Через многочисленные шпангоуты пробирались nautai — гребцы, упаковывающие свои брезентовые мешки и вёсла. В этом хаосе звуков каждый спешил отметиться — о приходе на работу, об уходе с работы — до того, как прозвучит сигнал apostolei, администратора афинского флота.
Оружие было составлено вдоль причалов под флажками воинских соединений. В свете факелов были видны пехотинцы. Их бронзовое оружие сияло, смазанное для защиты от морской соли, а щиты были покрыты тканью из сальной овечьей шерсти.
Внизу у пирса Алкивиад остановился поговорить с Формионом и несколькими капитанами, а Эвриптолем и я поднялись по ступеням, испещрённым всякими непристойными рисунками, морскими выражениями и всем известным изображением «след ноги и кошка», указывающим направление к ближайшему публичному дому, открытой таверне под названием «Ouros» — «Попутный ветер», глядящей выходом на погрузочные причалы. Эвро спросил, видел ли я когда-нибудь магнит — как он притягивает железо. Он имел в виду своего двоюродного брата.
Ниже, в доке, мы заметили, какой переполох вызвал Алкивиад одним своим появлением. Как и в лагере под Потидеей, пехотинцы спешили к нему — только ради того, чтобы взглянуть на него хоть мельком. Казалось, к нему обращаются все проходящие мимо. Мы слышали, как несколько человек просили его выступить смелее. Пусть молодость не сдерживает его! Надо добиваться командной должности и при первой же возможности хватать её. Большинство солдат были молодыми, нашего возраста. Им уже надоели старики-командиры.
— Веди нас, сын Клиния! — кричали они, решительно вздымая кулаки.
В морской таверне, где его двоюродный брат и я ожидали его, предвкушение прихода Алкивиада наэлектризовало всю округу. Проститутки и прачки с ближайших улиц сбежались, нащипав себе щёки, чтобы на них вернулся румянец, и причесав себе волосы грязными пальцами. Ты ведь знаешь эту забегаловку, Ясон? Там тебе дадут не только выпить, но и поесть. Владелец таверны — финикиец из Тира. Он украшает своё заведение разными морскими символами и даёт блюдам соответствующие названия. Когда Алкивиад вошёл, тот поспешил предложить гостю «Лучшую часть улова». А может быть, господин предпочитает «Вкус моря»?
— Я съем вот это. — Алкивиад показал на горшок, стоявший на огне. — «Приступ тошноты».
И усмехнулся, глядя на хозяина. Тиара персидского владыки не доставила бы этому человеку большего удовольствия, чем улыбка Алкивиада. Но настроение афинянина было мрачным. Его сжигала откровенная зависть к Формиону. Ему не терпелось иметь собственный флот. Известность заставляла его нервничать. Алкивиад чувствовал, какое влияние он оказывает на массы, и намеревался использовать это. Зачем только он попросил своего двоюродного брата и меня сопровождать его?
— За исключением нашего друга Сократа, только у вас двоих хватает духу сказать мне в лицо, что я негодяй. Вот сейчас — скажите мне, но только правду: как и где я должен сделать ход?
Смерть Перикла создаст вакуум, продолжал Алкивиад, который поставит Афины и их союзников с ног на голову. Подвластные нам города-государства поднимут восстание, сбегутся предполагаемые преемники великого человека.
Эвриптолем прервал его, возмущённый. Как может Алкивиад столь хладнокровно рассуждать о смерти своего родственника, который — если будет на то воля богов — может прожить ещё полгода, а то и вовсе остаться в живых? Многие уже начали поправляться после болезни!
— Только не он, — произнёс Алкивиад. — И я вовсе не хладнокровен, дорогой брат. Я только хочу подчеркнуть, каким был он и какими он хотел бы видеть нас. Итак, кого нам избрать на его место? Этого подхалима, подлизывающегося к толпе, — Клеона? Андрокла, который не может выбраться из канавы даже при помощи лестницы? Может быть, Никия с его вредоносным религиозным непостоянством? Послушайте меня! Если бы в Афинах лидерство перешло к личностям по-настоящему творческим, я первый стал бы служить им. Но самое худшее то, что нами заправляют сутенёры-подхалимы, умеющие лишь манипулировать толпой. Лучшие — такие, как Формион и Демосфен, — это воины, они не станут пачкать руки политикой. Вместе с Периклом умрёт предвидение. Но даже он не мог предвидеть будущее. Чума уйдёт, мы останемся жить. А что дальше? Перикл сформулировал три принципа ведения этой войны: преимущество афинского флота, надёжность Длинных стен и запрет на захват чужих земель, пока идёт война. Эти принципы он считал непреложными. Первые два соблюдаются, но третий надлежит отменить. У нас нет выбора. Мы должны расширять наши владения, и притом довольно энергично. Нашим кораблям необходимо завоевать Сицилию и Италию, а затем захватить Карфаген и Северную Африку. И в Азии не стоит довольствоваться клочком земли на побережье. Нам следует продвинуться вглубь и присоединить к Афинам всех желающих, в том числе и персидских владык.
