Понятия не имею, что еще можно рассказать об аварии. Меня великодушно одели, накормили и спрятали, потому что понимали — если меня найдут, их всех расстреляют. Я — огромный риск, представляющий опасность для себя и окружающих, наверное, единственная сбитая женщина-пилот Союзных сил за пределами России. Я видела листовки. Вознаграждение в десять тысяч франков за поимку членов Союзных экипажей или парашютистов, «больше при определенных обстоятельствах». «Определенные обстоятельства» определенно включали в себя девицу, которая могла дать Люфтваффе шанс исправить положение вещей с Лунной Эскадрильей КВС.
И вдобавок, что пугало еще больше, я еврейка. Именно поэтому я никому не говорила свое настоящее имя. Я действительно ходила в гимназии при англиканской церкви, нашу еду сложно было назвать кошерной даже по праздникам, а единственным человеком, когда-либо ходившим в синагогу, был Дедуля. Но я все еще Бродэтт. Не думаю, что Гитлер помилует меня, потому что я безбожна.
Лучше об этом не думать. Первые полтора дня я вообще ни о чем старалась не думать. В миг отключившись, я проспала больше двадцати четырех часов, что было только на руку, поскольку в тот день ферму обшаривали немецкие солдаты. Место крушения оцепили на два дня, пока они фотографировали самолет со всех возможных ракурсов, включая воздух, и разбирали обломки. Поле все еще было оцеплено, но, по-видимому, им было тяжело удержать мальчишек-стервятников, охотящихся на сувениры от КВС! Гораздо более опасное хобби во Франции, чем дома.
Я все еще неважно себя чувствую — не из-за аварии, а от того, что пришлось удерживать самолет на одной высоте в течение последнего часа. Каждая мышца на руках горит огнем, начиная от кончиков пальцев до плеч, даже вся спина. Складывается впечатление, что я сражалась с тиграми. На самом деле, я совсем не возражаю против небольшого отдыха — никогда не могла расслабиться полностью даже на выходных. Была б моя воля, спала бы неделю.
Снова засыпаю. Свет попадает внутрь через маленькие дощечки, переплетенные мелкой проволокой, чтобы не впускать голубей. Основа чердака наполовину состоит из дощечек, и если вы достаточно подозрительны, то могли бы заметить, что снаружи их больше, чем изнутри. Это разумный тайник, но ненадежный. Прежде чем уснуть, нужно организовать какое-то место, чтобы прятать эти глупые писульки. Если кто-то прочтет, трибунал будет меньшей из моих проблем.
Хочу, чтобы Джули вернулась.
Провела весь день (Чт, 14 окт) на молотилке в амбаре, пытаясь научится стрелять из Кольта тридцать второго калибра. Веселуха. Митрайет и несколько ее дружков стояли на страже, пока Пол давал урок. Револьвер входил в набор обмундирования УСО, но у него был покрупнее — тридцать восьмой Кольт, — подобранный у мертвого солдата, и все они думали, что мне нужен такой, поскольку у меня не было больше ничего, что помогло бы мне скрыться — ни документов, ни знания французского. Для Пола же я была очередным агентом УСО, которого нужно было быстро обучить — понятия не имею, как так получилось, но вот она я, учусь владеть техникой «двойного нажатия» УСО. Дважды быстро стреляешь, когда выдается возможность — и не приходится брать никаких пленных. Я хороший стрелок. Думаю, я нашла бы это занятие более увлекательным, если бы не много шума и блуждающие повсюду руки Пола. Теперь я его вспомнила — тот перелет над Англией. Его ладонь у меня на бедре, прямо в небе. Тьфу. Митрайет говорит, что такая участь постигла не только меня — он цепляется к каждой женщине младше сорока, которая оказывается в пределах досягаемости его рук. Не знаю, как Джули терпит подобное и даже поощряет в рамках работы. Возможно, это доставляет ей больше удовольствия, чем мне? Нет, думаю, она просто смелее меня в этом плане, как и в любом другом в принципе.
Как оказалось, Митрайет — не настоящее имя девушки из Сопротивления. Она смеялась от того, что я так думала, но то был ее позывной. Она назвала мне и настоящее имя, что было неловко, поскольку отец постоянно звал ее, стоя под моим окном, когда приходило время кормить кур — мы находились на птицефабрике. Я не буду записывать ее настоящее имя. Митрайет переводилось как пистолет-пулемет. Такой позывной ей шел.
