За ночь Врангель так и не сомкнул глаз. Поступившие сводки — уже из штаба главкома — окончательно прояснили печальную картину: кольцо окружения, выстроенное стратегами Ставки вокруг Ставрополя, прорвано на севере...

Таманская армия атаковала с таким ожесточением, что растаявшие полки 3-й и 2-й дивизий не выдержали и, опрокинутые, откатились на 8—10 вёрст. Из последних сил отбиваясь от наседающего противника, Дроздовский зацепился за кубанскую станицу Рождественскую, к западу от железнодорожной ветки на Кавказскую, а Боровский, к востоку, — за село Пелагиадское. 2-я Кубанская дивизия Улагая отскочила в северо-восточном направлении ещё дальше — к Дубовскому... В итоге левый фланг Таманской армии растянулся на 8 вёрст от окраины леса в направлении Ново-Марьевская — Рождественская.

Безо всякой уже необходимости водил карандашом по двухвёрстке, исчёрканной Соколовским... А самого, отгоняя сон, разгорающимся огнём жгло нетерпение: грядущим утром именно он может решить исход сражения за Ставрополь. И никто другой...

За самое тёмное время Топорков, проведя 2-ю бригаду лесом, растянул её влево и обеспечил центр позиции. 1-ю бригаду Врангель сам вывел из колонии и под прикрытием леса сосредоточил на левом фланге уступом за бригадой Чекотовского.

Благоприятствовала даже погода: поднявшийся с рассветом восточный ветер быстро отогнал туман, а дождь ещё не проснулся.

Скрытно пройдя сквозь лес, четыре полка двойными колоннами рысью устремились на север, к Ново-Марьевской. Развёрнутые в лаву корниловцы и екатеринодарцы, как веником, смели выставленное на фланге слабое охранение таманцев.

Повернув на восток, полки оказались в тылу колонны пехоты и конницы: продвигалась по дороге на Рождественскую — явно с целью довершить разгром 3-й дивизии... Не ожидавшие удара, красные бросились частью на северо-восток, частью — к Ставрополю. Казаки азартно перехватывали нерасторопных. Сопротивлявшихся рубили, сдавшихся гнали к лесу...

Выслав 2-й Офицерский конный полк заслоном к станции Пелагиада, поближе к родной дивизии, Врангель повернул три полка круто на юг — на Ставрополь. Вдогонку убегающим в город кинул Бабиева с Корниловским полком и четырьмя сотнями 1-го Екатеринодарского.

Сам же, не спешивая казаков, собрал сотенных командиров, указал цель атаки и в двух словах разъяснил, в каком порядке намерен её вести. Черноморцев и две сотни екатеринодарцев построил в двойную колонну: на случай, если понадобится охватить фланг противника.

Рысью повёл её к монастырю. Стоящий на высоком холме у самого северо-западного предместья, тот сулил выгодную позицию для занятия Ставрополя. Резерв выделять не стал: случайность, решил, маловероятна и парировать её не придётся...

Дорога, встретив балку, вильнула в сторону. Повёл колонну поперёк балки: не столь уж глубокая и заросшая. Лошади легко выбрались по глинистому склону на гребень.

С расстояния в три с лишним версты — колокольня и купола монастырских церквей стали ясно различимы и без бинокля. Будто игрушечные. Ещё вчера утром и монастырь, и предместье против него занимались Дроздовским...

Бригада Бабиева на плечах бегущих уже подлетала намётом к окраинным домикам и садам, когда засевшие в монастыре красные открыли по ней фланговый огонь из винтовок и пулемётов.

Через пять минут, как только дистанция сократилась до прицельной дальности — двух вёрст, — пули засвистели и вокруг Врангеля. С хрипом и ржанием рухнула одна лошадь, другая... Обернулся: припал к холке раненый конвоец, повалился, завизжав, из седла казак...

Поглубже натянув папаху, подал корпус вперёд и надавил коленями на тебеньки седла. Почуяв шенкеля, прыткий кабардинец в два маха перешёл на галоп.

Отрываясь, потянул шашку из ножен. Высоко поднял над головой блеснувший тускло клинок и резко махнул в сторону монастыря — ещё раз указал цель. И тут же широко махнул им вправо-влево, ещё раз вправо-влево...

