— Мальчиком мне говорили, что там, в этом тайном месте, обитает молчаливая богиня. Ты узнаешь это место, когда боль станет невыносимой. Имя богини — Победа. Посмотрите вокруг, братья. Сейчас мы находимся именно в таком месте. И эта богиня сейчас с вами. Даже здесь, друзья мои, мы можем вверить себя ей, и она поднимет нас на своих крыльях.

Кто-то донёс на него. Мы так и не узнали, кто это сделал. Сиракузцы на верёвках подняли Лиона наверх и пытали его три дня. Я никогда не скажу, что они с ним делали. Скажу только, что настоящий ужас наступил потом.

Они спустили его вниз. Я оставался с ним всю ночь. Другие пытались согреть его телами. Через пять дней он снова решил учить, но никто не пришёл.

   — Тогда я буду преподавать воздуху!

И он учил воздух. Я приблизился к нему и сел. Это единственный поступок в моей жизни, которым я горжусь. Другие тоже подошли, зная, что этим они подписывают смертный приговор — ему и себе.

Сиракузцы снова подняли Лиона наверх. Когда они спустили его к нам, я был уверен, что он мёртв, и прижал его к груди. Наши товарищи принесли всё тряпьё, какое могли собрать. В какой-то момент после полуночи он шевельнулся.

   — Сколько неприятностей причиняет это тело. Было бы легче отделаться от него.

Он проспал час, потом вдруг сразу проснулся.

   — Ты должен продолжить мою историю, Поммо. Ты — единственный, кому я доверяю.

Я заснул, так и не выпустив его из объятий. Когда я проснулся, он уже остыл.

Мальчишками мы со своими друзьями играли в шары на том поле, которое называется Аспид, за стенами города, по соседству с храмом Афины, покровительницы моряков. Ты знаешь это место, Ясон? На Транспортной дороге есть уклон, где возчики набирают скорость, чтобы въехать на подъём западнее ворот. Мне было тогда девять лет, а Лиону — шесть. Он очень просил нас взять его в игру. Вдруг мяч полетел в сторону дороги. Лион побежал за ним. С другого конца поля я смотрел, как он бежит. В отличие от других мальчиков, которые в подобных случаях несутся сломя голову, он отлично понимал, куда бежит. Просто он не знал, что такое страх. Он стрелой вылетел на дорогу как раз перед повозкой, её массивные дубовые колёса громыхали на спуске. Я бросился через поле и выхватил его из-под колёс. Под ругань возчика я поставил брата на ноги и сильно ударил его, излив на его голову поток страшной брани — за то, что он напугал меня до смерти. Когда в тот вечер отец спросил его о происхождении синяка под глазом, он меня не выдал. Тем не менее меня выпороли, и ещё раз — на следующий день вечером, когда с невинных губ моего братца слетела блестящая копия моей тирады в его адрес. Но здесь, в каменоломне, я не мог спасти Лиона от его мужества.

Я похоронил его, как сумел, в самом глубоком месте того участка, где обитала богиня. Его скорбная песнь не нуждалась в многословии. Достаточно перечисления его подвигов. Он был самым храбрым солдатом и самым замечательным человеком, какого я знал.

На следующее утро я услышал, как выкликают моё имя. Меня за ноги вытащили наверх. Как ни стыдно признаваться, но смерть всё ещё страшила меня. Но больше всего меня огорчало то, что я не смогу отомстить Алкивиаду.

   — Боги, не допустите, чтобы я назвал имена.

Чья-то рука выволокла меня на край ямы. Землю усыпали сотни человеческих зубов. Мухи тучами вились над пятнами крови или отрубленными пальцами рук и ног. Я видел скамьи, к которым были привязаны несколько человек. У них были распороты животы, но они ещё жили. Рядом стояли грубо сколоченные столы, где были разложены орудия пыток — как у хирурга. Я узнал большие ножи и костоломы; назначение других инструментов я даже предположить не мог. Далее стояли столбы для экзекуций, сейчас они пустовали. Они были черны, и вокруг вились мухи. И известняк у их подножия весь был чёрен от крови. Позади белели палатки и каменный круг, на котором обедали охранники, а сбоку имелась небольшая площадка, где людей забивали, как скот, и где куры и голуби находили себе пищу. Страшное соседство людей и птиц показалось мне поразительной нелепостью, и я громко рассмеялся.

