Полемид был привлечён к суду не по процедуре eisangelia — стандартному обвинению в измене; не по dikephonou — прямому обвинению в убийстве. Оба этих вида позволили бы ему выбрать добровольную ссылку и тем самым сохранить себе жизнь. Нет, он был осуждён — парой известных братьев-мошенников, марионеток признанных врагов демократии — по процедуре endeixis kakourgias, значительно более общей категории «проступка».

Этот абсурдный приговор поначалу поразил. Казалось, обвинители не знакомы с законом. Однако дальнейшие размышления вполне показали его коварство. Обвиняемый, находящийся под этой категорией обвинения, не только мог быть посажен в тюрьму до или во время суда без права добровольной ссылки; ему также отказывалось в освобождении под залог. Приговор будет вынесен не в совете или ареопаге, но в обычном народном суде, где такие формулировки, как «предатель» и «друг Спарты», наверняка вызовут гнев присяжных. Обвинители Полемида желали его смерти в любом случае. И, судя по всему, они могли добиться желаемого.

Хотя многие ненавидели Алкивиада и обвиняли его в падении нашего государства, всё же осталось и много таких, кто продолжал любить его. Они не будут протестовать против казни человека, который предал и убил их героя.

И всё же Полемид видел, что обвинители его — в этом он был уверен — принадлежали к числу тех, кто сговорился с врагами их страны, стараясь купить свои жизни ценой гибели сограждан.

Наружность Полемида была поразительной, необыкновенной. Темноглазый, чуть ниже среднего роста, мускулистый. Хотя ему было далеко за сорок, талия у него была как у юноши. Борода цвета железа, а кожа, несмотря на заключение, осталась цвета тёмной меди — кожа человека, который значительную часть жизни провёл на море. Шрамы от огня, копья, меча — на руках, на ногах, на спине. На лбу всё ещё оставалось рабское сиракузское клеймо в виде коппы, буквы Q, — знак плена и невыносимых страданий того, кто уцелел во время сицилийской катастрофы.

Ненавидел ли я его? О, я был готов возненавидеть этого человека. И всё же он разоружил меня — ясностью мысли, способом выражать свои чувства, искренностью, желанием оправдать себя и быть понятым. От моего предубеждения не осталось и следа. Несмотря на его преступления, в моём воображении он был похож на Одиссея. Полемид держался отнюдь не как жестокий и наглый наёмник. Напротив, в том, как он себя вёл, виделся благородный человек. Он тотчас предложил гостю вино и настоял на том, чтобы, я уселся на единственный имеющийся в камере табурет, причём подложил на сиденье овечье руно, которым прикрывал свой соломенный тюфяк.

Во время нашей начальной беседы он делал гимнастические упражнения, чтобы, несмотря на тюрьму, сохранить хорошую физическую форму. Он мог упереть пятку в стену выше головы и, стоя на другой ноге, приложить лоб к поднятой голени. Однажды, когда я принёс ему несколько яиц, он спрятал одно в кулак и, протянув руку, предложил мне разжать его пальцы или раздавить яйцо. Я приложил все силы к этому, но ничего сделать не удалось. Всё это время он смотрел на меня с озорной усмешкой.

Я никогда не боялся оставаться с этим человеком наедине. Проходили дни, и симпатия моя к нему росла, несмотря на многочисленные его преступления и полное отсутствие раскаяния в них. Его имя Полемид, как тебе известно, означает «Дитя войны». Он не был сыном любой войны, скорее войны беспрецедентной по размаху и длительности. От всех прочих она отличалась попранием кодекса чести, справедливости, намеренным лишением свободы — она отрицала те правила, по которым прежде велась борьба среди греков. То была первая из современных войн, и она медленно вела нашего рассказчика к завершению его судьбы.

Он начал как воин и кончил как убийца. Чем отличался от него я? Кто может отрицать, что в глубине души, по чьему-то поручению или собственной оплошности, не был участником такой же тёмной истории, как та, которую разыграл наш соотечественник Полемид?

Он, как и я, был продуктом своего времени. Большие и малые дороги кораблей проложены вдоль берега. Так и его путь шёл параллельно моему и пути главного из наших современников.

Ты спросишь меня, Ясон, — говорил заключённый Полемид, — что самое отвратительное в деле убийства? Являясь образцом честности и неподкупности, ты, несомненно, ожидаешь услышать: отягчение совести, ритуальное осквернение или, может быть, некоторая физическая трудность. Ни то, ни другое, ни третье. Самое трудное в этом деле — принести заказчику голову. Это необходимо сделать, чтобы тебе заплатили.

Теламон из Аркадии, мой наставник в профессии человекоубийства, учил меня помещать отрубленную голову в оливковое масло и доставлять её в кувшине. В начале войны такого доказательства не требовалось. Достаточно было кольца или амулета. Требования к убийце ужесточались по мере продолжения войны. Те жертвы, которых убивали не сразу, неизменно умоляли — некоторые очень горячо и многословно — сохранить им жизнь. Со своей стороны я считаю постыдным опускаться до того, чтобы вымаливать пощаду. Я выполнял свои обязательства.

Ты улыбаешься, Ясон. Ты должен помнить, что я не всегда был злодеем. Среди предков моей семьи был герой Фил, сын Аякса, предок Мильтиада и Кимона, которому были отданы права на город вместе с его братом Эврисаком и от которого происходил Алкивиад. Во всяком случае, он так утверждал. Мой отец Мелеагр разводил лошадей. У него были кони исключительной породы. Помнишь кобылу Бриарею, коренную в упряжке Алкивиада? Она принесла ему венок победителя на Олимпиаде в год его великолепной тройной победы, когда сам Еврипид сложил ему победную оду. Мы были хорошими людьми. Достойными людьми.

Я сказал это не для того, чтобы обелить себя и претендовать на невиновность в убийстве Алкивиада. Но ведь эти подлецы преследуют меня не за это, не так ли? Они и сами счастливы оттого, что он мёртв. Люди ничто так не ненавидят, как зеркало, в котором видят отражённым собственное ничтожество. Именно это преступление совершил твой учитель, философ Сократ. Он готов выпить ядовитое зелье. Мои преступления, боюсь, не будут удостоены такой чести.

Что касается обвинения в убийстве этого бедняги Филемона... вот в чём я невиновен! Это был несчастный случай. Спроси любого, кто это видел.

Только послушай, как я молю сохранить мне жизнь! Я похож на любую из лживых свиней, что хрюкают нынче в Афинах! (Тут Полемид засмеялся.) Если бы у меня было закопано в огороде золото, я выкопал бы его. Да, и ещё к твоим услугам моя жена и дочери!

Но послушай меня, Ясон, я ценю, что ты пришёл. Я знаю, ты очень занят, и благодарен тебе за то, что ты уделил мне время. Я знаю также и то, что ты презираешь если не меня, то мои поступки. Мои шансы оправдаться таковы, что человек, заключивший пари на мою голову, уже давно купил лопату, чтобы выкопать мне могилу. И всё же останься, прошу, побудь со мной. Давай вместе проследим путь этого человека, которого, говорят, я убил. Наши судьбы переплетены — твоя, моя, нашего народа.

Если виновен я, то виновны и Афины. Что я сделал, кроме того, что хотел этот город? Как город его любил, так любил его и я. Как город его ненавидел, так ненавидел его и я. Давай же расскажем эту историю, поведаем о тех чарах, которыми он околдовал наше государство, о том, как эти чары погубили нас, всех разом. И пока я, как собака, прошу сохранить мне жизнь, может быть, мы сможем выкопать немного золота — клад ясности и проникновения в сущность событий. Что скажешь, Ясон? Ты поможешь мне? Ты поможешь злодею исследовать источник его злодеяний?