Оглядываться нужды не явилось: всем существом ощутил, как переходят на намёт и повторяют этот знак — «в лаву» — полковые и сотенные командиры. Топот за его спиной густел и раздвигался широко в стороны: три правые сотни кратчайшим путём занимали свои места вправо от головной, три левые — влево, размыкались по линии фронта шеренги.

Верста до цели. Второй раз подняв клинок, дал кабардинцу шенкелей, переводя в полевой галоп.

Повинуясь знаку, плотная казачья лава, быстро переменяя аллюр с волчьего намёта на широкий и подаваясь крыльями вперёд, неудержимо и бесповоротно понеслась за ним через размякшее чёрное поле. Зацокали стальные кавказские стремена. Земля задрожала. Из-под копыт полетели сырые комья...

Монастырь приближался стремительно. Из-за светлой каменной стены, с башенкой над воротами, поднимались белая колокольня и низкие купола, синие и зелёные, пяти небольших церквей.

Семьсот шагов до цели. Привстал в стременах и как можно выше поднял клинок третий раз: «Шашки к бою!» И, переждав секунду-другую, резко махнул вперёд: «В атаку, марш-марш!»

Лава ощетинилась клинками, бросилась в карьер и огласилась гортанными криками «Ура!», гиканьем и свистом.

Чуть натянув повод, замедлил бег кабардинца до галопа и тут же очутился за спинами казаков.

Огонь красных стал беспорядочным и неприцельным: пули, тонко посвистывая, улетали куда-то над головой или зарывались в землю. Ещё секунды — и стрельба утихла. От монастырской стены побежали люди в шинелях, покатились вниз по крутому склону, кинулись к ближним садам и дворам.

Одна сотня мигом взлетела к белой монастырской стене. Другие, огибая холм и сворачиваясь, врывались в узкие улочки, рубя настигнутых. Самые стойкие красноармейцы, укрывшись в крайних дворах, отчаянно отстреливались из-за низких палисадников...

Пули звонко щёлкали о монастырскую стену, взбивая каменную крошку... Хрипела и била ногами лошадь: ей пробило шею... Прихрамывая, подошёл к ней казак и, вставив дуло винтовки в ухо, выстрелил. И присел рядом на корточки, рукавом черкески утирая со щёк то ли пот, то ли слёзы...

Санитары уже несли раненых и укладывали на мощёной площади перед монастырём, где посуше. Кто-то стонал, кто-то, стиснув зубы, переносил боль молча, кто-то просил воды... Сёстры милосердия, склонившись, аккуратно разрезали ножницами напитанные кровью бешметы, шаровары или ноговицы, споро разматывали стираные бинты.

Со слабым скрипом приоткрылись высокие зелёные ворота, и на помощь им высыпали монашки в чёрном. Одни несли свисающие полосы белого полотна, другие — пышные буханки хлеба, третьи — медные чайники с закопчёнными боками...

Разослав ординарцев с приказом спешиться, занять околицу и отвести лошадей внутрь монастыря — под защиту стен, — Врангель кинул поводья Гаркуше и, разминая затёкшие ноги, направился к воротам.

Пробилось наконец солнце. Его косые лучи осветлили бледные запрокинутые лица раненых, ярко высветили красные кресты на сером брезенте подоспевших лазаретных линеек и позолотили кресты над куполами.

Затрезвонили колокола, сумбурно и радостно...

Шум боя в городе не стихал уже третий час.

В полдень ординарец доставил в Иоанно-Мариинский женский монастырь, где обосновался Врангель со штабом, донесение Бабиева: ворвался в самый город и захватил вокзал со стоящим там бронепоездом. Победно начав «во здравие», временно командующий 1-й бригадой безнадеясно закончил «за упокой»: без подкреплений не удержит, ибо патронов почти не осталось, а красные, засев в окрестных домах, дерутся отчаянно.

Врангель отправил ему в подмогу две сотни екатеринодарцев и 1-ю конно-горную батарею. На большее не решился: разведка обнаружила подтягивание крупных сил противника к монастырю, и неизвестно ещё, как всё обернётся, — не оказался бы Бабиев в мешке. Кто обязан помочь в сложившейся ситуации, так это Ставка.