Про визит мне рассказала Кадетт. На самом деле ее звали Амели. Кажется немного странным не писать имена членов семьи, поскольку нацисты с ними знакомы. Но я привыкла думать о семье Тибо просто как о Маман и Папа, а Митрайет такая же Габриэль-Тереза, как и Джули — Катарина. Семья позволяла Амели болтать без умолку, когда нацисты оккупировали их кухню — казалось, что в голове ее опилки, но своим эльзасским немецким она очаровывала всех и каждого. Она всем нравилась.
Они пытаются сделать свои визиты менее формальными — все одеваются в гражданское, хотя почести капитану Гестапо оказываются не меньшие, чем Королю Англии. И Митрайет, и ее сестра согласны с тем, что он чертовски пугающий — спокойный, с приятным голосом, никогда ничего не говорящий, не обдумав. Примерно в том же возрасте, что и Папа Тибо, фермер. Подчиненные боялись его до ужаса. У капитана не было фаворитов, но он любил беседовать с Амели и каждый раз приносил ей маленькие подарки. В этот раз это была маленькая спичечная коробочка с тиснением отеля, который они забрали под собственные нужды, — ШдБ, Шато де Бордо. Амели добросердечно отдала ее мне, но я же не собиралась поджечь здесь что-нибудь!
Они начинают с напитков. Мужчины стоят на кухне, потягивая коньяк, Ле Кадетт обслуживает их, Митрайет неловко сидит в углу рядом с угрюмой немецкой девушкой, которую таскают повсюду в качестве секретаря/камердинера/рабыни капитана — к тому же она их водитель. Она не выпивала коньяк с мужчинами, ее руки заняты папкой капитана, перчатками и шляпой на протяжении всего краткого обмена любезностями.
Сегодня у брата, Этьена, на лбу над левым глазом красуется огромная уродливая шишка — совсем свежий фиолетовый синяк с кровавой вмятиной в центре, все еще опухший. Ле Кадетт полна сочувствия к нему, Маман и Митрайет же более сдержанны. Они не посмели спросить, как он его получил, но младшая сестренка оказалась смелее, хоть и не добилась ответа, — он был очень смущен оказанным ему вниманием, ведь суета развернулась прямо на глазах его начальника, двух коллег и той девушки.
Поэтому Ле Кадетт повернулась к капитану и спросила:
— Весь рабочий день Этьен дерется с людьми? Тогда он мог бы вернуться в школу!
— Твой брат очень воспитанный человек, — ответил капитан. — Но иногда жестокие узники напоминают нам, как опасна может быть работа полицейского.
— А ваша работа тоже опасна?
— Нет, — мягко сказал он. — Я лишь говорю с людьми.
— Жестокие узники, — заметила она.
— Именно поэтому мне нужен твой брат — защищать меня.
В этот момент рабыня-секретарша очень-очень тихо хихикнула, прикрыв рот рукой — притворилась, будто покашливает, и отрывисто махнула в сторону травмированной головы Этьена, прошептав сидящей рядом Митрайет: «Это сделала женщина».
— Он заслужил? — так же шепотом спросила Митрайет. Секретарша пожала плечами.
Не знать, что происходит или что случилось с Джули, — аду подобно. Прошло больше трех недель, уже ноябрь. И полная тишина — с таким же успехом она уже могла добраться до темной стороны луны. Удивительно, на сколь тонких нитях могут висеть наши надежды.
Они не допрашивают женщин в Ормэ — думаю, обычно их отправляют прямо в тюрьму в Париже. Уверена, мое сердце на секунду остановилось, когда я услышала это, и еще разок, когда записала услышанное.
Это сделала женщина.
Не знаю, разочарование это или облегчение, но весь вчерашний день (Вскр, 7 ноября) я пыталась выбраться из Франции, но снова вернулась в тот же старый амбар — измученная, но на взводе. Писать могу только потому, что уже светает, и Пол дал мне таблетку Бензедрина65, чтобы хватило сил.
Рада снова видеть эти заметки. Я оставила их здесь, дабы не быть раскрытой, если меня поймают в моем пятидесятимильном походе к посадочному полю. Конечно же, я миллион раз говорила себе, что нельзя ничего записывать, но, думаю, в следующий раз я возьму их с собой. Оставила их здесь, и возникло чувство, что я лишилась частички себя, да и потерять бортовой журнал — предательское преступление.
Ехала я в багажнике небольшой машины, принадлежащей другу Папы Тибо — Ситроен Розали — 4-цилиндровый двигатель как минимум десятилетней давности, работающий на отвратительной смеси из каменноугольной смолы и этаноле из сахарной свеклы. Бедный двигатель просто ненавидел это пойло — пыхтел и отплевывался всю дорогу — допускаю, что я не задохнулась выхлопами лишь по счастливой случайности. У Папы Тибо был собственный фургончик на ферме, но и он, и его водитель столь тщательно регулировались, что они не смели использовать его для нужд Сопротивления. Во время вчерашнего путешествия, воскресным днем, пришлось миновать как минимум шесть контрольно-пропускных пунктов, каждые десять миль. Они не всегда знают, где будет находиться очередной КПП, но для обратной дороги после комендантского часа было полезно выяснить. Меня заперли вместе с плетеной корзинкой для пикника и парой кур-несушек, которых весьма законно перевозили на другую ферму. Суета вокруг кур была невообразимой. Хотя, в отличие от меня, у них были документы.
Отличное отвлечение вышло. Как только кто-то открывал багажник, а это происходило на половине КПП, куры начинали кудахтать, как... собственно, как куры! Трудность для меня, свернувшейся клубочком в задней части багажника под пустыми мешками, состояла не в том, чтобы попытаться избежать сердечного приступа каждый раз, как кто-то открывал багажник, а чтобы попытаться не захохотать в истерике.
Чтобы добраться до посадочного поля, потребовалось много времени — когда мы прибыли, уже стемнело, а все куры были доставлены в конечный пункт назначения. Мне пришлось ждать около часа в тайнике, пока завершилась «куриная» сделка, но для меня припасли сэндвич и немного коньяка. Через поле, которое было под уклоном, но не критичным, проходили высоковольтные линии, которые мне ни капли не понравились, как, думаю, и любому пилоту, который ни разу из-за этого тут не приземлялся, а мне придется...
Кроме меня и кур в поездке еще принимали участие: водитель, друг Папы Тибо, сам Папа Тибо, ответственный за продажу кур, Амели и Митрайет, отвечающие за достоверность воскресного пикника, и Пол, как надсмотрщик за выполнением плана. Всю дорогу Пол сидел между девочками, в то время как Амели ворковала, лежа у него на плече. Она потрясающая актриса, эта Кадетт. Под нижним сидением они спрятали парочку Стенсов — тезок Митрайет, автоматов — и радиоприемник. Поле находилось прямо в конце грунтовой дороги, с тремя деревянными воротами по пути — «наши» охранники уже были размещены около каждых. Все они приехали на велосипедах, которые сейчас были спрятаны в придорожных кустах. Некоторые ехали по двое, чтобы, когда пассажиры самолета улетят, не пришлось тащить за собой пустые велосипеды. Местный «наземный экипаж» установил наш радиоприемник, подсоединив его к батарее бедной Розали, а антенну установили на дереве, под которым удобно пряталась машина, чтоб ее не было видно с воздуха. Прием сигнала поначалу был отличный, хотя усиливающийся ветер усложнял слышимость.
Мы столпились у радио в ожидании сигнала от БиБиСи, двое или трое из нас были с наушниками...
...ICI LONDRES...
ЭТО ЛОНДОН! Так волнующе — другого слова не подобрать — ВОЛНУЮЩЕ слышать БиБиСи — просто невероятно. Сколь удивительно и поразительно, что существуют такие технологии, такие связи — через сотни миль между нами, поля и леса, реку и море, через всех постовых и их оружие — технологии, обходящие их в мгновение ока. И затем этот размеренный голос, говорящий на чистом французском так, что понятно даже мне, и складывается ощущение, что говорящий стоит подле меня, втайне сообщая на сумеречном европейском поле о том, что твой спасительный самолет уже в пути!
Пол представил всех ребят из приемной комиссии — естественно, не настоящими именами. Пришлось пожать им всем руки. Тяжело запомнить всех по именам после одной-единственной встречи в ночи. Среди них была девушка, которую должны были забрать вместе с нами, радистка — ее позарез нужно было отправить обратно в Англию, поскольку в Париже у нее на хвосте, кажется, сидела половина Гестапо.
