— Дошло, Меченый? — ору я сквозь пелену летящего снега.

Он гогочет, указывая копьем на наемников.

— Делаем как они, вот и все!

Но прежде чем наша колонна уносится вправо, я краем глаза успеваю заметить закованных в металл всадников, неудержимой лавиной мчащихся вниз по противоположному ободу чаши под царской агемой и македонским штандартом со львом. Александр и «друзья». Дрожь земли входит в мою кобылку, пробивая ее от копыт и до холки.

Час настал.

Знаменитой скифской тактике — великому безостановочному кружению конных стрелков — может противостоять только одно — вбитая в это «колесо» «палка». Или, иными словами, боковой сильный удар, способный остановить нескончаемое вращение. Необходимо во что бы то ни стало разорвать круг степняков, прижать их к воде, к пропасти или к скальной громаде. Лишить подвижности, чтобы наша пехота или кавалерия могла сойтись с ними вплотную. Но кочевники знают свою слабину. А еще они знают Дикие Земли и выбирают для боя такие места, где поблизости нет ни реки, ни горы, ни каньона. Прижать их там не к чему, вот в чем загвоздка.

Собственно говоря, нам не к чему прижать их и сейчас, но Александр не желает с этим мириться.

Раз ситуация с удручающей регулярностью повторяется, значит, мы сами должны сыграть для врага роль преграды. Встать перед ним намертво со своими конями. Превратиться в реку, в гору, в обрыв. Вот, оказывается, какова наша сегодняшняя задача! На полном скаку отборные всадники Фригии и Каппадокии вымахивают из-за шеренг наступающих пехотинцев, охватывая двумя крыльями неутомимо вращающийся скифский жернов.

Неожиданно для себя вольные дети степей, привыкшие при малейшей угрозе рассеиваться и опять собираться, оказываются зажатыми между рядами пехоты и отрядами невесть откуда взявшейся кавалерии. Грозный круг стопорится и начинает вихлять, как колесо груженой арбы, налетевшее на неподатливый камень. Наш арьергард не отстает от наемников и в свой черед наскакивает на врага.

Мне, безусловно, было бы в высшей степени приятно здесь описать, как дрогнул под нашим ураганным напором противник и как я лично насадил на копье самого здоровенного и свирепого дикаря, но, увы, фригийцы с каппадокийцами сделали все, что надо, еще до того, как мы сунулись в бой. Наш клин шел в атаку примерно двенадцатым, и с неприятелем непосредственно сшиблись кавалеристы, скакавшие впереди.

Более, собственно, ничего от нас и не требовалось. Только ударить по Спитаменову «колесу» и по возможности повредить ему «обод», а заодно поломать пару «спиц».

Остальное вершат Александр и «друзья».

Наш царь ведет восемнадцать сотен тяжеловооруженных кавалеристов, успевших в ходе скачки разбиться на девять сияющих клиньев. Этот мчащийся галопом железный таран в считаные мгновения преодолевает оставшиеся две сотни локтей и наносит по стеснившемуся скоплению вражеских конников удар чудовищной силы. Все оказавшиеся на пути клиньев гибнут, оставшиеся в живых — уже не войско, а беспорядочная толпа.

Битва заканчивается так быстро, что это даже разочаровывает. Только что варвары истошно вопили, засыпая наших парней стрелами и дротиками, а миг спустя их уже поражают сариссы не скрывающих своей радости пехотинцев и пронизывают кавалерийские пики. Двенадцать сотен степняков полегло разом, прочие тысячами бросают оружие наземь. Сам Спитамен бежит с поля боя.

Нашему отряду остается лишь отлавливать оставшихся без седоков лошадей. Конские копыта так размолотили мерзлую почву, что дно долины кажется сплошной пашней, по которой прошелся не один плуг. Раненые животные и люди барахтаются в жидкой грязи, уцелевшие враги стоят, вскинув руки. В основном это согдийцы с бактрийцами. Их недавние союзники, саки и массагеты, для которых в войне важна первым делом пожива, воспользовавшись суматохой и ухудшающей видимость вьюгой, захватывают бесхозных животных, швыряют поперек седел женщин, наваливают на них все подвернувшееся под руку барахло и проскакивают в бреши между македонскими подразделениями, чтобы скрыться в бескрайних степях.

