И вот от моего удара упал первый враг. Он рухнул прямо на камни, и я слышал, как треснул его череп. Мой брат оттащил меня от него, когда я хотел снять с него нагрудную пластину и щит. Я был без ума от радости — я жив, я чувствовал себя непобедимым! Многие молодые воины в таком состоянии действуют как варвары. А Лион оттащил меня.

Собрался наш отряд. Мы завладели этим местом, мы победили! Наши войска внизу приветствовали своё освобождение. Я видел, что с утёса свисали верёвки. Несколько человек снизу забрались наверх и теперь стояли перед нами. Я узнал македонского командира — он стал яростно и зло ругать Алкивиада.

Он назвал юношу беспечным. Говорил, что тот — ослушник, который не повинуется приказам. Из-за его самоуправства погибли трое, потеряны два корабля. Где щиты и оружие? Знает ли он, какое наказание ждёт нас за потерю? Глаза македонянина метали молнии. Уж он постарается, чтобы Алкивиада вздёрнули по обвинению в мятеже, если не в измене. Он клянётся Зевсом, что станцует на его могиле.

Трое македонских офицеров поддержали этого командира. Но выражение лица Алкивиада не изменилось. Он лишь ожидал конца разглагольствований.

   — Нельзя выступать с такой речью, — сказал он наконец, — стоя спиной к обрыву.

Не стану слишком драматизировать этот момент. Только скажу, что трое приверженцев капитана, принимая во внимание создавшееся положение, схватили своего командира и действительно столкнули его с обрыва.

Новая неожиданность для нас — тех, кто впервые в своей молодой жизни испытал такой ужас, какого и представить себе прежде не мог! Что с нами будет? Находящиеся внизу наверняка сообщат о действиях Алкивиада. Мы — соучастники. Неужели нас будут судить как убийц? И наши имена будут очернены, наши семьи — обесчещены, нашим родным будет стыдно за нас? Неужто нас вернут в Афины в цепях и мы будем ждать казни?

Алкивиад приблизился к трём македонянам, положил им руки на плечи и заверил, что у него нет дурных намерений. Он спросил у них имя и род того офицера, что сорвался со скалы.

   — Подготовьте донесение, — приказал Алкивиад.

И продиктовал текст приказа о вынесении благодарности за героизм. Всё совершенное им в ту ночь он приписал капитану. Он расписал мужество этого офицера, проявленное перед лицом страшной опасности. Не думая о себе, македонянин вышел в море во время шторма, поднялся по гладкой отвесной скале, окружил и разгромил врага. Своими действиями он сохранил корабли и людей своей команды, что находились внизу, на прибрежной полосе. И на самом пике его триумфа, когда его меч сразил вражеского командира, жестокая судьба настигла его и он упал со скалы.

   — Слава о его подвиге, — заключил Алкивиад, — будет жить в веках.

Далее он объявил, что это донесение будет отослано отцу капитана, а после нашего возвращения будет представлено им лично Пахету и македонским военачальникам; после чего обратился к нам:

   — Кто из вас, братья, подпишется под моим именем на этом донесении?

Нечего и говорить, что согласились все.

Наш отряд влился в войска под командованием Пахета и более месяца принимал участие в сражениях. И всё это время девятнадцатилетний Алкивиад признавался нами за старшего, хотя официально никто не назначал его командиром. В конце концов его всё-таки сделали капитаном. Когда мы наконец достигли Потидеи, нашего первоначального пункта назначения, и соединились с войсками, занятыми осадой, то наш отряд был расформирован так же беспечно, как некогда сложился, а Алкивиад, ничем не награждённый и ни в чём не обвинённый, был отправлен в свою часть.

Несколько сезонов подряд я и мой брат служили бок о бок с несколькими молодыми людьми, присутствовавшими в тот час у обрыва. Мы имели возможность общаться на любую тему; однако ни разу ни один из нас не упомянул о случившемся и ни намёком не подтвердил реальность этого происшествия.

Два человека доказали при осаде Потидеи свою незаменимость: Алкивиад и мой брат. Своим поведением в бою и на военных советах первый ясно доказал, что он —

Повсюду его признавали самым блестящим, самым отчаянным, обладавшим несомненным полководческим гением. В Афинах сфера его деятельности была ограничена обычными интересами молодости — спортом и любовными приключениями. Война всё перевернула, предоставив ему дело, соразмерное с его способностями. Неожиданно он оказался в своей стихии. Никто и не предполагал, что юноша, не достигший ещё и двадцати лет, может быть возвышен до верховного командования; что он не только проведёт осаду с большой решительностью и умом, но и завершит её с успехом и наименьшими потерями.

Что касается моего брата, он сделал себе имя своей опытностью среди юнцов. Как бы ни велика была армия, основная работа войны выполняется малыми подразделениями, и в каждом таком подразделении должен быть хотя бы один человек, подобный моему брату Лиону, — человек, которому неведом страх, который, несмотря на все трудности войны, каждое утро просыпается радостный, готовый со смехом снять груз с чужих плеч, взяться за любое задание, каким бы посредственным и скромным оно ни было. Подразделение, где нет такого человека, никогда не добьётся успеха. Имея же такого Лиона, оно, конечно, может когда-нибудь потерпеть поражение, но никогда не будет сломлено.

Письма нашего отца настигли нас в Потидее. Нас с Лионом вызвали в палатку офицера, чьё имя я не могу вспомнить. Он громко зачитал два заявления нашего отца. Там подтверждалось, что возраст моего брата — шестнадцать лет и три месяца; отец просил немедленно отчислить его и обещал заплатить все штрафы и оплатить его проезд.

— Что ты на это скажешь? — строго осведомился капитан.

Лион выпрямился во весь свой немаленький рост и поклялся водами Стикса, что ему не только двадцать — уже двадцать три! Наш отец, заявил он, желает лучшего, но после опустошения наших земель у него совершенно расстроены нервы, и он боится потерять своих сыновей — что и понятно. Отсюда его обращение, представленное с такой трогательной и правдоподобной убедительностью.

Капитан вызвал свидетелей — наших земляков, которые подтвердили правдивость письма. Однако Лион продолжал стоять на своём. Не возраст делает воина, но энтузиазм и сердце!

Наш командир оборвал его. Я никогда не видел такого безутешного человека, как Лион. Вид его был почти комичен, когда он, с унылым лицом и поникшей головой, садился на галеру, чтобы отправиться домой.

Штраф за преступление брата пал на меня — как и следовало ожидать, поскольку я был старшим. Он равнялся трёхмесячному жалованью. Меня исключили из строевых частей и приказали командовать мальчиками, которых отправили рубить лес. Нам выдали топоры, дали мулов и тележки.

Ты ведь был в Потидее, Ясон, я тебя помню. Ты прибыл в конце весны с Эвримедоном. В то время туда как раз направили конные отряды — нам на выручку; ими пополнили войска, поредевшие из-за чумы. Тебе повезло, ты пропустил ту зиму.

Во времена наших отцов зима была сезонным затишьем. Кто мечтал о сражениях в снегу, на скользком льду? Сезоном войны было лето. В Спарте не имелось даже слова для обозначения лета, они называли это время strateiorion, «сезон кампаний». Но осада не может осуществляться только в солнечную погоду. И появился новый календарь для нового вида войны.

То была дырявая осада. Войска больше общались с врагом, нежели со своими соотечественниками. Мы продавали осаждённым еду и дрова, потидейцы торговали драгоценностями. Сначала шло золото, затем камни и льняное полотно. Они продавали нам доспехи и мечи. С середины зимы они стали торговать своими дочерьми.