Когда удалось остановить кровь, мужчины, ослепленные болью и злобой, направились в дешевый кабак, расположенный у городской стены.
Они шагнули в сумрачный зал, и все разговоры разом смолкли.
Корчмарь удостоил их беглым взглядом.
– И не надейтесь. В долг больше не налью.
– Пожалуйста… – прохрипел тощий, скривив птичье лицо. – Мы…
– Пошли вон! – проревел корчмарь и махнул двум увальням, стоявшим у дверей.
Они поднялись и попытались выставить покалеченных. Те начали отбиваться, толкотня переросла в ожесточенную потасовку, словно в кабаке только этого и ждали.
Толстяк получил ножом в живот. Он повалился на пол и вскоре испустил дух. Но другие уже испачкались в его крови.
И вместе с кровью к ним перешла зараза.
Случилось непоправимое…
* * *
– Sancta Maria, Mater Dei…[11]
Молитвы эхом разносились под сводами. Анна Дорфмайстер резко замолчала, ей послышались крики о помощи. Она прислушалась, но хор голосов перекрывал все прочие звуки. Анна присоединилась было к молящимся, как вдруг широко раскрыла глаза и снова замолчала. Внутренний голос подсказывал ей, что произошло нечто ужасное.
* * *
Тощий бродяга мчался по улицам, избитый и окровавленный. За ним гнались люди из трактира. Он побежал через рынок, расталкивая прохожих, оставляя кровавые следы на руках, лицах, одежде…
* * *
– Ave Maria gratia plena, Dominus tecum…
Анна безмолвно смотрела на алтарь, на измученное тело Христа. У нее вдруг появилось тревожное чувство. Что-то страшное надвигалось на город и на его обитателей. Она вытаращила глаза, пальцы судорожно вцепились в край скамьи.
* * *
Тощий бродяга лежал убитый в тесном проулке. Люди, которые преследовали его, разошлись по домам или по трактирам, разнося заразу по городу.
* * *
– Adveniat regnum tuum…[12]
Солнечные лучи погасли, и церковь погрузилась в сумерки.
Анна Дорфмайстер почувствовала холод, тело стало неметь. Она раскрыла рот, чтобы предостеречь других, но из горла ее вырвался только слабый хрип.
– Nunc et in hora mortis nostrae. Amen[13].
Анна свалилась со скамьи, ударилась о холодные плиты. Глаза ее застыли. Священник и прихожане склонились над ней. Последнее, что увидела Анна Дорфмайстер, – это лица, чернеющие в сумеречном свете, и глаза как бездонные пропасти.
Покойники, все они, мужчины, женщины, дети…
LIX
Фон Фрайзинг не поверил своим ушам.
– Схвачены? Вы уверены?
Отец Виргилий медленно кивнул.
– Так мне сказали. На рассвете стражники арестовали двух беглецов, и одного из них, как оказалось, разыскивал брат Бернард. Не знаю, были ли с ними женщины.
– И что теперь намерен делать Бернард?
– Это одному Богу известно. Возможно, он лишь задаст им пару вопросов. Может, и на ваш счет спросит…
– Моя совесть чиста. Я не за себя беспокоюсь.
– Может, нам и не стоит беспокоиться? Не исключено, что Бернард хочет лишь внести ясность… – Но отец Виргилий, очевидно, и сам не верил в это. – Я просто хотел поставить вас в известность. Помяните их в ваших молитвах. Omnia Ad Maiorem Dei Gloriam.
И он покинул комнату.
Фон Фрайзинг прекрасно понимал, что все это значит. Бернард явно не отличался любовью к ближнему. Напротив, таким, как он, Церковь и была обязана своей устрашающей репутацией. И для него это был лучший из комплиментов.
Иезуит понимал также, что ничем не сможет помочь Иоганну и Элизабет. Даже будь он на свободе, у него не было ни единого шанса.
Монах опустил голову. Даже вера не могла превозмочь его бессилия.
* * *
Йозефа прикрыла за собой дверцу и посветила вокруг масляной лампой.
