— Тутошный. Родился я здесь, на смолокурне. Робить начинал в леспромхозе, а потом на два года… как говорится, я тебя вижу, а ты меня нет.

Степанов молча ждал продолжения разговора, но шофер замолчал надолго, возясь с колесом.

Степанов прошел вперед и остановился у закуржавелого красавца кедра: здесь до постройки дороги был охотничий лабаз, где не раз охотился Виталий Петрович. Под кедром на засыпанном желтыми иглами снегу виднелись следы лесных обитателей. Виталий Петрович заметил следы белки и бурундука и совсем свежий — лисий. Сойдя с дороги, Степанов поднял валявшуюся в снегу кедровую шишку и отряхнул с шапки-ушанки облетевшую с ветки кухту.

— Эй, паря, глаза на сучках не оставляй! — закричал Пихтачев. — Поехали! Колесо готово.

Иван сел за руль, тронул машину и, улыбаясь, доверительно заговорил:

— Сбили меня с копылков. История, значит, со мной приключилась, как в кино, — в тюрьме два года мантулил!

— Рано познакомились с тюрьмой, — внимательней оглядев водителя, заметил Виталий Петрович.

— Раньше сядешь — раньше выйдешь, — резко переводя рычаг скорости, ответил шофер. Аккуратненько перевалив «газик» через канаву, у которой стоял дорожный знак «Осторожно: ремонтные работы», он продолжал: — Думаете, я бандит какой? Нет, просто добрый человек. Ей-богу, кино! Вот на этом самом месте три года назад и приключилось, я тогда баранку в леспромхозе крутил. Собрался я в дальний рейс, а тут, как на грех, прибежал мой напарник, просит заехать в город — гроб деду оттуда привезти. Обратно я порожняком ехал, в дороге остановили два пьяных мужика, подвезти попросили. Одного посадил в кабину, другой в кузов сел. Пошел сильный дождь, мужик изловчился, залег в гроб и крышку закрыл, чтобы, значит, не мокнуть, и храпит себе в две дырочки… Остановимся на минутку! — Он затормозил, вылез из машины, обошел ее вокруг, постукал носком сапога по задней покрышке. Потом закурил, уселся за руль и плавно тронул машину с места.

Пихтачев не выдержал и поторопил его:

— Ну, храпит мужик, а что дальше?

— Потом я еще двух баб подсадил в кузов — катайтесь, бабоньки, не жалко. Все чин по чину шло, и тут приключилась беда. Мужик-то выдрыхся, поднял крышку, просунул руку и стал вроде с приветом водить ей по воздуху — проверяет, значит, кончился ли дождик. Бабы на полном ходу как сиганут через борт машины — прямо вот в эту речку, что переехали надысь… Поломали, горемычные, руки, ноги, а у меня все внутри оборвалось, с тех пор хожу, как пустой… Ну, и за что, получается, я пострадал? За доброту свою к людям… Вот и подъезжаем! — закончил он.

Пихтачев недоверчиво покачал головой, подмигнул Степанову. Валил густой мокрый снег, порывы ветра с визгом хлопали брезентовым кузовом автомашины.

— Запуржило-то как! — вздохнул Пихтачев и, зябко поежившись, запахнул ворот полушубка.

Тайга осталась позади. Теперь шоссе обступили похожие друг на друга, как близнецы, пятиэтажные сборные коробки нового района.

Город исходил паром, оживал под солнцем.

Подъехали к двухэтажному зданию с колоннами.

— Ты, Павел Алексеевич, подожди вызова в приемной, — сказал Степанов, — а я пойду на заседание бюро, мы и так из-за дороги опоздали.

Виталий Петрович словно одним махом преодолел широкую лестницу и только у резной двери зала заседания перевел дух. Достал расческу, торопливо провел по волосам и оглядел длинный коридор: людей не было видно. Степанов понял, что опоздал изрядно. Но делать было нечего, и, больше не раздумывая, он открыл дверь.

Стараясь тише ступать даже по ковровой дорожке, прошел вдоль длинного полированного стола и опустился на свободный стул. Виновато улыбнувшись, легким кивком поздоровался со знакомыми членами бюро обкома — Кусковым, Знаменским, деловито придвинул к себе лежавший против него толстый блокнот с тисненой надписью: «Делегату 20-й областной конференции КПСС». Барабаня пальцами по блокноту, огляделся. И только теперь взглянул на Рудакова. Тот слегка кивнул головой.

