Он жестом показал на толпу поклонников, которые не спешили уходить и глазели на происходящее, стоя у перил террасы.

   — Я могу сделать так, что эти обожатели через час будут жаждать твоей крови.

Оба двоюродных брата рассмеялись. Зрители, которые не могли не слышать ироничной тирады Эвриптолема, отозвались дружным хохотом.

   — Аплодирую твоему красноречию, — подвёл итог Алкивиад, — но ты ошибаешься. Ты превратно истолковываешь человеческий характер. Ни одна душа не стремится отравиться собственными низкими побуждениями. Она желает возвыситься на крыльях того daimon, того присущего ему духа, который оживляет душу. Посмотри туда, на моряков и пехотинцев, что стоят на погрузочных причалах. Ими движет не желчь и не зависть, но кровь, которую стремительно гонит их сердце. Они жаждут славы не меньше, чем Тесей или Ахилл.

   — Половина из них — потенциальные ловкачи, и ты знаешь это.

   — Только из-за близорукости их вождей.

   — Кузен, дни богов и героев миновали.

   — Только не для меня. И не для них.

Алкивиад опять показал на группу слушателей, собравшихся внизу.

   — Ты осуждаешь меня, кузен, ты настаиваешь на том, что я должен мечтать не только о собственной славе, но и о возвышении нашей нации. Но ведь ничего нет лучше известности и славы! Это самые лучшие, самые безгрешные и самые возвышенные чаяния души, ибо они заключают в себе желание бессмертия, преодоления всех присущих человеческому естеству пределов. И ещё ты осуждаешь меня, Эвро, за то, что я расточаю своё время на ярких людей, великолепных лошадей и прекрасных собак, что я не трачу его на простолюдинов, которые составляют основу нашей нации. Но я наблюдал этих людей, и простых, и среднего достатка, в присутствии самых обычных лошадей и самых заурядных собак. Они толпятся вокруг великих с тем же постоянством, с каким пчёлы летят на мёд. А почему? Разве не потому, что они чувствуют благородство выдающихся личностей? Разве при созерцании чемпиона обычный человек не чувствует, как в его груди зарождается жажда обладать теми же качествами? Фриник предупреждал:

Но он тоже ошибался. Демократия и должна быть империей. Свобода возбуждает в человеке аппетит, которому должна быть дана цель, соизмеримая с его силой.

Настал черёд Эвро барабанить пальцами по столу.

   — И кто же, кузен, зажжёт это пламя?

   — Я, — объявил Алкивиад. И засмеялся.

Эвро вторил ему.

   — Тогда — вот путь, по которому тебе следует идти, кузен. — Эвриптолем наклонился вперёд, казалось воодушевлённый этой идеей. — Если наши соотечественники не пойдут за тобой, не доверяя твоей молодости, обратись в другие суды, в другие Советы. Займись торговлей с другими странами — нашими соперниками и союзниками. Скоро правители иностранных государств узнают о болезни Перикла. Они зададутся вопросом: кто же будет править в Афинах? С кем им придётся иметь дело, чтобы обеспечить процветание своих стран?

Эвриптолем выражал свои мысли быстро и кратко. Какой иностранный правитель, увидев перед собой Алкивиада и услышав его, не сможет понять: вот будущее Афин! Пренебречь этим героем из-за его молодости глупо. Самые проницательные, наблюдая за происходящим, быстро сообразят, что самое мудрое — поскорее заключить с ним союз. Алкивиад мог бы найти поддержку у иностранных дворов. Обеспечив себе преданность иностранцев, он мог бы составить коалицию. Кто, кроме него, в силах осуществить такое? Знатное происхождение откроет перед ним ворота десятка государств, а его честно завоёванная репутация отважного воина — не говоря уж о его занятиях коневодством и участии его коней в скачках — сослужит ему службу повсюду.

   — Ты убедил меня, кузен! — воскликнул Алкивиад.

Братья проговорили ещё час, обсуждая правомерность такой линии поведения и возможные последствия. В основе этой политики лежала война. Мир был для неё губителен.

   — Что скажешь, Поммо? — наконец повернулся ко мне Алкивиад. — Ты весь вечер молчишь.

Я не знал, что сказать. Он похлопал меня по плечу.

   — Политика утомляет нашего друга, Эвро. Он солдат. Скажи же нам, Полемид. Ну, каково мнение солдата?

   — Будь самим собой, — вот всё, что я мог ему сказать.

   — Да, — засмеялся Алкивиад. — Но которым из троих?

   — Иди на войну. Сражайся. Побеждай. Добывай Афинам победы. И пусть твои враги говорят против тебя, если посмеют.

Мы расстались на рассвете. Алкивиад был свеж, словно мирно проспал всю ночь. Он направился к рынку, чтобы найти там друзей и продолжить своё исследование. Меня он поблагодарил за искренность.

   — Тебе что-нибудь нужно, Поммо? Деньги? Должности?

   — Я бы хотел вернуть моего двоюродного брата, Симона. Если можешь, отпусти его.

   — Он сам выбирает свой путь, как ты или я.

Я поблагодарил его за желание помочь. Больше всего сейчас я хотел спать.

У дверей моего дома меня ждал человек. Лет тридцати, темнокожий, оружие упаковано, как у наёмного солдата. Он сидел на камне — завтракал, макая хлеб в вино. Он улыбнулся.

   — Ты знаешь, что не даёшь мне заниматься моим делом?

Я спросил, как его зовут.

   — Теламон. Я из Аркадии.

Я слышал о нём. Убийца. Из любопытства я пригласил его в дом.

   — Если ты собираешься и дальше зарабатывать себе на жизнь, перерезая другим вены, то, по крайней мере, бери за это плату, — упрекнул он меня. — Иначе как бедному человеку соревноваться с тобой?

Я сказал ему, что отказался от своего ремесла и что я раскаиваюсь.

   — Благородный жест, — заметил он.

Мне он понравился. Я дал ему хлеба — какой нашёлся, и он взял его, положив в свой мешок вместе с парой луковиц. Через десять дней он отплывал в составе воинской части под командованием Ламаха, чтобы совершить рейд по Пелопоннесу. Если я хочу, он может взять меня с собой.

   — Ты работал неловко, как я слышал. Нет надлежащей сноровки. Поедем со мной, я тебя научу.

   — Может быть, в другой раз.

Поднявшись, он оставил монету. Моего протеста он не принял.

   — Я беру плату и плачу сам.

С порога я смотрел, как он уходит, унося на себе девяносто фунтов снаряжения. Потом вернулся в дом — в свой опустевший дом смерти.

Вероятно, что-то изменилось. По крайней мере, сказал я себе, мне предлагали работу.

Книга третья

ПЕРВАЯ ВОЙНА СОВРЕМЕННЫМИ МЕТОДАМИ

Я не принял ни предложения Алкивиада получить офицерское звание, ни предложения Теламона последовать за ним и стать наёмником. Однако совет Алкивиада без внимания я всё же не оставил и отплыл пехотинцем под командованием Эвкла к фракийскому Херсонесу. Та кампания закончилась. Я остался жив и тотчас принял участие в другой, столь же бесславной, а потом ещё в одной.

Война стала совсем иной. Насчёт этого нас, рядовых тяжёлой пехоты, просветили старшие. В их времена были сражения. Битвы. Они вооружались и сражались. Линия против линии. Победу добывали в честном бою, с оружием в руках. А в наши дни всё стало по-другому. Наша война не была войной одного государства с другим, то была грызня фракций внутри государства — война меньшинства против большинства, война тех, кто имел, против тех, у кого этого не было.

Будучи гражданами Афин, мы принимали сторону демократов. Точнее, заставляли всех, кто искал нашей помощи, понять, что их демократия будет настолько демократичной, насколько мы им это позволим. При этом новом способе ведения войны, атакуя город, сражаешься не с героями, объединившимися для защиты своей родины, а с шайкой фанатиков, которой выпал случай в данный момент управлять государством. При этом твоими союзниками являются члены изгнанной фракции, стремящиеся восстановить своё господство.