Так или иначе, расхолаживаться теперь не приходится. Солдаты маршируют с оружием, под прикрытием кавалерии. Однако, по правде сказать, все эти меры предосторожности сводит на нет неуемное пьянство. Записываясь на службу, я и помыслить не мог, что вино в армии хлещут как воду. Все видавшие виды служаки каждый вечер надираются вдрызг, так что по утрам их приходится будить пинками, да и это не всегда помогает. А уж какие звуки и запахи витают утром над строящейся колонной, я просто не берусь описать. Первые пять миль солдаты еле плетутся, ничего не соображают, и вздумай противник атаковать нас, он изрубил бы всех в фарш.

При этом Флаг уверяет, что после первых боев все пойдет еще хлеще, и советует нам с Лукой помаленьку прикладываться ко всякого рода напиткам, чтобы приучить к ним наши желудки, потому что «на войне, пареньки, без отравы нельзя». Более всего здесь в ходу дешевое, но крепкое, шибающее по мозгам пойло, которое еще называют бузой или бурдой — это вам не разбавленное водой, хорошо выдержанное винцо, какое благородные господа потягивают за столом для оживления разговора. Любопытно, что по мере продвижения нашей колонны вперед даже среди новобранцев обнаруживаются умельцы, способные выжать хмельное из всего, что имеется под рукой. Из риса, ячменя, ржи, свеклы, фисташек и фиников. Особо ценится бурда из кунжута и проса, вонючая и прогорклая, но такая забористая, что ребята выстраиваются за ней в очередь, кудесники, ее варящие, освобождаются от всех нарядов, а верховые повсюду рыщут в поисках сырья для столь замечательного напитка, без которого, как Флаг считает, воину просто не обойтись. Этот вопрос, кстати, очень серьезный — недаром на привалах выкатывают бочки с ржаным или пшеничным пивом, которые моментально пустеют. Даже жирный осадок со дна выбирается через тростинки. Как-то в Арейе на опохмелку не нашлось ничего, что тут же вылилось в поножовщину — дикую, беспричинную, просто от раздражения, причем силой дерущихся разнять не удалось. Командирам пришлось срочно посылать за хмельным, чтобы их подчиненные не поубивали друг друга.

Зачем солдаты пьют? Чтобы не думать, говорит Флаг. Если задумываешься, то начинаешь бояться.

Помимо пойла в Афганистане в ходу дурманящая смолистая жвачка, изготавливаемая из опиумного мака. Это так называемый здесь насвар, или назз.

Скатанный из смолки шарик засовывают под губу, отчего десны любителей такой дури со временем постепенно темнеют. Назз бывает двух типов — коричневый и совсем черный. Коричневый дешевле, он хуже обработан, в нем даже маковые зернышки попадаются, отчего его прозывают еще птичьим харчем, каким больше пробавляются рядовые солдаты. «Видно птицу по харчу» — так иногда у нас шутят. Сам-то я эту гадость ни за что в рот не возьму, но многие наши без нее уже и в строй встать не могут.

Существуют и другие виды дурмана — гашиш, канна и панк (это опиум). Гашиш и панк поджигают, вдыхая обволакивающий сознание дым, канну просто грызут. Все это здесь не дороже репы, и разжиться чем-нибудь этаким не составляет никакого труда. Правда, Александр запрещает солдатам мутить себя чем-либо, кроме вина, но, видно, есть вещи, неподвластные даже ему, завоевателю мира.

Каждую ночь мы теряем одного-двух парней, и младшим командирам приходится отправлять похоронные письма. А составляет их наш поэт Стефан и, кстати, получает прибавку за то, что сочиняет истории о «геройской» гибели этих хвативших лишнего или обкурившихся бедолаг. И то сказать, что начнут думать дома о нашей армии, коли солдатские жены и матери станут получать скорбные извещения о своих мужьях и сыновьях, захлебнувшихся в собственной блевотине или утонувших в сточной канаве, вконец задурив мозги черным наззом?

«Духи» все продолжают сопровождать нас, хотя наш темп возрастает. Мы уже близки к цели, из царской ставки к нам прибывают гонцы, пустившиеся в дорогу всего шесть дней назад.

Когда же мы наконец сойдемся грудь в грудь с противником?

