– Мне нужна ваша помощь, брат. – Над ним стоял отец Виргилий.

Монах поднялся. Он был в полном недоумении.

– Присядьте.

Но отец Виргилий остался на ногах.

– Бернард получил от бургомистра разрешение допросить больных, – произнес он тихо. – Но это еще не самое страшное. Он и его палачи не смогут объяснить природу болезни или излечить ее, и мы оба это знаем. Потом им придется решать, как поступить с больными.

– Чистка, – догадался фон Фрайзинг, и сон как рукой сняло. – Но горожанам это вряд ли понравится.

– В квартал согнали в основном нищих, батраков, рабочих и горожан низших сословий. Сомневаюсь, что о них будут горевать, когда наладится торговля.

– Да, скорее всего… – Фон Фрайзинг тяжело вздохнул. – О чем вы хотели попросить меня?

– Скажите мне, насколько опасна эта болезнь, эпидемия, или как вы ее называете. Она похожа на ту, которую вы наблюдали в Тироле?

– Ну, из всего, что я слышал, болезнь имеет те же симптомы, но протекает несколько иначе. Здесь больные тоже впадают в бешенство, но в Тироле изгои даже не показывались при свете дня, а больные в квартале спокойно переносят солнце. Во всяком случае пока.

Отец Виргилий задумчиво погладил бороду.

– Но, как бы ни проявляла себя болезнь… разве жизнь сама по себе не имеет ценности? – спросил фон Фрайзинг.

– Как бы вы поступили, брат? – Отец Виргилий испытующе смотрел на монаха.

– Позвольте мне помолиться в часовне Магдалины. Ее свет укажет нам путь.

Отец Виргилий вышел из кельи, демонстративно оставив дверь открытой.

– Omnia Ad Maiorem Dei Gloriam.

Франсуа Антони Гамелин стоял на балконе трактира «Золотой медведь» и смотрел на мясной рынок. Он наслаждался тишиной, которая с недавних пор царила на улицах, и даже поймал себя на мысли, что этот город ему нравится. Точнее, ему нравился тот потенциал, который раскрылся бы в этом городе под должным управлением.

Под управлением французов.

Стук в дверь вывел его из раздумий, и он жестом велел лакею открыть.

Вошел генерал фон Пранк и встал рядом, прислонившись к кованым перилам.

– Он еще жив? – спросил Гамелин с французским акцентом.

– Лист? – Фон Пранк помедлил секунду. – Да, он еще жив.

– Пусть помучается, он крепкий малый. – По губам Гамелина скользнула улыбка, и он задумчиво подкрутил бороду. – Знаете, я все думаю, как у нас дальше пойдут дела. Переговоры с вашим правительством оказались не то чтобы плодотворными…

– Некоторые просто не видят леса за деревьями, ведь так?

– Воистину. Принц Евгений Савойский не годится для длительного правления, хоть и движется сейчас на Ульм. Как и этот узколобый Гвидо фон Штаремберг – дальновидным стратегом его точно не назовешь.

– Правителей не выбирают.

– Верно. Но можно подсказать им нужное направление.

– То есть…

– То есть средства материального или стратегического толка. Или, чтобы вернее, военного толка, – Гамелин посмотрел фон Пранку в глаза. – Сколь жуткой кажется эта болезнь, столь же полезной она может стать.

Тот задумался на мгновение.

– Вы имеете в виду, в качестве оружия?

– А почему нет? Вспомните крепость Турина, к которой движется генерал Фейад. Она неприступна. Поэтому придется взять ее в осаду, чтобы взять измором. Или ее можно заминировать…

– Или истощить защитников болезнью, чтобы поберечь время и солдат, – закончил фон Пранк мысль Гамелина.

– Разумеется, первооткрыватель будет щедро вознагражден. Во всяком случае, так принято во французской армии. – Гамелин гордо расправил мундир.

– Я обдумаю возможности, – сказал фон Пранк.

– Très bien, mon general, très bien[14].

Тусклый свет со Шпигельгассе, пробиваясь сквозь узкие окна, едва разгонял полумрак в комнате. Граф фон Бинден приказал зажечь все свечи.

