Приподнявшись с дивана, Врангель взял с круглого чайного столика и поднёс к глазам полупустую бутылку. Слишком близко — золотистые и чёрные надписи на красной этикетке расплылись. Но важно было не прочитать, а уйти из-под пристального взгляда старого кавалериста, не подать виду, сколь неожиданным и неприятным стало для него открытие: Деникин не одинок в своей слабости.

   — А компромисс возможен?

   — Боюсь, что нет. Самостийники руками и ногами держатся за «суверенитет» и «союз равных». Хуже того — отдельным пунктом включили в проект конституции края создание Кубанской армии.

   — Скверно.

   — Толку-то от этих компромиссов... — бросил в сердцах Драгомиров: разочарование в голосе Врангеля и смутило, и раздосадовало его. — Да пойми ты, Пётр Николаевич... Диктатура устанавливается одной лишь силой. Если она есть... А если нет, тогда и остаётся вести переговоры и искать компромисс... И заключать соглашение. Однако таким соглашением может быть установлено всё, что угодно, но только не диктатура.

Эта мысль поразила Врангеля беспощадной логикой и ясностью формулировки. Какое-то время она металась в его сознании, приживаясь и укореняясь, пока Драгомиров откашливался и промокал батистовым платком капли пота, обильно выступившие на высоком круглом лбу и седых висках.

   — Ежели так, не на Филимонова надо ставить... А надо искать более решительного человека.

   — Уже нашли.

   — Кого же?

   — Науменко. Хотя он из старейшей черноморской фамилии, но крепкой российской ориентации. Для начала нам, надеюсь, удастся протолкнуть его в правительство, на место управляющего военными делами. То бишь в походные атаманы.

   — Но ведь у походного атамана власти кот наплакал...

   — Не скажи. Если самостийники на деле возьмутся за создание армии, походный атаман станет ключевой фигурой.

Врангель сам удивился, насколько мало он задет. Хотя главком и Романовский в очередной раз с ним не посоветовались... Всё же не лёг Науменко на душу: писанину предпочитает бою, а дешёвую популярность — справедливой строгости начальника. Протолкнут в «министры» — не самая страшная будет потеря для корпуса: Топорков отлично командует 1-й конной.

   — Так вы допускаете, Абрам Михайлович, что Деникин всё-таки уступит им и разрешит формирование?

Драгомиров с тяжким вздохом стал выгребаться из кресла. Показывая тем самым, что пора на покой.

   — Пока добровольческие полки воюют под Ставрополем, а Ставка расположена в Екатеринодаре... — произнёс устало, запахивая халат плотнее и затягивая пояс, — они просят у нас разрешение. А как только мы уйдём на север — обойдутся без него.

Хозяин счёл необходимым проводить гостя до передней. Внимательно наблюдал, как тот ловко, будто делал это всю жизнь, надевает поверх серой черкески полевую шинель и аккуратно насаживает на голову кубанскую папаху чёрного цвета.

   — Антон Иванович, кажется, имеет на тебя серьёзные виды...

   — То есть? — Врангель чутко уловил в тоне Драгомирова и многозначительность, и сомнение.

   — В плане того, чтобы объединить в твоих руках всю кубанскую конницу. На худший случай... Если самостийники оторвут Кубань от России, хоть какая-то будет гарантия, что удастся удержать казаков на фронте.

Врангель без видимой необходимости снял папаху и принялся разглаживать алое донышко.

   — Боюсь, Абрам Михайлович, при такой политике в тылу... никаких гарантий на сей счёт быть не может.

Теперь Драгомиров отозвался не сразу: отвлекли замигавшие вдруг каплеобразные лампочки двух бронзовых бра. Не ослабляя прищура, перевёл пристальный взгляд на гостя.

   — Ну... тогда ты первый останешься без войск.

Врангель только руками развёл. Загар давно сошёл с его худого вытянутого лица, обнажив обычную бледность, и в потускневшем до тёмной желтизны электрическом свете оно приобрело какой-то тифозный оттенок.