Степанов наблюдал за ним: Сергей Иванович вел заседание бюро очень спокойно, ораторов не прерывал, хотя разговор был не из приятных: о злоупотреблениях на базе облпотребсоюза.

«Рудаков ходил по магазинам, кафе, ездил на продовольственную базу неспроста», — подумал Виталий Петрович. Он не стал слушать о процентах усушки, утруски и пересортице, шепотом попросил своего соседа — Кускова, секретаря обкома по промышленности:

— Дайте взглянуть на повестку дня! Когда будет наш вопрос?

— Вам не положено, — буркнул тот, но раскрыл свою папку и дал бумажку.

Степанов оглядел поджарого Кускова и усмехнулся: и душой-то суховат… Почти на всех заседаниях бюро, на которых присутствовал Степанов, Кусков заводил спор по поводу отдельных формулировок, отдельных слов, проявлял показную принципиальность в совершенно непринципиальных вопросах… Любил сыпать цитатами и делал это без всякой необходимости. С завидным упорством отстаивал любое свое суждение, считая его безапелляционным. В прошлом Кусков преподавал в институте, и приобретенная там привычка менторски поучать и наставлять всегда раздражала Степанова.

Вглядываясь в слепо отпечатанную страницу с повесткой дня, Виталий Петрович с трудом разбирал еле заметные буквы. Утверждение номенклатурных работников… «Номенклатура. Слово-то какое мудреное», — улыбаясь, подумал Степанов. Так, на утверждение номенклатуры он опоздал… Следующий вопрос — о злоупотреблениях на базе. За этим — о первых итогах экономической реформы на Кварцевом комбинате и персональные дела. «Значит, надолго», — подумал Степанов, возвращая бумажку Кускову.

Вопрос по Кварцевому сформулирован иначе, не так, как говорил Знаменский. Но все равно нужно быть готовым к худшему! Конечно, многое будет зависеть от Рудакова… Степанов еще раз посмотрел в его сторону.

Сергей Иванович откинулся на спинку стула и оглядывал большую, в четыре окна, комнату. Стулья вдоль стен были заняты. На обсуждение вопроса пригласили многих работников торговли и снабжения.

С заключительным словом выступал директор базы. Маленький и грузный, с большой лысой головой, он стоял в конце длинного стола и, уперев в стол руки, читал лежащие перед ним страницы. Рудаков слушал невнимательно, просматривал справку орготдела обкома по этому вопросу.

Деловая справка занимала шесть страниц. Чтобы ознакомиться с ней, потребовалось всего десять минут. А обсуждение вопроса длилось уже час. «Безбожно тратим время на то, чтобы затуманить ясный вопрос…» — думал Рудаков. Он взял папку с опросными материалами и подписал несколько завизированных членами бюро решений обкома.

Директор базы говорил уверенно, как человек, привыкший распоряжаться. Называл цифры и фамилии, знакомые по справке, приводил лишь положительные примеры работы базы, всячески увиливая от разговора о хищениях.

В комнате было душно. Рудаков подошел к окну и открыл форточку. Но Кусков испугался морозного воздуха. Пришлось форточку опять прикрыть.

Прошло тридцать минут, а перед директором базы лежала стопка еще не перевернутых страниц. Кусков, взглянув на ручные часы, показал на них пальцем Рудакову. Тот кивнул головой и обратился к выступающему:

— Время ваше давно истекло.

— Мне нужно еще минут пять, — перебирая листки, недовольно ответил директор. Он не любил, когда его перебивали.

— Думаю, что вам уже достаточно. Тем более что вы не помогаете нам разобраться с делами базы, а всячески мешаете этому, — сказал Рудаков и обвел взглядом членов бюро обкома.

— Но проценты выполнения у меня хорошие!.. — защищался докладчик.

— Имейте совесть, — тяжело закашлявшись, перебил его председатель облисполкома Попов, высокий седеющий блондин со светлыми глазами и вежливой, чуть печальной улыбкой, — и не тычьте нам свои проценты! — И, уже обращаясь к Рудакову, продолжал: — Работа милиции определяется теперь процентом преступлений в области, районе, участке, и, чтобы не повышать этот процент, кое-где перестали бороться с преступниками… Работа больниц оценивается процентом смертности, и, чтобы не увеличивать этот процент, кое-где тяжелых больных сплавляют из больницы, вместо того чтобы лечить их до конца… Работа педагога оценивается по процентам успеваемости его учеников, и поэтому учитель нередко ставит лодырю положительные оценки… На нашей базе воруют тоже в соответствии с процентами! Я спрашиваю: кому нужны такие проценты, такая оценка работы по процентам?