Где же находился Никий, наш командир? Больной, с нефритом, в своей палатке. Настал его шестьдесят второй день рождения. Люди смеялись над ним, потешались над ясновидцами и гадалками, которые вились вокруг его палатки, как чайки над кучей отбросов.

Предприятие, задуманное умелыми людьми, умеющими действовать эффективно, свернуло с правильного курса. Результат — пагубный. Некогда дисциплинированные солдаты откупились от работы и потратили полученный таким образом досуг на торговлю женщинами, контрабанду и спекуляцию воинским имуществом. И кто же их остановит? Они были деловыми людьми, которые знали, как протянуть ладонь и как её подмазать. И даже хорошие солдаты, свидетели этой коррупции, которые видели бессилие своих командиров, потеряли всякую охоту сохранять порядок. Солдатские мешки, казалось, так и бугрились мышцами — они были набиты под завязку. О гигиене позабыли. Больных было больше, чем работающих на стене.

Я тоже не устоял перед этим наплывом правонарушений. Поначалу протестовал и добился только того, что меня разжаловали в рядовые. Тогда я занялся охотой. У меня были собаки и загонщик. Во всяком случае, регулярное занятие. Я уходил из лагеря дней на десять, и меня ни разу не хватились. Моряки с «Пандоры» рассеялись. Некоторые вернулись на корабль, считая, что служить на море легче, чем таскать на горбу лоток с известью. Другие уклонялись от работы в мрачных больничных палатках. Я перебрался в Олимпию к Лиону и стал жить по соседству с земляками Теламона из Аркадии.

Однажды вечером мы решили прогуляться по холмам, которые назывались Эпиполы. Лион с грустью размышлял о происходящем, стремясь найти причину такого разброда. Теламон в это время мочился — он даже головы не повернул.

   — Нет Алкивиада, нет империи.

Наступила ночь. Форт под названием Круг был освещён факелами. Мы гуляли, глядя на город и гавань.

   — Никий сделал себе карьеру, — продолжал Теламон. — Он как старая кляча за плугом, которая только и думает о том, как бы поскорее оказаться в конюшне.

Наёмник показал на людской муравейник, кипевший под холмами. Он простирался от гавани до моря.

   — Взгляните на этот ад. Зачем человек пересекает море, чтобы воевать с народом, который ничем ему не угрожает? Не страх заставляет его делать это, не жадность. Только одна сила толкает его вперёд — мечта! А эта мечта ушла. Она дезертировала вместе с Алкивиадом.

Теламон заявил, что мы оказались не на той стороне. Мы обязательно проиграем.

Лион и я засмеялись. Как мы можем проиграть? Сиракузы отрезаны. Местные города перейдут на нашу сторону. Никаких других армий не предвидится. Кто поможет сиракузцам? Сами они определённо спастись не могут. Кто же их этому научит?

   — Спартанцы, — сказал Теламон, словно это было очевидно. — Когда Алкивиад переправит своих школьных учителей в Сиракузы, к их соотечественнику Дориану.

Среди отличий спартанцев от других народов есть следующее. Когда союзник в отчаянии обращается к ним за помощью, они направляют не войска, не деньги, а лишь одного полководца. Этого одного офицера, принявшего командование осаждёнными, оказывается достаточно, чтобы повернуть дело в пользу терпящих поражение.

Именно это и произошло в Сиракузах. Полководца звали Гилипп. Я знал его по школе в Спарте. Вот его история.

Мальчиком Гилипп был исключительно быстрым бегуном. В десять лет на юношеских Гиацинтиях он победил в беге на дистанции более десяти миль. Самым тяжёлым испытанием при этом забеге было вот какое: каждый участник должен набрать в рот воды и не глотать её во время всего забега. На финише следовало вылить эту воду в приёмник — то была бронзовая статуя Аполлона с протянутыми и сложенными в виде чаши ладонями. Выбыли почти все участники. Иногда споткнёшься и проглотишь воду рефлекторно.

Гилипп придумал хитрость. Когда судьи не видели, он проглатывал воду и продолжал бежать. Втайне от всех он заранее наливал воду в углубление в камне возле дороги на расстоянии мили от финиша. Опередив к этому моменту других мальчиков, он снова набирал в рот воду и держал её до конца. Таким образом он победил дважды — в десять и одиннадцать лет. Но однажды ночью, лёжа рядом со своим старшим братом Фебидом, Гилипп похвастался секретом. Фебид решил преподать ему урок. В следующем году на бегах старший брат опрокинул заветный камень. Когда Гилипп добежал до него, как всегда опередив всех, он не обнаружил там воды. А сзади его уже догоняли другие мальчики.

Гилипп вихрем добежал до финиша — опять первым. Судьи приказали ему наполнить ладони бога, то есть вылить воду изо рта. Гилипп прокусил себе язык и наполнил рот кровью.

Впоследствии Гилипп служил под командованием Брасида во Фракии. Он не только отличался личной храбростью, но и добился выдающихся успехов, командуя плохим войском — призывниками-илотами, не имеющими надлежащего оружия и почти необученными. Казалось, он обладал духовным родством с этим «подкованным на шипы» норовистым народом. Гилипп сумел превратить их в отборные войска. Эта способность определённо повлияла на решение эфоров направить его в Сиракузы.

Этот самый Гилипп, теперь полемарх, военачальник тридцати шести лет, обладатель трёх наград за храбрость, включая Мантинею, прибыл на Сицилию с четырьмя кораблями, двумя секретарями, одним младшим офицером и горсткой освобождённых илотов в качестве моряков. В течение двенадцати месяцев он перевернул в Сиракузах всё — начав с адмиралтейства, которое до его прибытия ослепляло разноцветными одеждами, подобными оперенью попугаев. Он запретил все цвета, кроме белого, и публично сжёг все эти отвлекающие от дела тряпки. Он провёл гимнопедию в дорическом духе в честь Посейдона. Чтобы люди не валялись в постелях, установил порядок жертвоприношений на рассвете и потребовал, чтобы на церемонии присутствовали все командиры. Он запретил носить головные уборы на море — частично для того, чтобы люди не щеголяли друг перед другом, но в основном чтобы они загорели и выглядели почерневшими и мужественными.

Малую гавань, чьи верфи были открыты для нападения афинян, Гилипп укрепил дамбой и частоколом. За частоколом он заставил своих подчинённых работать. До сих пор морские архитекторы и корабельные плотники считались ремесленниками и числились среди низших специалистов. Гилипп изменил это и выдал им почётные значки. Отныне они объявлялись poleos soteres, спасителями города.

До появления Гилиппа молодые люди младше восемнадцати не могли внести свои имена в списки граждан, а те, кому было за шестьдесят, независимо от умений и энергии, увольнялись из армии. Гилипп аннулировал и эти законы. Он привлёк в ряды кораблестроителей способную молодёжь, а опытных стариков назначил учителями. К концу зимы флот Сиракуз обладал почти таким же количеством военных кораблей, сколько было у осаждавших, а сицилийские морские командиры так осмелели, что готовы были к сражению.

Таким же образом преобразовал Гилипп и сухопутную армию. Он провёл учения, чтобы узнать, кто служит за честь, а кто за деньги. Первых он назначил офицерами. Все, кто получил должность по знакомству или за взятку, должны были вновь подать заявление. Теперь их судьбу решали сам Гилипп и его новые командиры. Он реорганизовал армию, составив отряды не по родам, а по городским территориям. Он ставил рядом людей, которые соперничали друг с другом, и предлагал награды победителю в честном состязании. Так отряд Гельского района победил своих соперников из Андефузии. Тогда Гилипп объединил их и выставил совместно против других. С помощью таких тренировок каждое подразделение приобретало уверенность в себе, а армия стала сплочённой.

Обнаружив нехватку оружия и доспехов, Гилипп приказал всем, кто имел щит и нагрудную пластину, явиться на центральную площадь. Богачи, разрядившись, продемонстрировали свои позолоченные, ослепительно блестящие доспехи. Увидев, с какой гордостью они красуются, Гилипп поставил рядом свою простую паноплию — полное вооружение тяжёлого пехотинца. Все излишества были изъяты и проданы. На вырученные суммы закупили вооружение остальным.