— За открытие огня из винтовок в зоне боевых действий... Вставьте «неуместное»... Подъесаул Безладнов отрешается от командования полком... Я научу его слушаться начальника! И извольте успеть напечатать до того, как явится!

Не замедляя шуршащего скольжения грифельного острия по листу, Рогов робко, но всё же попытался отвести беду от Безладнова — офицера, по его мнению, вполне достойного, хотя и несколько беспечного:

   — Он ведь первопоходник, ваше превосходительство...

   — Так что с того? — ощерился Врангель. — «Первопоходник» — это что? Новый вид индульгенции?

   — Никак нет... — Рыжий чубчик покорно склонился к полевой книжке. — А кому вступить во временное командование? В полку нет командиров сотен старше подъесаула...

Раздумье медленнее обычного, но всё же обуздало гнев. Врангель ушёл в себя. Вовремя напомнил Рогов: назначение командира кубанского казачьего полка — прерогатива войскового атамана и его штаба. Он сам, начальник дивизии, на вакантный полк может назначить только временно исполняющего должность. Умнее всего — кого-то со стороны, авторитетного и требовательного. Иначе этот возмутительный случай корниловцам впрок не пойдёт. Но кого? Отрешить, как ни крути, легче, чем назначить...

   — Штаб Кубанского войска так и не нашёл, кем заместить Науменко?

   — Никак нет.

   — Безобразие! Работает не лучше добровольческого... Так что подыщите-ка сами. Хотя бы и подъесаула, но из другого полка. Пусть корниловцы привыкают к новой метле...

Раньше Безладнова явился Гаркуша. Теперь он протягивал крынку. Над краями колыхалась шапка белой пены, а из-под неё сбегали по глиняным бокам и прокуренным пальцам с коротко обгрызенными ногтями густые молочные струйки.

   — Нэма лыха без добра, ваше превосходительство. Парное подоспело... Глечика довольно?

От его приглушённого голоса и посмурневшего лица повеяло бедою.

   — Что там ещё, Василий?

Бережно поставив кувшин на стол и тщательно обтерев руку о чёрные ламбуковые шаровары, адъютант извлёк из-за борта черкески серый листок.

   — Ще телеграмма. Не зашифрована...

   — Ну, так что там?

   — Новый штабной начальник нам назначен. Соколовский фамилия. Полковник Генерального штабу.

   — А-а...

   — А полковник Баумгартен девять дней тому как помер.

Рука, взявшая уже телеграмму, обвисла безжизненно...

Красная пехота атаковала Бесскорбную на исходе ночи: поддержанная артиллерией с высот правого, восточного, берега, переправилась через Уруп на две версты выше по течению. И ещё до полудня все три полка — Корниловский конный, 1-й Екатеринодарский и 2-й Черкесский — из станицы выбила.

Штаб дивизии, без паники и потерь, Врангель отвёл на 15 вёрст западнее — в один из крестьянских хуторов на Синюхе.

Третьи сутки теснился штаб 1-й конной дивизии в маленьком крестьянском хуторе, не обозначенном на карте, на перекрестье речки Синюхи и грунтовой дороги Чамлыкская — Бесскорбная. К нему прибились канцелярии и обозы 1-го разряда трёх полков с писарями, ездовыми и взводами прикрытия. Повозки и палатки заставили не только все три двора, обнесённые глухими тесовыми заборами, но и заросший бурьяном выгон.

Сами же полки стояли в голой степи на полпути между хутором и Бесскорбной, развернувшись фронтом к станице и высылая разъезды. Колодцев поблизости не нашлось, и коней водили поить, посотенно и строго по очереди, за 2 — 3 версты к ручью. Совсем мелкий, тот грозил вот-вот иссякнуть... При свете дня пушки красных, установленные на восточной околице Бесскорбной, не часто, но и без долгих передышек подкидывали то шрапнель, то гранату.

Кукуруза на не скошенных полностью полях пожухла. Пустыри выжгло зноем: жёсткая чёрно-бурая щетина бурьяна лишь чуть-чуть освежалась сизо-зеленоватой порослью едкой полыни... Безотрадный вид местности, отсутствие воды и бестолковое топтание под огнём сбили настроение казаков до уныния...

