Солдаты городской гвардии, наводнившие квартал, начали зачистку, хватая беззащитных горожан, как требовал того бургомистр.

Они прочесывали каждый закоулок, безжалостно выволакивали на улицу и зараженных, и тех несчастных, кого угораздило оказаться в квартале. Если болезнь проявляла себя лишь внешними признаками – черными венами и восковой кожей, – таких людей приковывали друг к другу цепями и выводили из квартала. Тех, кого болезнь превратила в зверей, вытаскивали из подвалов и запирали в клетки.

У людей не было шансов. К тем, кто пытался сопротивляться, применяли силу, и многие погибали на месте под ударами алебард. Солдаты вели себя как на войне. И если кого-то из них ранили, то свои же разоружали их и приковывали цепями к другим арестованным.

Улицы оглашались криками. Женщины и дети, больные и здоровые – их голоса летели далеко за баррикады и разносились над городом. Люди снаружи бормотали молитвы и прятались по домам, словно в Вене объявился сам дьявол.

Но в тот день Господь, казалось, отвернулся от них. Город по-прежнему был окутан туманом, словно Он желал скрыть от всего мира происходящее в Вене бесчинство. Даже рассвет, который с начала времен приносил людям утешение, оказался бессилен против густой пелены, стелившейся по улицам подобно живому существу.

И когда взошло солнце, город зажегся красным маревом.

Иоганн и Элизабет услышали крики и выбежали на улицу. Люди, закутанные в рваные тряпки, появлялись из тумана и исчезали, словно призраки.

– Господи, Иоганн, что происходит? – Элизабет вцепилась ему в руку.

Лист не ответил. Он придержал кого-то из бегущих: это оказалась мать с младенцем на руках. Лица у обоих были бледные, оплетенные черными нитями.

– Что случилось?

Женщина была в панике. Она хотела убежать, но Иоганн не выпустил ее.

– Отвечай!

Женщина рвалась из его хватки.

– А вы не слышали? Солдаты хватают всех подряд.

– Где они?

– Повсюду.

Женщина вырвалась и побежала вниз по улице. Через мгновение ее силуэт растворился в тумане.

У Иоганна вспыхнула перед глазами похожая картина. Он услышал голоса, приказы, крики, разносящиеся под древними сводами. И солдаты, которые вот так же охотились за ними. И если в тот раз судьба оказалась на их стороне – теперь последнее слово было за солдатами.

– Это конец, – позади них появился Пруссак. – Они всех перебьют. Больных, здоровых, неугодных… Всех, кто окажется у них на пути, включая и нас.

Лист схватил его за плечи.

– Соберись! Ты решил сдаться без боя? Где тот человек, с которым я без единой царапины прошел столько сражений?

– Этого человека больше нет, – ответил Пруссак и оглянулся на свой дом. – Я потерял все, что имело для меня значение. Ради чего мне сражаться?

Иоганн выпустил его, и они молча смотрели друг на друга.

– Может, ради них? – спросила Элизабет. – Однажды ты уже вступился за невинных, так почему…

– Это бессмысленно, как ты не понимаешь? – Пруссак повернулся к ней, его голос становился все громче. – Поверь, если б я мог, то вывел бы отсюда всех больных, но теперь слишком поздно. Этот квартал – смертельная ловушка, и все мы – покойники.

– Он прав, Элизабет, – Иоганн взял ее за руку. – Я понимаю, ты хочешь помочь им, но у нас нет шансов. Хорошо, если мы собственную шкуру сможем спасти.

Элизабет смотрела на них обоих. Она еще не встречала мужчин, более отважных и, если не считать того случая с офицерами, более честных.

Крики в тумане становились громче.

Если эти двое говорили, что у них нет шансов, значит, так оно и было.

Взгляд ее упал на дом, где лежала Йозефа. Йозефа, которая пожертвовала собой в катакомбах инквизиции.

– Спасайтесь сами, а я останусь здесь, – Пруссак медленно двинулся обратно к дому.

Элизабет внезапно поняла, что должна делать.

– Вот и мирись с судьбой.

Пруссак замер, потом повернулся к Элизабет. Даже Иоганн изумился, с какой решимостью она это произнесла.

– Да, посмотрите на меня. Мне надоело безучастно ждать все новых невзгод. Йозефа когда-то тоже потеряла мужа и ребенка – и все-таки продолжала жить. Она отдала жизнь ради меня, и мой долг перед ней – жить дальше. – Она скрестила руки на груди, глаза ее пылали. – И если мы не можем помочь другим, так давайте хотя бы пробьемся к порту, уберемся из этого проклятого города и начнем где-нибудь новую жизнь.

Элизабет сама от себя такого не ожидала, но слова как будто сами собой срывались с языка.

Иоганн обнял ее за плечи.

– Не слышал слов мудрее этих. – Он взглянул на Пруссака. – А ты как считаешь?

Тот тяжело вздохнул. Посмотрел на дом, потом снова на Элизабет. Своей решимостью она напомнила ему Йозефу.

Снова послышались отдаленные крики. Пруссак решился.

– Хорошо. Но придется как-то отвлечь солдат, иначе нам не выбраться.

– И что же нам придумать? – спросила Элизабет.

– Предоставьте это мне, – Пруссак снова посмотрел на дом. – Предоставьте это мне…

Лейтенант Шикард был доволен ходом операции. Потери не превышали допустимых пределов, и он был уверен, что в скором времени к нему приведут Листа и Крамера.

Он ехал верхом за своими людьми, которые прочесывали дома один за другим. Если фон Пранк останется доволен, то и ему достанется щедрая награда, быть может…

– Смотрите, лейтенант!

Шикард поднял голову. Кто-то из солдат показывал в конец улицы.

Из тумана поднималось пламя, все выше и выше.

– Прощай, Йозефа. Ты навсегда останешься в моем сердце.

Силуэт Пруссака вырисовывался на фоне горящего дома. Пламя уже перекинулось на соседние строения.

Иоганн и Элизабет стояли чуть поодаль, чтобы не мешать прощанию.

– Мой дневник, – сказала негромко девушка. – Знаешь, я оставила его в доме, когда пришли солдаты. Я хотела, чтобы тебе что-нибудь осталось от меня, если инквизиторы… – Она не договорила.

Лист обнял ее.

– Мы выберемся отсюда. Обещаю.

Элизабет кивнула.

– Потому-то я и оставила книгу в доме. Она мне больше не нужна – пусть прошлое останется в прошлом.

Иоганн поцеловал ее.

– Я подарю тебе новую, когда мы доберемся до Зибенбюргена.

Пруссак развернулся и направился к ним. В глазах его блестели слезы, но голос был тверд:

– Здесь нам делать больше нечего. Идемте.

Лист задумался на мгновение.

– Куда? Все улицы перекрыты, ворота заперты…

– Прямая дорога только одна: через Речные ворота, где нас схватили.

– И как нам туда добраться? – Элизабет растерянно смотрела на Пруссака.

– Нам туда и не нужно. Идемте.

– Пожар! Пожар!

Крики разносились по улицам. Среди больных и солдат началась паника.

– Будь они прокляты, – прорычал лейтенант и развернулся к адъютанту. – Велите беспрепятственно пропустить пожарные бригады и отведите для их поддержки ровно столько солдат, сколько необходимо. Операцию не прерывать.

– Но…

– Не прерывать, я сказал! – рявкнул Шикард.

– Так точно, господин лейтенант!

Люди собирались на площадках за пределами квартала и наблюдали за представлением: густой черный дым поднимался из тумана, на уровне крыш сливаясь с языками пламени, и едкий запах гари разносился по всему городу.

И, подобно дыму, по городу расползались слухи: о ликвидации карантинной зоны, о жестокости солдат и судьбе всех арестованных.

Горожане были встревожены. Хоть они и боялись их, хоть они видели, в кого превращались некоторые из зараженных, – у многих в квартале оказались ближайшие родственники. А когда схлынула волна паники, люди вынуждены были признать, что далеко не все больные опасны.

Но для подобных умозаключений, по всей вероятности, было уже поздно. В городе царила гнетущая атмосфера страха и ожидания – как в тот момент, когда грозовое небо прочертит первая молния и слух напрягается в ожидании грома.