— Теперь я могу умереть спокойно.

В тот день мне не удалось представить Эвнику. Позже, навещая тётку в городе, я не взял с собой любовницу. И таким образом вызвал ещё один из череды неприятных скандалов, продолжающихся всю ночь и оставляющих человека растерзанным до мяса.

   — Чего же во мне нет, Поммо, что ты не пускаешь меня в дом своей тётки? Разве у меня недостаточно гладкая кожа? Может быть, тебе не нравится форма моих икр? Ну что ж, этих морщин не было бы на моём лице, друг мой, как и вен на моих ногах, если бы я не горбатилась рядом с тобой в этом аду, будь он проклят. Ты неблагодарный пёс! Я не гражданка Афин, да? Ну так сделай меня гражданкой! Употреби своё влияние. Привлеки своих воображаемых друзей, которые белое делают чёрным, а потом опять отбеливают!

В ней кипела долго сдерживаемая ярость.

   — Я скажу тебе, почему ты не представляешь меня своей тётке. Потому что она даже сейчас занята поисками невесты для тебя. Много лет назад она откопала для тебя твою девственницу Фебу. И сейчас ищет. Какую-нибудь правильную, из хорошей афинской семьи, такую, с которой ты сможешь иметь детей — таких детей, чьи имена можно занести в списки граждан. Не ублюдков от иноземной сучки, у которых не будет ни права голосовать, ни права приносить жертвы богам, которые не смогут даже претендовать на образование, когда тебя прикончат на какой-нибудь войне.

Однажды Эвника обнаружила меня стоящим в раздумьях возле семейного склепа. Теперь она вообразила, будто я горюю о своей умершей жене, а она, любовница, мне не нужна. Эвника объявила, что я стыжусь её. Она не подходит мне. Она меня недостойна.

Ночью она вдруг резко встала с кровати.

   — Ты бросишь меня.

Я был очень измотан и совершенно не думал об этом.

   — О чём ты?

   — Ты станешь господином. Ты бросишь меня.

Я приказал ей ложиться и спать. Она со всей силы ударила меня по лицу.

   — На этой кровати слишком много спящих, Поммо. Я не могу дрыхнуть рядом с призраком твоей жены. Одна из нас должна уйти.

Я услышал, как мои губы произнесли:

   — Тогда уходи.

Женщина в ярости ударила меня ещё раз.

   — Я скажу тебе кое-что! Она в могиле, твоя жёнушка. И твоя сестра тоже мертва. А я — живая.

И тогда я ударил её в ответ. Она отлетела к стене и упала. Я с ужасом понял, что бью женщину. Но ведь она виновата. Только она могла довести меня до такого исступления.

   — Тебе стыдно быть рядом со мной. — Эвника выплюнула кровь. — Ты ни во что не ставишь жизнь, прожитую нами вместе, и всё хочешь забыть об этом. Словно этого вовсе не случалось. Ну что ж, это случилось, Поммо, это ведь случилось. Я была тебе женой, хоть и не по закону, а ты был мне мужем. Ты — мой муж.

И она заплакала. Я опустился на колени возле неё, успокаивая, как мог. Но это были лишь слова. В глубине сердца я сам хотел уйти — или пусть уйдёт она.

   — Что со мной будет? Рожу я наконец ребёнка или так и буду делать аборты, как ты велишь?

Она умоляла увезти её из Афин, прочь от матримониальных планов тётушки, прочь от войны. Есть же такие места — мы видели их во время наших странствий! — безопасные места... Давай уедем! У нас есть всё, что нужно. Наши руки, наши сердца...

Хотя я стоял на коленях совсем близко и её колено оказалось между моими, а руки лежали на моих плечах, сердце моё в этом не участвовало. Оно находилось очень далеко и молчало.

   — Ты бросишь меня, Поммо. Я вижу это в твоих глазах. Но это не со мной ты расстанешься, ты потеряешь себя, Ни одна женщина не сможет дать тебе того, что давала тебе я. Уходи. Я не буду тебя удерживать. Но я скажу тебе, что с тобой случится. Это сбудется. Ты будешь есть, но останешься голоден. Ты будешь пить, но никогда не напьёшься. Ты будешь иметь женщин, но не испытаешь удовлетворения. Ты будешь стоять у развилки дорог, и тебе будет всё равно, по какой идти. Ни одна дорога никуда не приведёт тебя, пока ты снова не обретёшь себя и не вернёшься домой, ко мне.