   — Поздравляю, Вячеслав! Ужасно рад за тебя.

Дружный звон сдвинутых хрустальных бокалов перекрыл благодарные слова Науменко. Бешмет алого батиста, новая тёмно-серая черкеска, ладно пошитая из тонкого сукна фабричной выделки, с чёрно-алыми погонами Корниловского конного полка и богато отделанный серебром горский кинжал необычайно шли высокой и тонкой фигуре виновника торжества.

Поначалу Науменко собирался устроить небольшой банкет в Войсковом собрании. Само собой, пригласить и Врангеля, удачно прибывшего с фронта: вместе отметить заодно и производство в генералы. Но, дабы укрыться подальше от глаз и ушей тыловых сплетников, переиначил: предпочёл по-семейному отобедать у близких родственников. В их одноэтажном каменном доме, выстроенном перед войной в конце Крепостной улицы, почти на самом берегу Кубани, близ пристани.

По-станичному обильный стол, старых устоев казачья семья, большая и дружная, и прошлогоднее цимлянское привели Врангеля в доброе расположение духа. Но даже привезённая из Темрюка дивная чёрная икра, паюсная и зернистая, не заставила забыть о деле. Извинившись перед стариками и оставив жену отбиваться от расспросов любопытных казачек, удалился с Науменко.

Их провели в пустующую комнату старшего из сыновей, служившего в 1-й конной дивизии и погибшего в сентябре под Михайловской.

Поговорить было о чём...

...Избрание войсковым атаманом Филимонова и сформирование им нового правительства под председательством «линейца» Сушкова, куда Науменко вошёл начальником Военного управления, по существу — походным атаманом, вызвали эйфорию в штабе Добровольческой армии. Все наперебой уверяли друг друга, что наконец-то создалась благоприятная обстановка для урегулирования отношений с Кубанью.

Но Врангелю эти настроения показались чересчур оптимистичными. И на то были веские причины.

Филимонов победил лишь с незначительным перевесом: в его урне насчитали 275 голосов, в урне Быча — 247.

И в тот же день Рада почти единогласно приняла в третьем чтении конституцию, разработанную «черноморцами». И хотя называлась она «Временным положением об управлении Кубанским краем» и предварялась декларацией о «неразрывной связи с Россией», каждая её статья юридически закрепляла самостоятельность Кубани.

Дальше — больше: при избрании Законодательной рады[84] в неё прошло всё активное ядро «черноморской» группы...

...Науменко сразу подтвердил его худшие предположения:

   — Быч хоть и штатский, но он ведь опытный администратор. Вся Кубань знает, что он работает сутками напролёт и не трус... А Филимонов малодушен и бремени власти предпочитает комфорт и почести... общем, Бычу помешало только одно: его враждебность к Добровольческой армии.

   — А арест Букретова разве не подмочил его репутацию?

   — Да нет, пожалуй... Всё же сразу поняли, что это интриги Филимонова. Так что у «линейцев» против него только один козырь и был... Ведь углубления розни с добровольцами мало кто хочет, а разрыва — просто боятся.

   — Так почему же, ежели боятся, за конституцию эту самую проголосовали?

С большой фотографии, висящей на стене и хорошо освещённой даже неяркой пятисвечовой лампочкой, задорно смотрел молодой скуластый сотник. Траурная лента прикрыла один погон. Напротив, над аккуратно застеленной кроватью, висела поверх ковра кавказская шашка: обтянутые чёрной восчанкой ножны, потускневшего серебра головка, сильно потёртый ремённой темляк.

   — Видите ли, Пётр Николаевич... Казаки с молоком матери впитывают народоправство...

   — Да погоди ты, Вячеслав, про молоко... — нетерпение подхлестнуло Врангеля. — Ты мне вот что объясни... Как это в один и тот же день можно выбрать атаманом сторонника союза с Добровольческой армией и принять конституцию, которая устанавливает независимость Кубани? Позорище какое-то, а не народоправство!