Он устроился в кожаном кресле и стал листать новый выпуск «Меркьюр галан». Рядом на столике стояла чашка горячего чая. Но душевного равновесия обрести не удалось. Слухи об эпидемии занимали его мысли. И две картины поочередно возникали перед глазами: помощь в поимке дезертира и его спутницы и подлый шантаж со стороны фон Пранка, еще более низкое предательство…

Всю жизнь фон Бинден старался использовать свое положение, влияние и деньги, чтобы помочь тем, кому повезло меньше, чем ему. Особенно после того, как церковь стала все туже затягивать петлю на шее протестантов.

Он всегда был человеком чести – до того дня, когда фон Пранк поставил его перед выбором.

Граф понимал, что подвергал себя опасности, поскольку предателям никто не доверял. В недалеком будущем ему придется бежать, но пока следовало выждать. День еще не настал – ни для него, ни для…

Граф отложил журнал, глотнул чаю и глянул поверх чашки на причину своего предательства: Виктория Анабель, его единственная дочь, сидела у камина и вышивала. Она единственная осталась у него от жены, умершей одновременно с новорожденным сыном. Фон Бинден посмотрел внимательнее и удивился, как похожа была Виктория на маму, хотя девочке не исполнилось еще и десяти. Казалось…

Внезапно из коридора донеслись голоса. Потом загремели шаги, и дверь резко распахнулась. Виктория выронила шитье и подбежала к отцу. Граф загородил собой дочь.

Фон Бинден взглянул на лица солдат и понял, что ждал слишком долго…

Иоганн и Пруссак стояли у чердачного окна и смотрели на фасады противоположных домов. Внизу улицы патрулировали солдаты городской гвардии. В эркерах также стояли часовые.

– Обложили, ничего не скажешь, – проговорил Пруссак.

– Непросто будет перебраться, – добавил Лист.

– Несколько умников уже попробовали пару дней назад, – прохрипел голос из темноты.

Иоганн и Хайнц резко обернулись. Понадобилось время, чтобы разглядеть говорящего.

В углу сидел пожилой мужчина: седые волосы растрепаны, голубые глаза поблескивают в темноте. Молодая женщина спала, положив голову ему на колени. По ее лицу переплетались черные вены, рот был перепачкан в крови. Рядом с ними лежала мертвая собака; задние ноги были искромсаны, подле нее лежал нож и куски мяса.

– Вы жрете мертвую дворнягу? – Иоганн брезгливо поморщился.

– Живой это вряд ли понравилось бы, – съязвил старик и потянулся к ножу.

– Давайте без глупостей, – сказал Пруссак. – Мы не тронем вашей добычи. Так кто пытался перебраться на ту сторону?

– Три сопляка. Это было два дня назад или три. Сколотили вместе несколько досок, перебросили на противоположный карниз и решили перелезть. Думали, они умнее всех… – Старик закашлялся.

– А потом?

– Первого подстрелили стражники, когда тот почти уже перебрался. Потом доски переломились, и двое других полетели вниз. С такой высоты приземлиться на мостовую… хорошего мало.

Пруссак кивнул.

– Да уж, представляю.

Иоганн порылся в кармане и бросил женщине крейцер.

– Купите что-нибудь поесть.

Старик с неожиданным проворством схватил монету.

– Да поможет вам Бог.

Они ушли с чердака.

Иоганн и Пруссак стояли перед домом. Темные тучи нависли над городом, падали первые крупные капли дождя.

– Наши шансы тают на глазах, – заметил Лист.

– Твоя правда. Остаются только катакомбы.

– А если их тоже стерегут?

– Не знаю. Но если у тебя есть идея получше, я тебя слушаю. – Пруссак посмотрел на него с вызовом.

Иоганн понимал, что Хайнц хотел как лучше, и ему стало совестно.

– Как попасть в катакомбы?

Пруссак криво усмехнулся.

– Извинения принимаются. Проходов много, но самый неприметный – в подвале у старого Валентина на Еврейской площади.

Чем ближе они подходили к Еврейской площади, тем больше становилось народу. Где-то в отдалении звенел колокол.