— Где Александр? Вы его видите?

Разумеется, видим. Наш государь, как всегда, впереди. Даже со столь приличного расстояния нельзя не заметить его сверкающий панцирь и отполированный до сияния железный с двойным гребнем шлем.

Очередная волна македонских плотов подтягивается к понтонам. Зыбкая составная платформа колышется на воде в обманчивой близости от скифского берега, и дикари не выдерживают — с яростными криками они начинают обстрел. Луки у них и вправду отменные, стрелы вспенивают поверхность реки в каких-нибудь двух-трех локтях от палубных досок, а иногда вонзаются и в заградительные щиты. Тысячи варваров устремляются к берегу, сотни прыгают в воду — так им неймется схватиться с ненавистными чужаками.

Гам и прочие стражи, смешавшись с теми, кого им надо бы караулить, таращатся на все это во все глаза, да и мы, пленные, почти забываем, кто тут есть кто, захваченные грандиозной разыгрывающейся внизу драмой.

Челюсти Гама непрестанно работают, ноги непроизвольно приплясывают.

— Сейчас, — говорит он нам с Лукой. — Сейчас мы увидим, как ваш хваленый царь захлебнется собственной кровью.

— Я бы на твоем месте на это ставить не стал, — откликается дерзко Лука.

Длинные шеренги плотов пристраиваются одна к одной и моментально скрепляются сходнями, тросами и настилами, образуя искусственный остров в две тысячи локтей по фронту и в сто пятьдесят локтей в глубину. А впереди за полоской воды с воем беснуются в нетерпении орды изрыгающих проклятия и оскорбления скифов. У нас перехватывает дыхание.

Неожиданно над плотом Александра взвивается сигнальный флаг. Южный берег Яксарта заполнен палатками, около тысячи из которых теснится прямо на берегу. То есть и мы, и кочевники думали, что это обычные, мало чем примечательные палатки, но сейчас по знаку царя шкуры и парусину отбрасывают, открывая взгляду то, что маскировалось под ними.

Метательные машины с боевыми расчетами.

— Ну? Что там? — нетерпеливо восклицает Аэропа.

— Катапульты! — кричит кто-то из наших.

Да, катапульты, а еще и баллисты, способные метать тяжелые стрелы, камни и зажигательные снаряды.

Артиллерия дает залп — тучей летят стрелы, сосуды с горящей нефтью описывают огненные дуги, оставляя за собой дымный след.

Все напрягают зрение. Машины на том берегу еле видны, но дальнобойность их такова, что снаряды легко переносятся через реку.

Но этого мало. Оказывается, камнеметы и стрелометы установлены и на плотах. Эти ладные механизмы сноровисто расчехляются и пускаются в ход. Растянувшийся на две тысячи локтей плавучий фронт предстает в виде единой артиллерийской платформы.

Разумеется, столь шаткое основание мало пригодно для прицельной стрельбы, но толпа варваров у кромки воды так плотна, что промахнуться попросту невозможно. За первой тучей смертоносных стрел, камней, горящих горшков летит вторая, третья. Залпы выкашивают врагов, валят, как град молодые посевы. На скифском берегу воцаряется хаос. Нет стрелы, нет камня, какие не поразили бы воина или лошадь. Разбивающиеся в людской гуще сосуды обрызгивают дикарей липкой пылающей жидкостью.

Афганцы отважны, но они привыкли иметь дело с людьми, а не с современными боевыми машинами. Гам, судя по выражению его лица, отродясь не сталкивался ни с чем подобным. На происходящее внизу он взирает в немом изумлении. Кроме того, несмотря на немалое расстояние, до нас начинают долетать звуки, которые нельзя спутать ни с чем. Оглушительно кричат раненые, бешено ржут кони.

Это паника.

Первыми сломя голову прочь бегут лучники, скопом наваливаясь на стоящую позади конницу, что порождает сумятицу и ломает ряды. Давка все ширится, оба фланга обескураженной армии Волка разворачиваются и пускаются наутек. Арьергард уже удирает. Ища спасения, дикари мечутся под ногами коней, и согдийская кавалерия топчет свою же пехоту.

Первая линия македонских плотов возобновляет движение — они уже в ста локтях от берега. Камнеметы и стрелометы теперь бьют в упор. Где Спитамен? Враг пребывает в неимоверном смятении.

Македонские понтоны и лодки движутся с максимально возможной для них быстротой, а над ними снова и снова проносятся тучи смертоносных снарядов. Неприятельский фронт, только что казавшийся сплошным и непрошибаемым, рвется в клочья и рассеивается, как туман на ветру.

Мы, пленники, вопим от восторга, в то время как Гам и прочие караульщики ошеломленно молчат. Хотя наши стражи вооружены и не уступают нам численно, мы вдруг чувствуем, что у них больше нет над нами власти.

Первым на вражеский берег соскакивает Александр. Правда, об этом мы узнаем лишь потом, а сейчас видим, как наши соотечественники неудержимой лавиной выплескиваются на сушу и стремительно катятся дальше, разя улепетывающих, побросавших щиты и оружие дикарей.

Охваченные общим порывом, мы, пленники, тоже бросаемся на своих охранников, но до схватки у нас дело не доходит. Гам и его подручные, даже не попытавшись пустить в ход оружие, устремляются вниз, к лошадям.

К ночи речная долина пустеет. Уцелевшие варвары ищут спасения в Диких Землях, преследуемые конными и пешими отрядами Александра.

Македонские войска снова появляются у Благоносной через двадцать один день. На этот раз во всей своей силе и под личным командованием Александра.

Наш царь гнал Спитамена по степи более ста миль, но погоню прервала элементарная нехватка воды. Волк опять ускользнул, а Александр возвратился в палаточный городок на Яксарте, чтобы свернуть его и проследовать дальше. Мы, недавние пленники дикарей, помещенные в тамошний лагерный госпиталь, уже успели окрепнуть достаточно, чтобы выдержать переезд к месту первоначальной резни.

Приближается осень. За минувшие дни люди Антигона и Белого Клита при поддержке кавалерии Гефестиона прошлись рейдом вдоль Благоносной, полностью обезопасив район мелководья. Похоронные команды по мере возможности собрали останки павших товарищей. Получилось, что мы тогда потеряли около двух тысяч человек. (Одна тысяча семьсот двадцать три воина — вот вам точная цифра.) Это только убитыми. На ознакомление с местом трагедии солдатам, как македонским, так и наемным, отводится день. Нас, выживших, специально туда доставляют, чтобы мы рассказали парням о том, каким зверским издевательствам подвергались наши товарищи по оружию и что с ними перед смертью творили даже не столько афганцы и скифы, сколько местные женщины со своей ребятней и особенно горожанки.

Возведен погребальный курган. На заре собирается армия. Погибшим воздаются все воинские почести. Отряд за отрядом войска торжественным маршем проходят мимо холма, над вершиной которого развеваются знамена павших подразделений.

В гробовой тишине Александр сам вершит скорбный обряд. Даже в момент, когда должен зазвучать традиционный гимн павшим, он не дает к тому знака и в молчании возжигает огонь. Беззвучное действо производит тяжелое впечатление. Наше горе безмерно, оно растет вместе с пламенем, его может приглушить только месть.

Когда же наконец царь обращается к нам, он произносит всего пять строк из трагедии Еврипида. Она всем известна и называется «Прометей».

В завершающей эту трагедию сцене хитроумный Одиссей достигает скалы, к которой по велению Зевса прикован алмазными цепями обреченный на муки мятежный титан. Одиссей спрашивает Прометея, подарившего людям огонь, может ли он как-то облегчить его страдания. Тот просит глоток воды и, утолив жестокую жажду, делится со скитальцем мудростью, вынесенной им из опыта своего восстания против всевластия Неба: