Когда Митрайет принесла мне на завтрак хлеб, лук и это их жалкое подобие кофе, я рассказала ей о произошедшем. Конечно же, на английском. В конце я разразилась слезами. Она выразила сочувствие, хоть и была в замешательстве от того, все ли верно поняла. Так или иначе, она ничем не могла помочь.

«Конечно же, на английском» натолкнуло меня на страх под номером семь — быть англичанкой. Думаю, я рассказывала Джули, что боюсь неправильно надеть форму и что люди будут смеяться над моим акцентом, и мне кажется, что в каком-то смысле я все еще переживаю об этом — но уже по совершенно другой причине. Моя одежда! Вещи Митрайет не подходили мне в талии и бедрах, поэтому приходится носить вещи ее матери — устаревшие и строгие, какие не надела бы ни одна уважающая себя девушка моего поколения. Свитер Митрайет был по размеру, и мне дали латанный-перелатанный шерстяной пиджак, когда-то принадлежавший ее брату, но такое сочетание верхней одежды и безвкусного платья выглядело ужасно странно. В дополнение к наряду шли деревянные башмаки — прямо как бабулины для сада. На вещи получше не стоило даже надеяться до тех пор, пока мы не используем талоны Джули на одежду. Я не возражала против такой безвкусицы, но было очевидно, что одежда на мне — не сочетаемый набор, и, увидев меня, люди начнут задаваться вопросами.

А мой «акцент»! Что ж. Митрайет сказала, что по тому КАК Я ХОЖУ можно сделать вывод, что я не из Ормэ. Пойди я в местный магазинчик, одетая по последней моде и не произнеся ни слова, то все равно выдам себя и всех окружающих. Я так боюсь их подвести.

Ах да, подвести людей. Это следующий пункт в списке страхов или вины? Похоже на кусок гранита, застрявший в извилинах мозга и ранящий их. Подвести людей. Большой зацикленный список неудач и беспокойств. Что, если меня поймают и я выдам расположение Лунной Эскадрильи КВС? Я уже подвела всех пилотов Лизандеров, которые так любили и поощряли меня, что позволили полететь на одном из их самолетов во Францию. Управление Специальными Операциями тоже мне доверилось, не говоря уже о беженцах, которых я должна была отсюда забрать. Как и уверяли коллеги из ВВТ, я — сплошной провал, лишь занимаю спальное место, еще и ушла в самоволку. Ужасно думать, что я случайно могу предать и своих благодетелей — лишь будучи найденной на территории их владений, или будучи пойманной и в ходе пыток сдав их. Не верю, что смогу утаивать информацию от Гестапо, если они возьмутся за меня. Ох черт, я снова вернулась к теме о расположении Лунной Эскадрильи и Гестапо.

Все ниточки ведут к подразделению Гестапо в Ормэ. Что же, они сойдут за страх под номером девять. Тайная полиция нацистов, еще одна вещь, от мыслей о которой мне становится дурно. Я практически уверена, что штаб-квартира Гестапо в Ормэ будет первой остановкой на пути в тюрьму, в которой меня настигнет конец.

Разве что штаб-квартира взлетит на воздух раньше. Но не похоже, что это случится в скором времени. Мы здесь уже десять дней. Отчасти причина, по которой я не писала ничего на прошлой неделе, заключается в том, что я не хочу излагать на бумаге то, что собираюсь написать, не хочу давать шанс на существование всем этим кошмарным «возможно». Кроме того, позволь я себе писанину в течение этой недели — и половина запасов моей бумаги ушла бы на перечень вероятностей и недоумений. Прошло слишком много времени. Ждать новостей, ждать хоть чего-нибудь — пытка, настоящая пытка.

Джули исчезла. Первая встреча действительно состоялась — в четверг, 12 октября, на следующий день после того, как мы оказались здесь, но после этого она просто исчезла, будто никогда и не была во Франции. Сегодня уже 21. Вестей о ней нет больше недели.

Теперь я понимаю ее мать, играющую в миссис Дарлинг и оставляющую окна в комнатах детей открытыми, когда те уезжали. Пока ты притворяешься, будто они могут вернуться — надежда есть. Не думаю, что в мире существует что-то хуже, чем не знать, что случилось с твоим ребенком — никогда не узнать.

Это происходит постоянно. ПОСТОЯННО — люди просто исчезают, порою целыми семьями. И ничего о них больше не слышно. Они пропадают без вести. Сбитые пилоты, утонувшие моряки — это ожидаемо. Но здесь, во Франции, это случается и с обычными людьми. В одно мгновение соседний дом просто становится пустым, почтальон не появляется на работе, а друг или учитель не приходит в школу. Думаю, было время, возможно, пару лет назад, когда существовал шанс, что они просто сбежали в Испанию или Швейцарию. И даже сейчас существовала толика надежды, что Джули просто залегла на дно, пока не минует опасность. Но чаще всего пропавшего, словно несчастного голубя, попавшего в лопасти пропеллера бомбардировщика Ланкастер, затягивали шестеренки смертельного механизма нацистов, и тех теплых крыльев и трепыхающегося сердца словно никогда и не существовало.

Об арестах не существует никаких публичных записей. Хоть они и случаются ежедневно. Очень часто люди, дабы избежать неприятностей, просто отворачиваются, видя уличную драку.

Джули пропала. Писать это, видеть эти слова на краю бортового журнала рядом с «де Хевилленд Москито — отказ двигателя после взлета» — больно. Но это правда. Она исчезла. И уже, должно быть, мертва.

Боюсь, что меня поймают. Боюсь, что Джули мертва. Но больше всего меня пугает вероятность — практически уверенность — того, что Джули — узница Гестапо в Ормэ.

Леденящий душу страх овладел мною, когда я написала это, а читая написанное, я начинаю дрожать.

Пора прекращать. Эти чернила изумительны — не текут, даже если плакать над ними.

Верити, Верити, нужно называть ее Верити. А, черт с ним.

Они не могли ничего предпринять — не могли сами связаться со связными. Все зашло в тупик с тех пор, как пропала Джули. Предполагалось, что она будет основным звеном в этой миссии, информатором, немецко-говорящим переводчиком, соединяющим ратушу и штаб-квартиру Гестапо. Митрайет для этого не годится — она местная, слишком подозрительно. Вся миссия Дамаск сейчас на грани провала от страха, что пленение Джули раскроет их.

То есть, что Джули раскроет их. Выдав информацию под пытками. Чем дольше молчание, тем более очевидно, что ее схватили.

Между тем, они все еще пытаются что-то решить насчет меня. Прошло уже две недели, но ничего не изменилось.

Сделали мои фото. Их принесут позже. Тяжело свести меня с доверенным фотографом, занятым по всем фронтам. Большинство переговоров проходили без меня, но они хорошо постарались, говоря от моего имени, — могу только представить, как нервничала Маман Митрайет, пока я, фотограф и Пол сидели в ее гостиной.

Идея заключается в том, чтоб сделать поддельное удостоверение Верити удостоверением Киттихок — то есть моим — то есть я стану Катариной Хабихт. Превращусь в тихую и не слишком приметную кузену из Эльзаса, чей дом разбомбили и которую отправили сюда помогать на ферме под присмотром семьи. Это риск по многочисленным причинам, худшая из которых состоит в следующем — всегда есть вероятность, что Джули схватили и она может скомпрометировать это имя. Мы часами говорили об этом — Митрайет, Маман и Папа, я в качестве главного консультанта и Пол в качестве переводчика. Если нацисты поймали Джули, в смысле, Верити, мы должны предположить, что 1) в придачу у них оказались лицензия пилота и регистрационная карта на имя Маргарет Бродэтт и они уже знают МОЕ настоящее имя и 2) Джули сказала им свое настоящее имя, потому что как офицер, подчиняющийся Женевской конвенции, она имеет право на подобающее отношение в качестве военнопленного. Мы не думаем, что она назвала им имя с забытого удостоверения Катарины Хабихт. Полу же не кажется, что они вообще спрашивали об этом, а даже если удосужились, она могла сказать им что угодно, а они бы и не ощутили разницы. Она могла придумать имя — она должна была это сделать. Либо же выдать им Еву Зайлер.

Но единственной настоящей причиной, по которой она не назовет им имени Катарины Хабихт, было ее понимание того, что она знает — если вдруг я безопасно приземлилась, это единственный документ, который у меня есть.