— Когда меньше всего будем этого ожидать, — со знанием дела ответствует Флаг.

Итак, на сто двадцать седьмой день после выхода из Триполи мы подходим к Артакоане, столице Арейи. Ужаснее нижнего города, теснящегося у обмелевшей реки, может быть только царство Аида, однако верхние, обнесенные мощной стеной крепостные кварталы смотрятся на удивление пристойно и даже цивилизованно. Женщинам здесь разрешено появляться на улицах — правда, закутанным с головы и до пят, но из-под вуалей то и дело доносится их лукавый смех. Повсюду сады. Заросли тамариска дарят прохожим благодатную тень, ветви деревьев гнутся от сахаристых плодов, которые местные жители называют амасса. Изумительный фрукт — сочный, сладкий, ешь такие хоть целый день напролет, а все равно не наешься.

К вечеру на Артакоану обрушиваются свирепые ливни, но вода мигом впитывается в обожженную солнцем почву, и вскоре та опять выглядит и сухой, и бесплодной, как будто и не было никакого дождя. Управляют городом персы, назначенные Александром, сам же он во главе армии отправился на северо-восток, преследуя претендующего на трон Персии Бесса. Нам шепнули, что Александр намерен вторгнуться в Афганистан до того, как зима закроет горные перевалы.

Артакоана знаменита своими шорными и сапожными мастерскими. Весь город воняет как одна большая кожная дубильня, но зато превосходные сапоги, переметные сумы и все такое здесь можно приобрести чуть ли не даром. В первый же день мы с Лукой заглянули в одну лавчонку. Сапожник снял с каждого из нас мерку, пообещал стачать обувку к новому утру и, к нашей радости, не надул.

Мы как раз примеряем обнову, когда поднимается какая-то суматоха. Слышны крики, мимо пробегают встревоженные дети и женщины, следом появляются два скачущих в верхний город гонца. Уловив уже появившимся у нас солдатским чутьем, что происходит что-то неладное, мы с Лукой выбираемся на улицу и видим возвращающуюся из пустыни потрепанную колонну македонской пехоты. Слыханное ли дело — без мало-мальского конного сопровождения! Похоже, что-то стряслось.

По пути в лагерь мы нагоняем Флага, Толло и Стефана, и они нам сообщают, что два дня назад к югу от города произошла страшная бойня. Мятежники под предводительством изменника Сатибарзана и командира его конницы Спитамена, прозванного за коварство Волком Пустыни, напав из засады на отряд из девяноста македонских солдат, шестидесяти конных «друзей» и ста двадцати пеших наемников, перебили всех, кроме тех немногих, что прямо сейчас на наших глазах еле доковыляли до Артакоаны.

Командование формирует две группы преследования. Мы с Лукой попадаем во вторую.

Первый отряд выступает незамедлительно, его задача — найти врага по горячим следам и не упустить из виду. Естественно, эти бойцы отправляются налегке, а тащить за них все тяжелое снаряжение выпадает нам, второму отряду. Но глянули бы вы на наших ветеранов! На того же Флага, на Толло и особенно на враз помолодевшего и посуровевшего Стефана! Как они вооружаются, как прилаживают амуницию. Да сжалятся боги над теми предателями, до которых они доберутся!

В целом в погоню посылается четверть моры, это примерно четыре сотни солдат. Половина из них македонцы, остальные ахейцы. Всеми командует Аминта Аэропа по прозванию Вол. Подразделение получается сборное, люди вместе не только не бились, но и не обучались, однако теперь уже некогда что-то менять. Толло, который у ветеранов за старшего, делит нашу команду из шестидесяти четырех человек на две группы, одну он поручает Флагу, другую Стефану. Каждый солдат, едущий на коне, ведет за собой еще мула с поклажей. Мы с Лукой, восседая на двух ослах, попадаем в распоряжение лирика и до самых сумерек тащимся следом за далеко убежавшим вперед авангардом. Когда тьма сгущается, нас встречают вернувшиеся к нам всадники. Их задача — не дать никому из нас сбиться с пути, сами же они, похоже, из тех, кто хорошо видит и ночью. Подогнать новые сапоги сапожник так и не успел, а старые, сношенные, я снимаю, засовываю во вьючный короб и еду себе босиком.