Элизабет свернулась в углу и смотрела прямо перед собой.
– Элизабет? – Женщина села рядом и осторожно обняла ее. – Что случилось?
Та рассказала ей, как попыталась освободить Иоганна, как на нее напали в переулке. Рассказала о болезни.
Йозефа невольно отшатнулась. Рассказ Листа еще не изгладился из памяти, и ей страшно было даже представить, чем это все могло обернуться для Вены. Но меньше всего ей хотелось оставаться в одной комнате с одной из них.
От Элизабет не укрылось выражение ее лица.
– Мне так жаль, – сказала она и тихо заплакала.
Йозефа взглянула на Элизабет и словно теперь только осознала, через что ей пришлось пройти: смерть дорогих ей людей, бегство на чужбину и, что хуже всего, неисцелимая болезнь, о которой она не могла никому рассказать, даже тому единственному, кто мог бы ее утешить. И даже с этим человеком ее разлучили…
– Все не так плохо, – мягким голосом сказала Йозефа. – Я ведь тоже не сидела сложа руки. Хайнц всегда заступался за нищих, если солдаты гвардии незаслуженно били и обирали их. Пусть это всего лишь нищие… но они привыкли возвращать долги.
Элизабет посмотрела на нее с надеждой.
– А знаешь, кто еще готов нам помочь? Ганс и Карл, два стражника, помнишь их? Я же говорила, что все будет хорошо, упрямая ты пастушка. – Йозефа прижала ее к себе. – Слушай, что я придумала…
LX
Дверь распахнулась, и в камеру вошли трое солдат.
Фон Пранк неохотно прервался. Подошел к солдатам, о чем-то переговорил с ними.
Иоганн был на грани обморока и сумел разобрать лишь обрывки фраз.
– …положение критическое… городской совет… чума или того хуже… срочно…
Явно озадаченный, фон Пранк потер виски. Потом вернулся к Листу и заглянул ему в глаза.
– Мы с тобой не закончили.
Вслед за солдатами фон Пранк покинул камеру. Сквозь туманную пелену Иоганн смотрел им вслед. Потом в глазах у него потемнело.
* * *
Тюремщик приволок Листа обратно в камеру и сбросил на пол, после чего захлопнул дверь и побрел прочь.
Пруссак подскочил к другу и перевернул его на спину. Рана в боку сильно кровоточила. Пруссак оторвал лоскут от рубашки Иоганна и попытался остановить кровь.
Тот застонал и пришел в себя. Посмотрел на друга.
– Так ты еще жив? Они там, видно, совсем от рук отбились… – От Листа не укрылась тревога за деловитым тоном друга.
– Не сказал бы. Там что-то стряслось, какое-то…
– Что? Иоганн…
Но тот снова потерял сознание.
Лист пришел в себя. Он лежал на тонкой подстилке из соломы. Пруссак нервно расхаживал из угла в угол.
Иоганн потрогал бок.
– Долго я провалялся?
– И пропустил кое-что интересное. Хотя я сам точно ничего не знаю. В одном можно быть уверенным: в городе какой-то переполох. Даже здесь численность караула сократили до предела. На ум приходят турки или чума.
Иоганн почесал голову. Чувство было такое, будто каждую мысль приходилось извлекать из себя клещами.
– Надеюсь, с нашими женщинами все хорошо.
– На этот счет не волнуйся, они не пропадут.
LXI
Фон Пранк стремительно шагал к ратуше. Новый портал купался в лучах заходящего солнца. Солдаты едва поспевали за ним.
Генерал был вне себя от злости. Он не понимал, с какой стати его тащат на заседания городского совета, которые только мешали работать. Фон Пранк влетел в зал для совещаний, где уже собрался городской совет с полусотней чиновников и представители церкви.
«Сколь бы мизерным ни было сообщество, оно все равно разделится на кружки помельче», – подумал фон Пранк, занимая свое место. Так, двенадцать членов городского совета отстранились от двенадцати судебных заседателей, а те, в свою очередь, старались не соприкасаться ни с кем из семидесяти шести членов большого совета.