Охранник сильно ударил меня по почкам и толкнул вперёд. Другие потребовали назвать моё имя. Приходилось повторить его несколько раз, пока они искали в списке.

   — Полемид, сын Николая из Ахарн, да?

   — Да.

   — Сын Николая?

   — Да.

   — Из Ахарн?

   — Да.

   — Это тот самый человек. Я его забираю.

Последние слова произнёс кто-то незнакомый. Я повернулся на голос и увидел юношу крепкого сложения со шрамом земляничного цвета, следом копья на спине и лакедемонским серпом у бедра. Он был оруженосцем у спартанцев. Он протянул мне деревянную чашу, на дне которой плескалось немного вина, и ячменную корку.

   — Не пей сразу, не то умрёшь. Макай в вино хлеб.

Мне развязали руки, с ног сняли кандалы.

   — Кто ты? — спросил я юношу.

   — Ешь, — приказал он.

Я всмотрелся в его лицо. Я был уверен, что видел его раньше, но вспомнить не мог. Юноша безучастно осматривал меня, оценивая, сколько сил во мне ещё осталось и что от меня можно потребовать.

   — Я служу полемарху Лисандру, — произнёс он наконец. — Милосердием богов ты освобождаешься и будешь сопровождать меня в Спарту.

Книга пятая

АЛКИВИАД В СПАРТЕ

Только через полгода я попал в Лакедемон. Дважды моё здоровье ухудшалось — на подходе к Регию и на пути из Киллены. Я должен был поселиться в усадьбе Эндия на севере долины реки Эврот.

Всю зиму я провалялся в постели с жалованьем в кулаке, как говорят лакедемоняне. Кожа на груди стала тонкой, как папирус, из зеркала на меня смотрел скелет. С острова Сицилия ноги мои привезли двадцать семь незаживающих ран — уколы, подсечки, содранная кожа. Рёбра были переломаны в десяти местах. Когда мне сбрили волосы, чтобы обмыть щёлоком рану на голове, показалось багровое пятно. Кожа отслаивалась с головы, как луковичная кожура. Мне было велено есть и спать, есть и спать. Мои благодетели, пожилые люди — владельцы этой земли, поселили меня в бывшей комнате своего сына.

Днём я лежал на солнце, во дворе, выходящем на южную сторону, а вечерами — у огня, закутанный в необъятный плащ сельского жителя. Там была собака по кличке Кикер. Когда силы немного вернулись ко мне, я гулял по зимним холмам с этим псом. Я привязывал его к посоху, и он тянул меня, помогая идти.

Ночи были длинными. Мне часто снились сны. Я чувствовал себя старым — древним, как Крон. Перед моим взором проходили тени, и одной такой тенью был я сам. Я видел отца и сестру, Лиона и Симона, мою жену и ребёнка. С ними я разговаривал всю ночь. Эти разговоры были настолько содержательными, что должны были бы навсегда изменить мою душу. И всё же стоило проснуться, как они рассеивались, словно призрачный дым. Я ничего не мог удержать в памяти. Ночная тьма и солнечный свет были для меня равноценны. Видения вторгались в мой разум самочинно, и даже самый ясный день не мог их развеять. Я снова видел раненых в Большой гавани и умирающих, которых мы бросили, когда войско уходило. Я устало тащился в колонне к Ассинару. Сотни ночей я просыпался в ужасе и снова сталкивался с одним и тем же обвинением: я остался жить, когда другие погибли. По чьей милости я задержался на этой земле, когда столько людей — и большинство их лучше меня — навсегда укрыты могилой?

Однажды в полночь передо мной возник Алкивиад. Его явление было таким реальным! Я видел даже фибулу в виде волчьего клыка, которой он был награждён за Потидею. Я был уверен, что он пришёл ко мне во плоти. Мне уже сказали, что это он, а не Лисандр способствовал моему освобождению. Я не поблагодарил его, наоборот, осыпал бранью: