Правая рука недвижимо покоилась на широкой чёрной перевязи. Легко раненная ниже плеча при взятии екатеринодарской фермы — три дня спустя на ней убило снарядом Корнилова, — теперь вот начала отсыхать. Левая старалась за обе: высоко вздетая над серой папахой, гневно потрясала увесистым кулаком.

   — Трусы... вашу мать! Двадцать вёрст удирать намётом! Я вам покажу... вашу...

Мощный баритон, точно шрапнелью, засыпал отборной бранью всю площадь и ветром заносился на прилегающие дворы и улочки.

Посмурневшие и потерявшие прямую посадку линейцы нестройно шли взводными колоннами. Не отворачивая голов от обожаемого командира, стыдливо прятали глаза в лошадиных гривах.

Мурзаеву поделалось совсем тошно. Подумать только... Как зайцы, удирали его казаки широким намётом. Два десятка вёрст! А красной конницы было столько же, сколько и их: не более тысячи. И линейцы, и черкесы это видели. Орали друг другу «Стой!», но всё равно удирали, мерзавцы. Ни команды, ни угрозы — ничего не помогло... И ему пришлось бежать вместе с ними... Ни на Кавказе в Великую войну, ни в корниловском походе — ни разу не видел такого позорного бегства. Господи, что же это стряслось с казаками?! Откуда этот животный страх за свою шкуру?! Похоже, гибнет казачество... И Врангель хорош. Какого... ему понадобилось это Козьминское?! Стоит в стороне, только бессмысленная разброска сил...

...Торопливо внеся в столовую раскалённый латунный чайник с длинным носиком — поскорее отогреть начальнику душу — и убедившись лишний раз, что стол накрыт как полагается, Гаркуша вышел на переднее крыльцо перекурить. Холодина собачья, да ничего не попишешь, коли Пётр Николаевич не велит кадить табачищем в хате.

Короткими мозолистыми пальцами бережно извлёк из красно-синей пачки папиросу ростовской фабрики Хахладжева. От станичного атамана гостинец. Третьего дня только получил, а уж наполовину порожняя... Упрятал пачку поглубже в тесный карман шаровар. Тщательно переломил мундштук... Едва затянулся, блаженно жмурясь по-котиному, сладко-терпким ароматом, как сквозь шум ветра пробился быстрый стук колёс.

У крыльца замер небольшой потрёпанный экипаж в две лошади, и из него прытко выскочил молодой и стройный офицер в полевой фуражке и лёгком дорожном плаще. Рука, затянутая в коричневую лайковую перчатку, небрежно метнулась к козырьку.

   — Я князь Оболенский, ротмистр... Не знаете ли вы, где генерал Врангель? — И в тонких чертах его по-девичьи красивого лица, и в мягком голосе царило нетерпение.

Хотя и задетый обращением не по чину, тоже как-никак офицерскому, Гаркуша готов уже был ответить, но ему не дали и рта раскрыть.

   — Я командирован в его штаб! Из самого Армавира еду...

   — Их превосходительство генерал Врангель чаювают в хате...

   — Отлично! Благодарю, друг мой! — радостно выпалил ротмистр и легко взлетел по деревянным ступеням. Зазвенели шпоры.

Через миг из столовой донеслись приветственные восклицания...

Хахладжевская папироса на этот раз показалась Гаркуше отсыревшей и горьковатой.

Прочно удерживая Урупскую, 2-я бригада Топоркова ценой тяжёлых потерь не позволила красным расширить занятый на левом берегу плацдарм. Но не более того...

До полуночи ломал Врангель разболевшуюся голову, как отбросить противника за Уруп и при этом самому не оказаться отброшенным обратно за Чамлык... Как никогда горько пожалел, что остался без знающего начальника штаба. От негодования на Ставку черкал по двухвёрстке так резко, что грифеля крошились, будто песочные. Гаркуша замучился чинить карандаши затупившимся лезвием от бритвы «Жиллетт»: шашку и кинжал наждаком точить — куда сподручнее.

Настроение не подняла даже доставленная обозным казаком из Михайловской черкеска.

От карты оторвался всего на минуту: ощупал, оглядел, подняв на вытянутых руках, сзади и спереди, приложил к груди... Из местного серого сукна, рыхловатого, но плотного и, по видимости, тёплого. И скроена недурно, вроде как по фигуре... Так, чёрт возьми, не терпится обновить её! Да ещё папаху с алым, кубанского войскового цвета, верхом... Жаль, но пусть подождут на пару в чемодане: ещё не пошиты бешмет и чувяки с ноговицами... Переобмундируется не иначе как полностью. Чтоб не предстать перед казаками посмешищем. Только нафталином не забыть пересыпать...

Отвлекаясь на стук в дверь, успел подумать: пока не потеплеет, обойдётся своей старой фуфайкой-кожанкой и буркой. Весьма предусмотрительно было прихватить их с собой в августовскую жару.

Из доставленного донесения явствовало: красные, не дожидаясь рассвета, начали спешно отходить обратно на правый берег. Что за чёрт?! Обнаружила разведка екатеринодарцев. Не может быть!

При слабом свете самодельного масляного светильника разборчивое и толковое донесение Муравьёва перечитал трижды... Нет, не похоже на ошибку. Но с чего вдруг? С чего это «товарищам» пятки намазывать?! Безо всяких видимых причин. Что у них стряслось? Ежели только Деникин в помощь любимчику Казановичу оттянул под Армавир все части со ставропольского направления... Чёрт его знает! Как бы там ни было, обстановка складывается исключительно благоприятная. И не воспользоваться ею — глупо...

Обстановка сама, и без начальника штаба, подсказала решение: сколотить ударную группу, широко сманеврировать, переправив её южнее Бесскорбной, нанести удар противнику глубоко в тыл и вынудить его к отходу. Тем более с Кавказской подошёл долгожданный обоз с огнеприпасами.

К Топоркову ординарец поскакал с приказом растянуть запорожцев и уманцев по фронту от хутора Абдурахманова до аула Урупского, имея в центре позиции станицу Урупскую. Науменко получил задачу, объединив под своим командованием все четыре полка 1-й и 3-й бригад и две батареи, с рассветом переправиться через Уруп в 3-4-х верстах выше Бесскорбной, в районе села Ливонского. Затем захватить на правом берегу командующий гребень, выдвинуться в направлении станции Овечка и, развернувшись круто на северо-запад, с ходу нанести удар в тыл группе красных, закрепившейся на гребне против Урупской.

Сам же Врангель решил переехать на автомобиле в Урупскую: оттуда начать преследование отходящих «товарищей»...

...Уруп обмелел настолько, что превратился в сплошную переправу: лошади нигде не теряли дно. И полки перешли на правый берег, к селу Ливонскому, быстро и все сразу.

Когда идущие авангардом корниловцы оседлали высокий, с крутыми склонами, скалистый гребень, чуть приплюснутый багровый шар солнца уже оторвался от восточного края чёрной равнины.

Преодолевая сопротивление пока одного только ветра, двойные колонны полков, и между ними батареи, дошли вдоль гребня на северо-запад до уровня Бесскорбной, к месту вчерашнего неудачного боя корниловцев и екатеринодарцев. Никаких признаков присутствия противника... Первым делом послав от Корниловского конного разведывательную сотню на север, в направлении села Успенского, Науменко остановил и спешил полки, приказал укрыться за буграми и в ложбинах, прилегающих к гребню. Потом написал краткое донесение Врангелю.

Хотя приказ начальника дивизии требовал действовать «стремительно» и «неожиданно», он предпочёл дать казакам и лошадям передохнуть, артиллеристам спокойно установить пушки в наблюдательное положение, а разведке точно выяснить расположение, силы и намерения противника. А пока суть да дело — собрать и послушать полковых и сотенных командиров: бестолковое хождение вдоль и поперёк Урупа всем им, чувствовал, вымотало душу... Пусть выговорятся — выпустят пар. Кстати, и гребень скрыл ударную группу от всё замечающих глаз барона.

Со своим умением нравиться и прочной репутацией начальника, позволяющего подчинённым свободно высказывать собственное мнение, Науменко вызвал бы на откровенность и самых скрытных.