Не на всех красноармейцев хватило корниловцев.
Самые бедовые и обозлённые, воспользовавшись суматохой и отсутствием поблизости казаков, кинулись к винтовкам. Не поднимаясь с колен и остервенело дёргая затворами, открыли стрельбу... По удаляющимся рысью кубанцам, по их штабу, сгрудившемуся под красным флагом с чёрной диагональной полосой, по одиноко стоящему на высоком бугре офицеру в светло-сером пальто, чей контур чётко оттеняла даже блёклая синева холодного утреннего неба...
...Шума артиллерийской пальбы со стороны Спицевского Врангель так и не услышал, хотя сразу после завтрака приехал на станцию Кугуты. Нашёл странным. Разве что поднявшийся восточный ветер относит... Серебряные часы-браслет «Лонжин» показали четверть второго. Пора уж быть и ординарцу от Топоркова.
Не усидев в пустом и прокуренном вокзале, поспешил на просёлок, уходящий по мосту через Грачёвку на юг. Деревянный настил, убедился сам, константиновские мужики подремонтировали.
Из ноздрей дончака валил густой пар, под копытами похрустывал сковавший лужи ледок. Пустил его шагом. Никак не мог нарадоваться: подаренный Мурзаевым жеребец оказался отлично выученным. И совсем смирным, как и все пленные теперь.
Показались первые повозки — лазаретные линейки с тяжелоранеными. Торопливо тряслись по смёрзшимся кочкам... Отделавшиеся лёгкими ранениями рысили верхом, в одиночку и по двое-трое. На приветствие отвечали бодро, смотрели прямо и даже улыбались в усы.
Отлегло от сердца: сразу видно, дело удачное. Но всё же многовато раненых... После Ставрополя Топорков стал воевать решительнее, а порой и безоглядно. Пересолил, похоже, и теперь: приказ его выполнял, не считаясь ни с какими препятствиями. Оттого и потерь у него больше, чем у осторожного Улагая. Зато побеждает чаще...
Вот и первая группа пленных. Сразу отметил: отобраны только шинели и сапоги. Или сдались сразу, не отстреливаясь, или казаки сжалились по случаю холода...
За третьей уже группой пленных — сотни две с половиной, привычно определил Врангель на глаз, — медленно ехала, тоскливо скрипя необитыми колёсами, кургузая повозка, накрытая брезентом. На низком облучке примостились два казака. Понуро опустив головы, молча курили самокрутки. На его приветствие ответили угрюмо и тихо.
— Как дела?
— Плохо. Командира полка убило...
Дончак замер, повинуясь вмиг натянувшимся поводьям.
Встала и повозка. Сзади из-под серой холстины безжизненно свешивались ноги: запачканные в грязи чёрные шаровары с генеральским лампасом, ноговицы и чувяки в галошах.
Снял папаху и перекрестился.
— Кого именно?
— Их высокоблагородия полковника Мурзаева...
Часть 4
ТЕРСКИЙ РАЗЛОМ
2 (15) декабря. Екатеринодар
олглый ветерок с Чёрного моря натянул над Екатеринодаром полог из беспросветной свинцовой пелены. Время от времени из неё уныло сыпала изморось. Голые фруктовые сады, опоясывающие город, каменные и деревянные стены домов, заборы и заводские трубы почернели от сырости. На ещё зелёных лужайках и газонах белели редкие заплатки из ноздреватого снежка.
Вагонов на запасных путях станции, сразу заметил Врангель, прибавилось изрядно: красно-кирпичного цвета теплушки и товарные, серые цистерны и ледники. Прибавилось и раненых: кто сам ковыляет от вагона, кого кладут на носилки... Перевязки несвежие... Многие лежат на перроне под открытым небом. По-видимому, не успевают развозить по госпиталям... А беспорядок и грязь кругом всё те же.
На площади, у самого выхода из вокзала, санитары в несвежих халатах загружали раненых на единственную карету скорой помощи и две подводы.
Пожилой извозчик, задержав сумрачный взгляд на его генерал-лейтенантских погонах, потребовал за свой парный фаэтон с верхом 10 рублей. Так и осталось неясным, сбавил тот цену при виде трёх звёздочек на серебристых зигзагах или заломил.
