На обратном пути мы с Энгель почти не разговаривали. Она предложила мне очередную сигарету, но я засомневалась.

— Ты никогда ничего не давала Джули.

— Ничего не давала Джули! — Энгель удивленно рассмеялась. — Я, черт возьми, выложила ей половину своего жалованья сигаретами, этой маленькой шотландской дикарке! Она почти обанкротила меня. Прокурила все пять лет твоей карьеры пилота!

— Она никогда не упоминала об этом! Даже не намекала! Ни разу!

— А что бы с ней случилось, — холодно заметила Энгель, — запиши она это? Что бы случилось со мной?

Она протянула предложенную сигарету. Я взяла ее. Какое-то время мы шли молча — две подружки, курящие вместе. Да-да, все верно, мисс.

— Как ты достала историю Джули? — вдруг спросила я.

— Управляющая домом фон Линдена дала ее мне. Бумаги лежали у него на столе, и, пока его не было, она сбросила их в сумку с постельным бельем на стирку. Сказала ему, что использовала их для растопки камина в кухне, — они ведь выглядели как стопка мусора, все эти чертовы бланки рецептов и изношенные формы.

— И он поверил? — удивилась я. Она пожала плечами.

— У него не было выбора. Она расплатится за это — для ее родных ограничат запасы молока и яиц, а для всей семьи установят комендантский час в собственном доме, поэтому они не смогут засиживаться по вечерам, ведь отбой будет сразу после ужина. Ей придется убираться после ужина утром, перед тем, как она подаст завтрак гостям. А всех детей выпорют.

— Ох, НЕТ! — вырвалось у меня.

— Им не сильно достанется. Но детей могут забрать. А женщину отправить в тюрьму. Но фон Линден питает слабость к детям.

Я оставила свой велосипед на улице, ведущей на площадь. Как только я взялась за руль, Анна накрыла мои руки своими. Она приложила что-то тяжелое, холодное и тонкое.

Ключ.

— Они попросили меня принести хоть какое-то мыло, чтобы вымыть ее перед интервью, — сказала Анна. — Хорошо пахнущее. Я привезла одно из Америки, знаешь как бывает, когда бережешь какую-то вещь для особого случая, и мне удалось снять слепок ключа от служебной двери с его помощью. Этот — новый. Думаю, теперь у тебя есть все, что нужно.

Я отчаянно сжала ее руку.

— Danke, Анна.

— Береги себя, Кете.

В тот же момент — словно, произнеся его имя, она вызвала его из ниоткуда — из-за угла вышел Амадей фон Линден собственной персоной, направляясь к Площади Ласточек.

— Guten Tag, Fräulein Engel, — радушно произнес он, а она выронила сигарету и раздавила ее ногой, выпрямилась и поспешно поправила воротник пальто. Я тоже выбросила сигарету — казалось, это правильно. Она что-то сказала ему обо мне — быстро схватила меня за руку, будто мы были давними приятельницами — было слышно, как она навала ему имя Кете и Тибо. Вероятно, представляла меня. Он протянул руку.

Около пяти секунд я стояла будто вкопанная.

— Гауптштурмфюрер фон Линден, — серьезно сказала Анна.

Я положила ключ в карман пальто, рядом со схемами из архива и моим поддельным удостоверением личности.

— Гауптштурмфюрер фон Линден, — повторила я и пожала его руку, улыбаясь как полудурок.

У меня никогда не было «заклятого врага». Я даже никогда не понимала, что это значит, нечто неведомое из Шерлока Холмса и Шекспира. Как может вся моя жизнь, все мое существование вплоть до этого момента быть противопоставлено одному мужчине в смертельном бою?

Он стоял, глядя сквозь меня, погруженный в собственные проблемы. Ему бы никогда не пришло в голову, что я могу выдать ему секретные координаты аэродрома Лунной Эскадрильи, или назвать имена дюжины членов Сопротивления в его собственном городе, или что я планирую взорвать к чертям всю администрацию через пять дней. Ему бы никогда не пришло в голову, что я была его врагом во всех возможных смыслах этого слова, его оппонентом, всем тем, с чем он боролся, что я была британкой и еврейкой, что в ВВТ я, женщина, делала мужскую работу и получала мужскую зарплату, что моя работа заключалась в том, чтобы переправлять самолеты, которые разрушат его режим. Ему бы никогда не пришло в голову, что я знала о том, что он сидел и смотрел, делая заметки, пока моя лучшая подруга была прикована к стулу в одном драном белье, с ожогами на руках и горле, что я знала — это его поручение, что я знала — несмотря на его собственные опасения, он трусливо следовал приказам и отправил ее в экспериментальную лабораторию, словно крысу, пока у нее не остановится сердце — ему никогда бы не пришло в голову, что он сейчас он смотрит на своего хозяина, на единственного человека во всем мире, который держит его судьбу меж своих ладоней — на меня, в латанных обносках, с неопрятной прической и идиотской улыбкой — и что моя ненависть к нему чиста, черна и неумолима. И что я не верю в Бога, но если бы верила, если бы я верила, то лишь в Моисея, яростного и взыскательного, МСТИТЕЛЬНОГО, и

