Ничего не понимаю.

— Братья могут узнать нас. Родные, двоюродные — не важно. Они все мужчины.

Наконец Дженин, смилостивившись, поясняет, что они с Шинар встретили в лагере мальчонку из их деревни.

— Он сказал, что мой отец и брат Шинар сейчас в Бактре.

— Ты хочешь сказать, что они нанялись к нам на службу?

— Я хочу сказать, что если они обнаружат нас здесь, то перережут нам глотки. Вот почему мы прячем лица. Вот почему стараемся не ходить туда, где нет охраны.

— И что же мы можем сделать? — спрашиваю я.

— Убить их, — отвечает Дженин.

За зиму я и Лука подкопили силенок достаточно, чтобы уверенно сидеть в седлах. Теперь мы в составе своего отряда проходим переподготовку. Учимся взаимодействовать с новыми, афганскими подразделениями. Войска Койна пополнились сразу двумя сотнями таких «добровольцев». По большей части это дааны, но есть среди них и газалы, и пактианы. Вол, старший наш командир, ходит мрачный. В дополнение ко всем новшествам с появлением дикарских отрядов на него свалилось великое множество рутинных проблем. Тут и языковая неразбериха, и финансовые непонятки, а также всегдашняя тягомотина с довольствием, снаряжением, теплой одеждой, расквартировкой и т. д. и т. п. Но главное, конечно, научить этих чокнутых, восседающих на мохнатых лошадках головорезов сражаться так, как сражаемся мы.

Мне лично нравятся молодые афганские удальцы. С некоторыми из них я сближаюсь и даже пытаюсь с их помощью отыскать брата Шинар, чьего имени, правда, так пока и не знаю. Ясно ведь, что нам с ним нужно потолковать, чтобы снять все вопросы. Раз уж он сам пошел к нам на службу, вряд ли связь Шинар с маком может по-настоящему его злить.

Но что-то эти ребята темнят. Почему — не пойму. Не доверяют они мне, что ли? Да нет вроде бы доверяют. Улыбаются, хлопают по плечу. Афганская племенная система родства походит на разветвленное дерево. Она, конечно, сложна, на взгляд чужака, но тем, кто разбирается в ней, служит не хуже справочника и позволяет найти кого угодно. Однако в моем случае результата все нет.

Зато двое братьев, знакомых мне по Ваграму, панджшеры Какук и Хазар, завербовавшиеся в войска Мелеагра, выражают готовность прикончить для меня этого невесть где обретающегося родича моей милой. Их племена состоят в давней вражде, убийство лишь добавит им славы. Я благодарю их, но предложение отклоняю.

— А нельзя ли мне как-нибудь откупиться? — спрашиваю я. — Взимаются же у вас отступные за кровь. Ну и я заплачу за обиду. Тогда брат примет Шинар назад?

— Обязательно, — заверяет меня Какук. — А после убьет ее.

Я начинаю понимать, что в последнюю тысячу лет сознание афганцев вообще не менялось. Местные дикари верны прошлому пуще, чем самые косные и патриархально настроенные македонцы. За примерами далеко ходить нечего. Рядом с городом Бактра создаются три тренировочных полигона — «Полумесяц», «Вдовий Плат» и «Рогач». Вол, Стефан и прочие командиры сколачивают из даанов учебные эскадроны и пытаются научить их правильному кавалерийскому строю — формировать клинья, атаковать «колено к колену». Сначала варварам объясняют, как выполняются те или иные маневры, показывают в деталях, что делать. Есть ли вопросы? Кому что неясно? Судя по жестам, понятно все и решительно всем. Остается лишь закрепить урок практикой. Звучит труба — и наши новоиспеченные союзники начинают носиться с дикими воплями туда-сюда, засыпая «врага» дротиками и стрелами. На какие только ухищрения не идут командиры, чтобы заставить их действовать регулярным порядком. Им даже задерживают жалованье, урезают пайки. До сих пор мне еще не случалось видеть, чтобы наш Стефан выходил из себя, но эти ребята, похоже, способны довести его до удара. Сколько ни бейся, само представление о том, что скопление разрозненных конников может действовать как единое целое, остается им чуждым.

Каждый дикарь сражается сам по себе, старясь заслужить похвалу главы клана. Пуще всего бесит невозмутимость, с которой они выслушивают пылкие тирады наставников. С ними просто с ума сойдешь. Они улыбаются. Не возражают, не спорят. Те, что хоть как-то лопочут по-гречески, повторяют приказ слово в слово. А толку никакого. Звучит труба, и они снова начинают носиться по кругу.