Маман — ее мать — родом из Эльзаса, и все дети свободно говорят по-немецки. У Митрайет еще есть младшая сестра, ее называют Ле Кадетт — думаю, это значит «младшая дочь»! Старший брат — офицер Гестапо — истинный француз, волею случая ставший мелкой сошкой в штаб-квартире Гестапо в Ормэ. Вся семья, включая Маман, презирала сотрудничество мальчишки с нацистами, но они хлопотали и кудахтали около него, когда тот появлялся дома. Очевидно, коллаборационистов настолько сильно презирали в Ормэ, что каждый готов был застрелить их, даже будь они обычными гражданами, не имеющими отношения к Сопротивлению, поэтому ему приходилось подчиняться. Этьен, кажется, так его имя — настоящее имя. Он не знает, но ему ничего не грозит. Он — отличное прикрытие для своей семьи, учитывая их причастность к Сопротивлению, и был отдан приказ оставить его в живых.
Вчера вечером Митрайет провела добрых два часа за разговорами со мной, здесь, на темном чердаке. Ее английский был так же никчемен, как и мой французский, но мы, несмотря на то, что упорно продолжали коверкать оба языка, прекрасно друг друга понимали. Мы наблюдали за дорогой, пока они перевозили часть взрывчатки — у нее был деревянный свисток в виде птички, чтобы предупредить остальных, если она увидит свет фар у подножия холма. Со времен моего прибытия взрывчатка была не очень безопасно спрятана под тюками сена на полу амбара. Постройке уже почти триста лет, может, даже больше — каркас, обмазанный штукатуркой, вроде Уитеншоу-Холла, и если кто-то уронит спичку или сигарету, он полыхнет подобно Везувию. Я никогда не смогу выбраться. Но стараюсь не думать об этом.
Также стараюсь не волноваться за Джули. Поговаривают, что позавчера она встретилась со своим первым связным. Не знаю, где и с кем, вся информация, которой я владею, с третьих рук, но знать, что она безопасно приземлилась, — огромное облегчение! Я понимаю, что приемная комиссия, подготовившая посадочное поле, не связана с условными связными Джули в Ормэ, а если быть точнее, они разные детали одного большого плана. Все должно работать как гонка, в которой Джули — эстафетная палочка, однако она пропустила первый элемент забега, который должен был закончиться здесь, вероятно из-за того, что в темноте приземлилась не там, где нужно.
Нужно взять за привычку называть ее Верити. Как все остальные. Ее миссия называется Дамаск, в честь самого почтенного члена сети — восьмидесятитрехлетнего старика, выращивающего розы, — все миссии находились под прикрытием торговли. Мне даже имя старикашки не назвали. Никто не пользуется настоящими именами, никто их даже не знает. Не хотелось бы случайно подставить Джули.
Ее задание было под грифом строжайшей секретности, поэтому ее первому связному даже не сказали, что она и ее груз уже на месте, пока она сама с ним не связалась. Поэтому, хоть ему и было известно о крушении Лизандера около Ормэ, он не знал, выжила ли она, пока не встретился с ней — но в то же время ни один из них не знал, в порядке ли взрывчатка. Но по всем цепям миссии распространился слух, что и Джули Верити, и взрывчатка на месте. Следующая остановка — ратуша. Предполагается, что она доберется до городского архива и просмотрит оригиналы архитектурных чертежей старого здания отеля, который подразделение Гестапо в Ормэ использует в качестве штаб-квартиры. Но она не сможет этого сделать, пока ее удостоверение личности у нас.
Мы не знаем, как это сделать. Митрайет не позволено говорить напрямую со связными Джули Верити, поэтому ей нужно найти кого-то, кто передаст информацию. Они очень тщательно разделяют свои задачи и имена. И мы не хотим передавать удостоверения Верити на имя Катарины Хабихт кому-либо, кроме Верити, т.е. лично в руки Катарине. Митрайет хочет попытаться сделать так, чтобы Верити забрала документы в одном из тайников Сопротивления. Это значит, что мы должны придумать пароль.