В самый полдень, по просёлку из Чамлыкской, в единственную хуторскую улочку вкатила пароконная линейка. За ней, привязанный, весело рысил неосёдланный жеребец — высокий, рыжей масти, лысый, все четыре ноги «в чулках».

Полковник Кубанского войска, правивший линейкой, начальника 1-й конной дивизии нашёл сразу: во дворе единственного каменного дома, фасад которого украшал орнамент из побелённых кирпичей.

Врангель пытливо и даже с ласковостью расспрашивал хозяина — старика иногороднего с желтоватой и по-козлиному жидкой бородкой, в смуругом пиджаке, заплатанном на локтях, и сапогах-«гармониках». Обеими руками прижимая к животу смятый картуз, тот только отнекивался, прятал глаза под кустистыми бровями и пожимал согбенными плечами:

   — Худо наш брат понимает эту большевизню, ваше добродив... А с красными тикают от дурости мужицкой... Прижала жисть, как ужаку вилами...

Сноровисто остановив линейку и выпрыгнув, полковник — уже не молодой, лет 30-ти, но статный и по-юношески подвижный, как его рыжий конь, — одной левой рукой укрепил папаху, подкрутил лихо торчащие вверх кончики жёстких смоляных усов, разгладил на груди черкеску, оправил ремни. И решительно шагнул в распахнутые настежь ворота.

Но его строго уставное и подчёркнуто отчётливое представление обернулось совершенно неожиданным:

   — Послушайте-ка, полковник Бабиев[66]... А где вы заказывали свою черкеску?

Мимо ушей Врангель не пропустил: новый командир Корниловского конного выделил зычным своим голосом, что назначен именно Кубанским войсковым атаманом. А вот глаза проглядели, что честь тот отдал левой рукой: их сразу приковала форменная одежда горского казака. Элегантная и броская: лёгкая черкеска цвета верблюжьей шерсти ладно, без лишних складок, облегала стройное мускулистое тело, с ней удачно сочетались чёрный бешмет и аккуратная, чёрного же курпея, небольшая папаха с ярко-алым донышком.

   — Да в Тифлисе ещё, ваше превосходительство, — и Бабиев, слегка потупившись, но сохраняя положение «смирно», снова козырнул левой рукой.

На зависть эффектно и стильно одет кубанский полковник, признал Врангель. Даже с шиком... Головки газырей и рукояти шашки и кинжала — слоновой кости благородной желтизны и, по видимости, не дешёвые... Прищурившись и заходя с боков, он рассматривал черкеску совершенно открыто и с непосредственностью прямо-таки детской.

По пухлым щекам Бабиева, пряча мелкие оспины, разлился яркий румянец, взгляд глубоко посаженных серых глаз ушёл в землю. Ему эта сцена показалось и неловкой, и странной.

   — Держите себя свободно, полковник... Просто я ужасно люблю кавказскую форму одежды. Но мало в ней понимаю... Почему и присматриваюсь, кто как одет. Я ведь приписан в казаки станицы Петропавловской, и станица подарила мне коня с седлом. Теперь вот хочу одеть себя в черкеску... — Подцепив щепотью полу, Врангель уже ощупывал неплотное, но мягкое дачковое сукно. Взгляд снова скользнул по слоновой кости... — Вот я и присматриваюсь, с кого скопировать... А то позорища не оберёшься. А вы так стильно одеты...

Бабиев снова откозырял, но уже молча.

Только тут Врангель заметил, как сильно изуродована его правая кисть, прижатая к ляжке: четыре пальца, раздробленные пулей или шрапнелью у основания, торчат, точно корявые сучки, и не гнутся.

Но даже это, признал, не убавляет у кубанца изящества и шика. Зато прибавляет мужества. Хотя куда уж тут прибавлять: и петличный Георгий, и целая дюжина нашивок за ранение, почти все золотистые[67]...

Перехватив оторвавшийся от земли взгляд полковника, заулыбался ободряюще. Пара секунд — и полные губы Бабиева тронула ответная улыбка.

   — Послушайте-ка, а ведь время-то обеденное... Так что прошу к столу. Настоящего казачьего борща не обещаю, но с голоду не помрём.