалив мясо до кости, потом выпотрошили несчастных, выкололи им глаза и отрубили гениталии, которые, натерев терпентиновым маслом, сожгли. Все это проделывали, пока в жертвах еще теплилась жизнь.

Проводники-афганцы добавили, что занимались этим не воины, а женщины и детишки. Уж таков здешний обычай — отдавать пленных на бабью потеху. Так поступают не только с чужеземцами, но и с соседями из недружественных племен.

Добросовестные уроженцы Аркадии сложили тела наших земляков в центре лагеря, чтобы надежнее оградить их от каких-либо поползновений. Трупы завернуты, и мы, новички, даже и не пытаемся заглянуть под покровы.

Едва спускается тьма, осаждающие лагерь женщины поднимают по обе стороны ущелья дикий вой. Вскоре вокруг гремит неописуемая первобытная какофония.

— Это шакалы или люди? — спрашивает Блоха.

Лука ежится.

— Шакалы, те воют почти по-людски.

Вечер теплый, но мы все дрожим. В лагерях принято ставить на часы одних только новобранцев, но в такую ночь на дежурство заступают и ветераны.

Где-то к третьей смене двое конюхов Вола убивают афганскую сучку, ухитрившуюся, миновав часовых, прокрасться к самой коновязи и чуть было не подрезавшую одному из этих малых поджилки буквально в трех шагах от командирской палатки. На следующее утро мне и кое-кому еще поручают перенести тела наших соотечественников в специально приготовленное укрытие. Мы беремся за первую завернутую фигуру, чтобы поднять ее, но она разваливается у нас в руках. Части выкатываются из свертка, и мы с ужасом видим, что ноги человека обрублены по колени, голова отсечена.

Когда наша колонна возвращается в Артакоану, мы находим нижний город опустошенным, а верхний — разрушенным, обращенным в развалины. Оказывается, в наше отсутствие тут разгорелось восстание, которое было решительно и беспощадно подавлено. На востоке в горах закончилась осада Материнской Груди. Александр со своими отборными подразделениями уже находится в Дрангиане и поспешает на юг, преследуя мятежников-барсаентов и командира бунтующей конницы Спитамена.

Как выясняется, след именно этого хитреца наш отряд и разыскивал по всему базальтовому нагорью. Ведь, собственно, лично Спитамен, а не кто-то, устроил резню, положившую начало всей цепи несчастий. Это он предательски заманил наших в ловушку, а захваченных пленных отдал потом на расправу.

Однако этот негодяй не только жесток, но и умен. Пока мы напрасно гонялись за ним по пустыне, он со своими основными силами окружным путем подобрался к Артакоане, подбил горожан на мятеж, а когда тот провалился, сумел снова скрыться.

Ищи теперь ветра в поле.

До сих пор мне еще не случалось видеть разрушенных городов. Зрелище удручающее. На месте знакомых лавок и мастерских чернеют пожарища, уже обжитые коршунами и стаями диких собак.

Правда, городские сады уцелели, теперь в них разбиты солдатские городки. Девушки резво снуют между палатками и рекой, принося в кувшинах воду.

К сожалению, нашему пополнению так и не удается соединиться с армией Александра. Вместо этого мы примыкаем к вернувшимся в Артакоану тяжеловооруженным подразделениям Кратера. Им сопутствует та самая артиллерия, чьи боевые машины разрушили Верхний город и сломили дух незадачливых бунтовщиков. Обоз сейчас доукомплектовывается перед отправкой на юг.

Результаты деятельности метательных механизмов воистину грандиозны. Половина городских стен снесена начисто. Но и мятежники не посиживали сложа руки: внизу дыбятся обгоревшие остовы примерно дюжины камнеметов, уничтоженных в ходе смелой вылазки сверху. Сейчас нашим корзинщикам приходится спешно очищать рвы от завалов и возводить временные, деревянные оборонительные сооружения. Лес, некогда покрывавший подступы к Материнской Груди, сведен под корень, а местами сожжен до золы.

Нашему отряду дается десять дней на отдых и переформирование. Допуск в верхнюю крепость для солдат открыт, и мы наведываемся туда. Там еще сохранились остатки перегораживавших улицы баррикад, но большая часть того, что могло гореть, обратилась в пепел, а почти все сложенное из кирпича-сырца развалилось. Лишь некоторые каменные здания устояли, и когда мы заходим в черные, обугленные изнутри помещения, под нашими сапогами хрустят кости.

Любопытство также влечет нас к другому прибежищу и оплоту повстанцев. Так называемая Материнская Грудь и без какого-либо человеческого вмешательства укреплена понадежней любой цитадели. С флангов ее защищают поросшие сосняком кручи, с запада — зубья отвесных утесов. Восточные склоны, правда, довольно пологие, но их отсекает от внешнего мира глубокое русло давно обмелевшей реки, через которое перекинуты всего два мосточка.

Александр и не подумал штурмовать эту природную крепость. Разместив свои основные силы на восточном берегу высохшей речки, он дождался сильного западного ветра, приказал поджечь сухие смолистые сосны и, когда огонь выгнал врагов в каменную теснину, велел забросать их копьями. Завершила разгром македонская кавалерия, получившая приказ пленных не брать.

Когда на следующий день пал и город, всех спустившихся вниз мужчин перебили, а женщин и детей продали в рабство.

На этом, однако, карательные меры не исчерпываются. Кратеру вменено наказать за поддержку, оказанную мятежникам, весь здешний край, и наше подразделение подверстано к выполнению этой задачи в качестве вспомогательного. Подвергнуть экзекуции намечено одиннадцать деревушек. Нам велено ни во что не соваться, а просто перехватывать всех, кто пытается скрыться, самими же поселениями займутся без нас. Есть кому ими заняться.

И вправду есть. Вот, доложу вам, вояки! Старого, правильного закала — других таких нет. Жуть берет. До них далеко даже Флагу, Стефану или там Толло. И при этом никакой рисовки, никаких лишних движений. Каменное спокойствие и непробиваемая невозмутимость. Отвага для них в порядке вещей, часть повседневной работы. Некоторые из этих продубленных ветрами и покрытых шрамами ветеранов воевали еще в Греции при царе Филиппе, когда Александр был ребенком. Это они усмиряли Афины, громили Фивы, приводили к покорности могущественную и кичливую Спарту. Да что там Спарта, даже великая Персия зашаталась и пала ниц под их сокрушительными ударами при Гранике, Иссе и Гавгамелах. Именно они первыми врывались в Тир и Газу, захватывали Вавилон, Сузы, Персеполь.