Неужели мы умрём в тёплых постелях, восхваляя мир, этот призрак, которым обманывают нас наши враги, которые не в состоянии победить нас на море? Я презираю мир, если он означает наше поражение, и я призываю в свидетели кровь, пролитую этими героями.

Он встал, обращаясь к Фрасибулу.

   — Ты обвиняешь меня, друг мой, в том, что я жажду славы ценою преданности нашему народу. Но здесь нет противоречия. Слава — это судьба Афин. Афины были рождены для славы, а мы — сыновья их. Не обесценивайте себя, братья, считая себя хуже этих героев, чьи тени слушают нас сейчас. Они, как и мы, были людьми — не больше. Мы одержали такие же победы, если не большие, и будем побеждать и впредь.

   — Те, с кем ты призываешь нас состязаться, мертвы, Алкивиад, — промолвил молодой Перикл.

   — Никогда!

   — Мы ведь расположились лагерем возле их могил.

   — Нет, они никогда не умрут! Они живее нас, они не на полях Элизия, куда, как говорит Гомер, «не могут последовать ни боль, ни горе», но здесь, в этой ночи и в нас самих. Мы не можем вздохнуть без их дозволения или закрыть глаза и не увидеть перед собою их наследие. Они — это мы, они больше, чем кости и кровь. Они делают нас теми, кем мы являемся. Да, я встал бы в их ряды и взял бы вас с собой. Не в смерти и загробной жизни, но во плоти и с триумфом. Ты требуешь, Кирпич, чтобы я посмотрел на сидящих вокруг костра. Я смотрю. Но я не вижу смиренных и кротких. Я вижу храбрых и живых, людей, которым можно доверить войска, людей, которые с этими войсками будут непобедимы. Я вижу почти сроднившихся собратьев, которые скажут — когда придёт смерть, как приходит она ко всем, — что они выпили свою чашу до дна, не оставив ни капли. Сегодня мы сплочены, как братья. Что может быть лучше? Оказаться в таком месте среди храбрых, великолепных друзей! Найдутся ли более великие, чем те, кто жил давным-давно? Стоять среди них — большая честь! Но нельзя влиться в их ряды ценой лишь смертельного ранения железом. Пошлина при входе — вечная слава, завоёванная ради того, что любишь, ценою риска всем, что любишь. Я заплачу такую пошлину с радостью. Давайте разделим трапезу, братья, с теми, кто принёс пламя войны на Восток и объявил его своим.

Фрасибул стоял, глядя на уголья, которые разворотил его товарищ так, что они вспыхнули.

— Ты поражаешь меня, Алкивиад.

Я находился в Афинах, — продолжал дед, — когда Алкивиад захватил Халкедон, Селимбрию и Византии. Он говорил, что должен сделать это, — и сделал.

Халкедон он окружил стеной от моря до моря, а когда Фарнабаз напал на него со своими войсками и кавалерией и одновременно с тем Гиппократ, командир спартанского гарнизона, обрушился на него из города, Алкивиад разделил свои силы и разгромил обоих. Гиппократ был убит. В Селимбрии Алкивиад сам поднялся на стены вместе с ударной группой. Тайные сторонники афинян внутри города сговорились сдать город. Но когда одному из них не хватило мужества, другие подали сигнал преждевременно. И Алкивиад оказался отрезанным от остальных войск. С ним была лишь горсть людей. Защитники Селимбрии обрушились на него. Он приказал трубить в трубы, а потом, в полной тишине, велел населению сдать оружие в обмен на милосердие. Это было сказано достаточно повелительно, чтобы, заставить врага поверить в уже свершившееся падение города. Фракийцы требовали разграбить город до основания. И население согласилось сдаться, если Алкивиад отзовёт своих псов. И он сдержал слово. Ни с кем не обошлись плохо, только потребовали, чтобы Селимбрия снова стала союзником Афин и от имени Афин открыла проливы.

Византии он окружил осадными сооружениями и заблокировал его с моря. Затем дал знать, что его отзывают неотложные дела, и, явно напоказ, посадил всех осаждающих на корабли и отплыл. В ту же ночь он возвратился под покровом темноты, чтобы обрушиться на охрану, которая ничего не подозревала.