—

Абсолютно не важно, жаль мне его или нет. Это была работа Джули, а теперь моя.

Он сказал мне что-то вежливое. Выражение лица у него при этом оставалось нейтральным. Я взглянула на Анну, которая кивнула мне.

— Ja, mein Hauptsturmführer, — сказала я сквозь зубы. Анна больно пнула меня по лодыжке и бросилась оправдываться от моего имени. Я сунула руку в карман и почувствовала хруст семидесятилетней бумаги, а новый ключ оттягивал тяжелую шерсть.

Они кивнули мне и ушли. Бедная Анна.

Она мне очень нравилась.

Кете уехала в Эльзас, а я снова ждала полнолуние — все вернулось на круги своя, к тому же у нас было подтверждение, что на субботу запланирован бомбардировщик — вне зависимости от успеха операции Верити, они отправят за мной Лизандер, на то поле, что я нашла, в воскресенье или понедельник — погода позволяла, осталось лишь забрать Розали. Уснуть невозможно, а если все-таки выходит, то всю ночь меня мучают кошмары о горящих самолетах с неисправными дросселями, о Джули с перерезанным ножом Этьена горлом... Если я просыпаюсь с криками ужаса трижды за ночь, нет смысла прятаться. Я полечу одна.

Сжечь сжечь сжечь сжечь...

Обезглавьте меня, или повесьте — я никогда не буду бояться — Я СОЖГУ АУКИНДОН прежде чем жизнь покинет меня

Ормэ все еще полыхает в моей голове. Но я в Англии. Снова в Англии. Понимаете, возможно, меня отдадут под трибунал. Возможно, меня будут судить за убийство и повесят. Но я чувствую лишь облегчение — облегчение — будто все эти два месяца находилась под водой и дышала через соломинку, а сейчас снова могу вдохнуть полной грудью. Сделать большой, сладкий глоток холодного, влажного декабрьского воздуха, вдыхая запахи бензина, угольного дыма и свободы.

Но ирония в том, что я не свободна. Я под домашним арестом в Коттедже Лунной Эскадрильи. Заперта в своей комнате, именно той, что я делила с Джули, а под окнами выставлена стража. Но мне все равно — это свобода. Если они повесят меня, то сделают это чисто, быстро сломав мне шею, а это я заслужила. Они не заставят меня никого предать. Не заставят смотреть, как вешают кого-то другого. Они не испепелят мое тело и не превратят его в мыло. Они убедятся, что дедуля знает, что произошло.

Чертова Офицер Разведки Джули отправили допросить меня. Я верю, что у него получится это сделать без раскаленного железа, ледяной воды и булавок. Возможно, ему понадобится чашка чая. Я в ужасе от своего допроса по ряду причин, но я не боюсь его.

Поверить не могу, в какой безопасности чувствую себя здесь. Не имеет значения, что я узница. Все равно в безопасности.

Отчет об инциденте №2

Успешный саботаж и уничтожение штаб-квартиры Гестапо в здании Шато де Бордо, Ормэ, Франция, 11 декабря 1943

Мои отчеты — полная чушь. Я знаю, что Союзные Силы планируют вторжение в оккупированную Европу с танками, самолетами и планерами, полными подразделений специального назначения, но когда я думаю об освобождении Франции, мне представляется армия мстителей на велосипедах. Ведь именно так мы попали в Ормэ субботней ночью, все с разных сторон, все с корзинами, забитыми самодельными бомбами. Сирены не взвыли бы до наступления комендантского часа, и мы все чертовски нервничали в укрытиях — бьюсь об заклад, за каждым газетным киоском Ормэ был припрятан велосипед со взрывчаткой — я лично пролежала не меньше двух часов под грузовиком с одним из приятелей Митрайет. Спасибо господу богу за ботинки Джейми.