Эвриптолем со смехом заметил:
— Как же мы завоюем весь мир, кузен, если не можем даже спуститься с наших стен, чтобы справить нужду? Кого же нам надо нанять, чтобы осуществить столь мастерский план?
— В конечном счёте — спартанцев, — ответил Алкивиад, словно это было само собой разумеющимся. — А для начала — их союзников, поскольку мы победили их старое поколение и привлекли молодёжь на нашу сторону. — Он говорил вполне серьёзно. — Но вот вопрос, друзья мои: могу ли я говорить об этом публично? Мне нет ещё двадцати пяти лет. И это в государстве, где порогом мудрости является сорок! Молчать — значит поступать вопреки моей натуре. Но выступить преждевременно — потерпеть поражение, даже не начав боя. Вы не представляете, сколько ночей я пролежал без сна, мучаясь этой проблемой.
За разговором еда остыла. Теперь слово взял Эвриптолем. Этот аристократ, наделённый острым умом, как и его двоюродный брат, сильно уступал ему внешностью. Ему было двадцать девять лет, но волосы его уже сильно поредели. Черты лица, хоть и приятные, нельзя было назвать красивыми. Может быть, поэтому он держался скромно и доброжелательно. Невозможно было не любить этого человека. Он вызывал симпатию с первого взгляда.
Эвриптолем начал с того, что осудил своего двоюродного брата за необузданность в его личной жизни. Если Алкивиад желает, чтобы его воспринимали серьёзно, он должен контролировать свои страсти. Особенно это касается выпивки и любовных связей. Государственному деятелю не к лицу такие пороки.
— Если ты не можешь держать своего петуха на привязи, то, по крайней мере, не суй его в каждую дырку. Не болтайся по улицам с куртизанками, пока твоя несчастная жена томится дома!
Эвриптолем утверждал, что за душу Афин борются две силы.
— Древний, простой образ жизни, почитание богов и древних героев, — вот одна. А вторая — новый образ жизни, стремление сделать богом сам город. Все мы знаем, на чьей стороне ты, кузен, но ты не должен демонстрировать это так открыто. Если ты проявишь смирение и будешь почитать небеса — ну, хотя бы сделаешь вид! — убьёт ли тебя это? Демократия — обоюдоострый меч. Как никакая другая форма правления, она даёт человеку свободу самовыражения. Но это лезвие обладает ещё одним, скрытым остриём — злобой и завистью. Вот почему Перикл вёл себя так скромно, держал всех на расстоянии. Он боялся вызвать ревность.
— И был неправ, — вставил Алкивиад.
— Ты думаешь? Ты живёшь в Афинах, городе, который незнаком простому люду, Алкивиад. Ты заключён в некую сверкающую сферу, которая не позволяет тебе увидеть реальное состояние вещей, тот убогий мир, в котором живут остальные. Там, за пределами твоей блестящей сферы, все чаши до краёв наполнены не вином, но желчью. В судах я вижу это ежедневно. Зависть и злоба — вот что преимущественно занимает наш город, и в тяжёлые времена они расцветают особенно пышным цветом. Перечислим же способы, которые государство обеспечило завистнику, чтобы уничтожить того, кто лучше его или достиг большего. Он может притащить его в Совет или Народное собрание, в суд или ареопаг. Если его жертва хочет получить должность, завистник может устроить ему проверку при подаче заявления, а потом, при увольнении, провести ревизию. Если бедняга служит во флоте, его враг может потащить его к старшему администратору флота или в правление морских сил. Он может арестовать его сам или сделать так, чтобы его обвинили в чём-либо магистраты; ему возможно подать жалобу третейскому судье или дать информацию архонту. У такого человека не найдётся недостатка в вариантах обвинения — об этом государство позаботилось! Служебный проступок, казнокрадство, использование служебного положения в личных целях, взяточничество, воровство, вымогательство. Злодеяние, невыполнение принятого на себя обязательства, правонарушение. Разве хоть раз такое не сработало? А ведь ещё можно обвинить человека в уклонении от уплаты налогов, в участии в незаконном объединении, в растрате наследственного имущества. А убийство и измена? Пусть его уличат в том, что он не верит в богов, — ведь это влечёт наказание смертью, причём обвиняемому придётся защищать не только свои действия, но и тайны своей души! Ты смеёшься, Алкивиад. Но вспомни, каков был конец Фемистокла, спасителя нашего народа, сосланного в Персию. Непревзойдённый Аристид был изгнан. Мильтиада затравили до смерти — и двух лет не прошло после его победы при Марафоне. Перикл сделал себе имя, преследуя в судебном порядке величайшего героя нашего города, Кимона, который изгнал персов с моря и сделал Афины господствующими над водными просторами, — в то время как сам Олимпиец не раз едва спасал свою шкуру! А ты, кузен, какую отличную мишень ты представляешь! Клянусь богами, позволь мне представить тебя присяжным заседателям!