Ясон, друг мой. В меня попадали стрелы, и, что ещё хуже, их вынимали. На меня обрушивались каменные стены. Но никогда ни один удар не отзывался в моём сердце такой болью, как слова этой женщины.

Было бы лучше сказать, что после этого ушла она. Или что ушёл я. Но на самом деле мы с ней прожили ещё одиннадцать месяцев. Она родила сына и была беременна опять, когда я записался на «Пандору» под командованием Менесфея из эскадры «Титан» Хемедема.

В ту зиму наше имение пришло в упадок. Жена Лиона Теоноя развелась с ним. С просроченными закладными и необходимостью содержать детей, мой брат не мог отказаться от трёхмесячного вознаграждения за прохождение испытания на пригодность и годового жалованья офицера. Он записался на корабль под командованием Ламаха. Теламон взял в подчинение пятьдесят наёмников — все они были из Аркадии, как и он сам. Нашу землю мы с братом отдали в аренду дядьям. Половину жалованья я отвёл Эвнике, вознаграждение передал деду — первый взнос в оплату долга за помощь, оказанную нам нашей семьёй.

Я не смог ужиться на суше. Это лишь сон солдата. Куда ещё идти мне или любому из нас? Только на войну.

Дай-ка я кое-что покажу тебе, внучек. Это приказ по флоту о выходе в море на Сицилию. Точнее, одна из сотен копий, выполненных секретарями адмиралтейства. Пощупай. Это не тростник, не пульпа, это лен. Это льняное полотно.

Этот документ предназначался для долгого хранения. Он воспринимался как эпохальное свидетельство бессмертной славы, которое впоследствии каждый офицер должен будет передавать своим потомкам. Сейчас я передаю этот документ тебе, дитя моё, но не потому, что так задумали его создатели, а потому, что пути богов неисповедимы.

Изготовлением этого документа занималась контора архонта по делам войны. Копии раздавались каждому триерарху флота, всем навигаторам и капитанам, всем, кто вкладывал деньги в строительство и снабжение флота, членам коллегии стратегов, ста членам коллегии судостроителей, кураторам портов, администраторам, кораблестроителям, поставщикам, изготовителям парусов, оружейникам. Я и ещё шесть служащих работали над этим документом день и ночь в течение почти семи месяцев.

Обрати внимание на оборотную сторону. Это штурманская карта порта Пирей, Большой гавани и Кантара, от форта и Морского ведомства в Ээтионее до приморского города Эмпория и Тихой гавани; далее до Акте — с сигналами, показывающими время прилива и отлива, с указанием расположения всех фарватерных буёв от Диацевгмы до Эфебия, включая расстояния от мола до мола и триангуляционные углы между каждым из четырёх буёв и двадцатью семью банками, так чтобы капитан судна, проводя азимуты к различным флажкам, мог определить положение своего корабля в каждой точке гавани с точностью до длины шлюпки. Этого требовали Никий и Алкивиад — хоть в чём-то они были единодушны! — чтобы каждый из трёхсот шестидесяти четырёх кораблей мог занять предписанное ему место, и этот колоссальный выход в море прошёл организованно, сохраняя порядок, поражающий глаз и приятный богам.

На лицевой стороне обозначены местоположения жрецов и магистратов. Квадраты вдоль фарватера — стационарные баржи, поставленные для главного архонта, жрецов и жриц Афины Паллады, а также стражей алтарей Агравла, Эниалия, Ареса, Зевса, Талона, Ауксона и Гегемона. Каждый демарх также имел свою баржу. Кроме того, имелись смотровые посты, профинансированные частным порядком, дополнительно к тем двумстам, что растянулись на три мили напротив Сунийской дороги. Пирс в Пирее, от которого должен был отчаливать флот, предназначался для членов Совета. С возложенными на головы венками они стояли на ступенях и смотрели через водную гладь на храм Афродиты, покровительницы мореплавателей, на территории которого находились женщины, одетые в белое, — жёны и матери триерархов. Они держали в руках ветки тиса и гиацинта. В головной части бухты был воздвигнут алтарь Посейдона, на котором был принесён в жертву буйвол.