Какук с Хазаром охотно объясняют мне, в чем тут загвоздка. Их послушать, так афганцы вовсе не против того, чтобы выучиться воевать в македонской манере. Дело не в них. А в их лошадях. Лошади просто не дают им действовать по-другому. Скачут и скачут себе, как хотят.

Уже успев малость попривыкнуть к здешней манере выражения мыслей, я понимаю: братья вовсе не имеют в виду, что держать строй им и вправду не позволяют лошадки. Нет, этому препятствуют их сердца. Македонский способ ведения боя, когда весь отряд действует как один человек, по здешним понятиям недостоин мужчины. В этом нет чести. Это по-женски. Для сына степей цель любого сражения заключается в том, чтобы проявить себя, отличиться перед товарищами. Как говорят даны, «поцеловать Смерть в уста». Это их воинский идеал, но он достижим только для одиночки — нельзя же целоваться со Смертью всем скопом. Вот почему они, хоть убей, не могут строиться клиньями и атаковать «колено к колену».

Когда я выкладываю эти свои соображения Стефану, тот сразу вникает в их суть. Отныне все наши попытки превратить диких туземцев в цивилизованных македонцев прекращаются. Что, вероятно, и правильно, но не решает другой проблемы, касающейся меня лично. Поэт тоже помнит о ней, он спрашивает, как нам быть с братом Шинар.

Надо сказать, мои товарищи, как и приятельствующие со мной афганцы, придерживаются единого мнения: этого малого необходимо убрать. Правда, Стефан — противник кровопролития. Достаточно просто отыскать негодяя и выставить вон из лагеря. Все равно он наверняка втайне шпионит для Волка: вся их разбойная братия такова.

Но я не сторонник столь резких мер. Должен найтись какой-нибудь другой выход.

За зиму мы со Стефаном еще более попритерлись друг к другу, чему немало способствовала совместная дополнительная работа. Валяясь в госпитале, я от нечего делать стал помогать ему составлять для разведки реестр даанских племен, поскольку единственный из нашей братии малость кумекаю в их языке.

По-персидски «даан» означает «разбойник». С точки зрения жителей Бактры, верных последователей учения Зороастра, все эти северные племена суть человеческое отребье, но мы со Стефаном так отнюдь не считаем. Например, в пресловутых даанах нас часто дивят их смелость, честность, порядочность и отзывчивость. Вот массагеты (в чьих лапах я побывал) — те да, тем симпатизировать трудно. Их дом — седло, они себялюбивы, невежественны, заносчивы, бьют плетьми своих женщин и пытают врагов. Дааны тоже, конечно, не паиньки и такие же дикари, но без излишней жестокости, что ли. Эти люди всегда жили в ужасающей бедности, по местным меркам получаемое у нас ими жалованье просто огромно, однако в день его выдачи они, как матросы, сошедшие после долгого плавания на берег, обычно пускаются во все тяжкие и порой пропиваются подчистую, даже и не пытаясь отложить хоть медяк. Скаредность, алчность неведомы им, ростовщичество тоже. Попроси даана о помощи, и он отдаст тебе все, что имеет, думать не думая о возврате должка, а уж тем более о каких-то процентах.

Эти дети степей вообще не склонны задумываться о завтрашнем дне и живут лишь текущим мгновением. Я в жизни не видывал столь беспечных людей. Если они не воюют, то пируют, было бы только на что. Жару и холод дааны переносят с одинаковым равнодушием, боль и наслаждение в их представлениях неразделимы, так же как роскошь и нищета. Они любят хвастнуть, но никогда не жалуются и ничуть не злопамятны, если размолвка не дает повода к кровной вражде. Поставленный на часы даан не покинет свой пост, даже если над ним разверзнутся небеса, а посланный гонцом проскачет в одиночку сто миль по пустыне, насмерть загонит лошадь и скорее умрет, чем не выполнит поручение. Да, они ненавидят нас за то, что мы вторглись на их священную землю, однако можно быть абсолютно уверенным, что взятый на службу даан в бою тебя не предаст. Но можно также не сомневаться, что по истечении договора этот храбрец, если его наймет на службу твой враг, будет биться с тобой с той же яростью. Дааны верны слову, веселы, великодушны. Даже если они подчас и ведут себя как отъявленные мошенники, на них невозможно сердиться. Например, мзда, положенная в чью-либо волосатую лапу, в их понятиях, есть знак хорошего тона, способ выказать расположение или дружескую приязнь. Эти люди порой ужасают, порой восхищают, но не воздать им должное просто нельзя.