Зимний Екатеринодар стал больше походить на город: листва с акаций пооблетела и сквозь корявые ветви без труда просматривались крыши и верхние этажи высоких зданий в центре, купола и колокольни соборов и церквей. Однако под ногами и колёсами, точно в какой-нибудь станице, густо хлюпала жирная черноземная жижа, проступившая сквозь неплотную кирпичную мостовую.
Обнажив неприглядного вида скошенные деревянные рамы, владельцы магазинов сняли тенты, прикрывающие витрины. Кое-где в них уже были выставлены сделанные из папье-маше румяный Дед Мороз в красной шубе с мешком и белоснежная Снегурочка, усыпанная блестками.
Уличная толпа стала плотнее. Преобладали офицеры. А ещё, что неожиданно сильно задело Врангеля, — господа, одетые в дорогие пальто с меховыми воротниками и толстые, как Дед Мороз. Судя по нагловатой суетливости — крупные спекулянты.
Войсковая гостиница, занимающая второй этаж в доме войскового собрания на Екатерининской, оказалась забитой до отказа. И хотя штаб Кубанского войска о его приезде был предупреждён загодя и отдал приказание отвести номер, комендант её безнадёжно развёл руками: не только все приличные, но даже самые скромные комнаты заняты прибывшими из полков и станиц членами Рады. Беспрестанно и очень уважительно вставлял в свою речь «ваше превосходительство», клялся честью отвести первый же освободившийся номер, но дальше слов его услужливость никак пойти не могла.
В другой гостинице снять номер, пусть и недешёвый, надежды не было: и без членов Рады приезжие из Центральной России переполнили город под завязку. Вот когда пожалел, что пришлось отдать, из-за переезда жены к нему, казённую квартиру.
Ничего не оставалось, как пожить пока в вагоне на станции, вместе с ординарцами и конвойцами. Благо Управление начальника военных сообщений не настаивает на его возвращении. И, уже не сомневался, не будет: вагон I класса, с исправным отоплением, пригнали из Ставрополя в Петровское по первому же его требованию. Безо всяких отговорок и возражений, обычных, когда дело касается перевозки раненых и предметов снабжения. Попробуй-ка теперь возрази ему — командиру корпуса, с неделю как произведённому Деникиным в генерал-лейтенанты за боевые отличия. За то, что второй месяц тащит за собой весь фронт Добровольческой армии, вырывается на десятки вёрст вперёд и ещё успевает помочь отставшим соседям — наносит сокрушительные удары направо и налево во фланги и тыл «товарищей»...
...Воспользовавшись установившемся на его участке фронта затишьем, попросил у Деникина разрешения передать корпус Улагаю, только что произведённому в генералы, и прибыть в Екатеринодар.
Личной встречи потребовали отнюдь не хозяйственные вопросы. Эти во многом решились и без помощи штаба армии: огромные трофеи, отбитые у таманцев, позволили снабдить части необходимым снаряжением, худо-бедно одеть людей в зимнее, обеспечить связь, сформировать артиллерийские, интендантские и санитарные транспорты и даже создать дивизионные и корпусные запасы.
Первостепенное значение, понимал всё отчётливее, приобрело формирование кавалерии.
У казаков обнаружилась тяга в родные станицы: чем дальше от Кубани откатывается фронт, тем чаще раненые и больные требуют отправки в тыл, из отпусков опаздывают, а кто-то и самовольно покинул части. Выходит, когда Добровольческая армия двинется на Москву, они не будут драться столь же самоотверженно, а то и начнётся дезертирство. Тем более, раз уже теперь их так беспокоит урожай следующего года.
В тылу же совершенно распоясались самостийники. Ведут себя наглее Керенского. Но атаман Филимонов, произведённый Радой через чин в генерал-лейтенанты, по-прежнему не находит в себе твёрдости поставить их на место. Быч этим пользуется и гнёт свою линию: Кубань — независима от России, а потому должна иметь собственную армию[80]. И «черноморская» часть Рады, судя по газетам, его поддерживает. Все эти безобразия неминуемо подорвут боевой дух казаков.