Теперь Алкивиад выполнил всё, что обещал. Он обезопасил Геллеспонт и разбил все силы, что были направлены против него. Он покрыл себя такой славой, что мог наконец вернуться домой.

Я уже говорил, что в то время я находился в Афинах. Дважды костоправы кроили мои ноги, и каждый раз происходило нагноение неиссечённой ткани. Моя жена едва не умерла от страха за меня. Мне-то было легче. Я был герой. Те, кто обеспечил Алкивиаду изгнание, и те, кто своим молчаливым согласием содействовали этому, теперь искали союза со мной и другими офицерами, имеющими отношение к его победам, а также с теми, кого Алкивиад, Фрасибул и Ферамен продолжали в качестве поощрения посылать домой на отдых. Вскоре и эти трое тоже отправятся домой. Афины ждали их, как невеста любимого.

Оказалось, что и мой подзащитный тоже ненадолго показался в Афинах. Об этом эпизоде следует рассказать, поскольку его последствия оказали влияние если не на самый ход войны, то, во всяком случае, на направление, в каком она могла бы пойти, если бы события развивались по-другому.

Полемид возобновил свой рассказ двадцать восьмого гекатомб зона, в день Афины. В этот день его сын — названный Николаем в честь его отца — появился на пороге моего дома, умоляя взять его с собой в тюрьму. Но здесь следует остановиться. Возвратимся к Геллеспонту и рассказу Полемида.

Весть о миротворческой миссии Эндия, — возобновил повествование Полемид, — достигла пролива за два дня до того, как корабли Алкивиада возвратились от могилы Ахилла. Многие праздновали. Верили, что теперь-то войне конец. Я тоже принял довольно, но веселье было прервано. Меня позвали. От имени Алкивиада Мантитей велел мне упаковать свой рундук, никому ни слова не говоря. Позже, когда уйдут секретари, я должен был явиться на командный пункт.

Я вспоминаю эту ночь ещё и потому, что встретил Дамона по прозвищу Кошачий Глаз. Должен сказать, что лично Алкивиаду я уже не служил. Я попросился уйти и был отпущен. Я не мог выносить сводничества. Теперь я служил у молодого Перикла на «Каллиопе».

Дело было так. Многие соревновались, кто доставит больше женщин своим командирам и у кого женщины будут лучше. Некоторые офицеры превратились в профессиональных сводников. Они привозили женщин даже из Египта. Любую красавицу, на какую только наткнутся в поле, заталкивали в мешок и доставляли начальству. Иногда нашему командиру требовалось две-три на ночь, просто для того, чтобы потом заснуть. Вот таким делом он занимался. Но я больше не мог стоять у его порога, отгоняя отвергнутых любовниц, готовых покончить с собой. Когда я попросил отпустить меня, он засмеялся.

   — Удивляюсь, что ты продержался так долго, Поммо. Наверное, ты любишь меня больше, чем я думал.

В эту ночь, вернувшись после ухода секретарей, я встретил этого Дамона. С ним была девушка — его невеста, как он сказал. Он хотел показать её Алкивиаду. Можно ему войти первому?

Одного взгляда на девушку оказалось достаточно, чтобы понять: она красива, хотя и не миловиднее любой из десятка предыдущих. Дамон и девушка вошли, я ждал. Наступила моя очередь.

Помещение было пусто. Ни одного младшего офицера, ни одного матроса.

   — Сегодня утром я отправляю к Эндию посольство на «Параде», чтобы передать официальный ответ стратегов на предложение спартанцев о мире. Ты будешь неофициальным послом. Только от меня.

Алкивиад сказал, что никаких письменных документов у меня не будет. Ни на одной границе я не должен отмечаться. Я передам его сообщение лично Эндию. Если меня будут спрашивать, зачем я приехал, я могу придумать всё, что угодно. Алкивиад спросил, знаю ли я, почему он посылает меня, а не кого-нибудь другого.

   — Эндий поверит тебе. Тебе не надо ничего делать, Поммо, просто будь самим собой. Солдат, отправленный по поручению солдата.