Куда ни глянь, всюду мыкаются одинокие лошади. Их очень много. Опьяненные победой маки с гиканьем и улюлюканьем носятся по раскисшему, уже превращенному в однородное месиво полю в надежде прибрать к рукам если не породистого боевого коня, то хотя бы низкорослую горную лошаденку, какая при надобности и поклажу потащит, и на торгах уйдет за хорошие деньги. Я тоже не собираюсь упустить такой случай и прилежно кручу головой. Вдруг круговерть конских морд, крупов и грив словно бы раздается, и в глаза мне бросается что-то белое и родное.

Снежинка!

Моя чудесная боевая кобылка, которой я лишился на Благоносной.

Да разве возможно на огромном поле, в пургу, среди великого множества беспорядочно мечущихся туда-сюда конских тел высмотреть и узнать одну-разъединственную лошадку? Кто в это поверит? Только истинные лошадники. Остальным же скажу, что я не приврал тут ни слова. Все происходит именно так. Я узнаю ее. Это она. Я свищу, что есть мочи. Снежинка стрижет ушами. В один миг я соскакиваю с седла, бегу, хлюпая сапогами, к ней и обхватываю за шею.

Она признает меня, она чует мой запах.

Переполняемый чувствами, я наглаживаю ей морду, хотя где-то в глубине души сознаю, что восторг этого обретения, возможно, призван лишь притупить острую боль пока мне неведомых, но невосполнимых утрат.

Дорогие друзья, которых я еще не смею оплакивать сердцем, ибо лелею надежду на встречу, знайте, я не хочу вас терять! Я хочу, чтобы вы вернулись ко мне живыми и невредимыми тем же чудесным образом, что и моя несравненная, моя замечательная красавица, которую я уже не чаял увидеть! Ведь она и сейчас могла затеряться среди тысяч других лошадей.

Лишь через некоторое время ко мне возвращается способность воспринимать окружающее. Люди вокруг толкуют о ловкости Спитамена. Кто мог подумать, Волк и в таких обстоятельствах ухитрился удрать! Самые быстрые всадники теперь мчатся за ним, но куда там. А что Александр? Александр здесь. Принимает капитуляцию у бактрийцев с согдийцами.

Кто-то упоминает о сынке Спитамена. Какой-то малый, с виду из штабных вестовых.

Я подскакиваю на месте.

— Где? Когда?

— Ты о чем, парень?

— Ты видел сына Спитамена? Где?

Вестовой машет рукой и отворачивается к пойманной лошади, давая понять, что ему не до меня. Но я хватаю его за плечо, требуя объяснений.

— Полегче, приятель. Я только повторил то, что слышал.

— Так сам ты, значит, его не видел?

— Нет. Но многие видели собственными глазами.

Я в ярости. Как можно болтать о том, чего не видал?

— Слушай, что ты вообще дергаешься? Волк и волчонок задали драла. Это факт. Чего тебе еще надо?

Приятели вестового оттесняют меня от него. Кулак с Рыжим Малышом велят мне без толку не нарываться. Чувствую я себя так, будто меня огрели по кумполу чем-то тяжелым, в голове все гудит. Ведь если Дерд жив, то…

— Матфей!

Призывный голос Меченого перекрывает шумиху.

— Эй, Матфей!

Я поворачиваюсь к нему и вижу еще двоих верховых, едущих снизу, оттуда, где разыгралась схватка. Хоть и холодно, от этих ребят идет пар. Физиономии у них мрачные. Меченый говорит, что они давно меня ищут. Сообразив, что один из этих малых — штабной офицер, я отдаю честь.

— Ты Матфей, сын Матфея из Аполлонии?

Я отвечаю:

— Так точно.

Физиономия у штабного невесть с чего мрачнеет еще пуще.

— Поедешь со мной, — заявляет он. — Прямо сейчас.

Обстановку штабной палатки составляют железная жаровня, три пенька, служащих стульями, и походный стол, на который офицер выкладывает футляр с записями Луки.

— Ты узнаешь это?

Конечно, мне знакома эта истертая кожа, сыромятные ремешки завязок и глубоко впечатавшееся тиснение — грифон, терзающий лося.

— Эй, линейный, оглох? Тебя спрашивают.