— Для прыжков с парашютом.

— Опоры всегда будут проблемой при посадке, даже без бокового ветра. Так вот послушай меня, старина, и подумай, стоит ли так рисковать Киттихок, выводя ее при дневном свете, потому что она — ваш лучший шанс найти подходящее поле поблизости от Ормэ. Она чертовски хороший пилот-навигатор, к тому же толковый механик.

Какое-то время Пол молчал.

— Механик самолетов? — наконец спросил он.

— И мотоциклов, — добавила я.

Снова воцарилась тишина. Пол мимоходом задал вопрос:

— Взрывчатка?

О подобном я даже не думала. Но с другой стороны — почему нет? Это блестящее занятие для моего разума — создать взрывчатку.

— Пока нет, — с осторожностью ответила я.

— Тяжеловата работенка для сопливой девчонки. Ты готова попробовать, Киттихок?

Я кивнула, словно нетерпеливый щенок.

— Давай подождем, пока будут готовы твои документы, и найдем тебе занятие, пока ты ждешь следующий самолет.

Он развернулся к Джейми и заговорил с ним тем самым компанейский тоном, словно я не слышала их, словно была глуха.

— А наша Киттихок — темная лошадка, правда? Не думал, что ей нравятся мужчины. А за тобой готова следовать хвостиком.

Джейми убрал руку с моей талии.

— Заткнулся бы ты. — Он сделал шаг во тьму навстречу нашему бесстрашному лидеру, схватил его за ворот куртки и мертвецки спокойным голосом, в котором скрывалась вся ярость шотландцев, гневно пригрозил: — Еще раз заговоришь подобным образом об этой отважной леди, и я вырву твой поганый английский язык из твоей глотки.

— Ладно-ладно, парень, — спокойно сказал Пол, сжав плечо Джейми. — Остынь. Мы все немного переволновались...

Исхудавшая рука Джейми казалась ничтожно маленькой в крепкой хватке Пола, да и Джейми никогда не был таким же крупным, как Пол, — словно хорек в сравнении с лабрадором. В этот самый момент в воздухе раздался гул. Другой самолет рыскал вокруг, летя так низко, насколько было безопасно, два широких луча прожектора растягивались и прыгали по земле впереди и позади самолета.

Пол очнулся первым, быстрым рывком пряча радистку в кустах, где были скрыты велосипеды. Остальные бросились в низкую канаву, которая огораживала поле. Ни одна часть прошедшей ночи не казалось столь долгой, как те пять минут беззащитного лежания в ловушке из грязи и опавшей листвы в ожидании, что пулеметы Люфтваффе пригвоздят нас к земле или пролетят мимо.

Очевидно, самолет пролетел мимо. Он не задержался над нашим полем — должно быть, совершал рутинное патрулирование. Боюсь представить, что произошло бы, окажись он над нашими головами, когда мы подготавливали Лизандер к посадке.

Это всех отрезвило. Мы отвезли беженцев и всех остальных, живших в пределах мили-другой, по домам, привязали три велосипеда к подножкам и крыше Розали. Автомобиль прогнулся под весом троих людей на переднем сидении, четверых на заднем, двоих в багажнике, а мы с радисткой примостились на заднем бампере, ухватившись за крышу подобно маленьким мартышкам, вцепившимся в маму, — идея состояла в том, что, если нас остановят, мы вдвоем хотя бы сможем спрыгнуть и попытаться сбежать. Ни у кого другого такого шанса не будет. Удивительно, в отчаянном смысле этого слова, делать ставку на скорость, а не на ловкость — словно кричать, летя вниз по склону, чтобы потушить горящий самолет.

Каждый раз, подъезжая к воротам, мы вдвоем спрыгивали с машины, чтобы открыть и закрыть их, а затем залезали обратно на задний бампер, когда Розали трогалась с места.

— Тебе так повезло оказаться в Дамаске, — крикнула мне радистка, пока мы ехали по темноте — без единого лучика света, даже от тех бесполезных затемненных фар. Но в них не было нужды, поскольку было почти полнолуние. — Пол хорошо о тебе позаботится. И сделает все возможное, чтобы найти твоего пропавшего агента, — это для него дело чести. Он никогда раньше не терял своих связных. — Бесподобный южный английский с едва заметным французским акцентом. — Моя собственная миссия провалилась — на прошлой неделе арестовали четырнадцать человек. Организатора, посыльного, всех сразу — кто-то нас сдал. Это был сущий ад. Меня передали Полу для прикрытия — жаль, что он такой развратник, но пока ты знаешь...

— Я не могу противостоять ему! — призналась я.

— Просто не обращай внимания. Закрой глаза и думай об Англии!

Мы обе рассмеялись. Предполагаю, что мы вдвоем были немного под кайфом — в объятиях Бензедрина мы петляли по освещенной лунным светом французской сельской местности, а люди, которых мы любили или с которыми работали, исчезали, словно догоревшие бенгальские огни. Трудно представить, что нас ждало бы, повстречайся кто-то нам на пути — мы чувствовали себя полными жизни и непобедимыми.

Мысль о том, что ее могут схватить, неприятна. Надеюсь, она выберется из Франции.

Теперь я Катарина Хабихт. Это не так пугающе, как казалось поначалу, — смена имени внесла столь огромные улучшения в повседневной жизни, что приложившаяся к этому опасность не в счет. Кому какая разница? Я не могла нервничать еще больше, чем сейчас.

Теперь я сплю в комнате Этьена — план «спрятаться на виду» во всей красе. Ко всему прочему, я прибрала к рукам некоторые его пожитки. Мы освободили один ящик для вещей Кете, купленных за незаконно добытые купоны Джули. В глубине ящика нашелся прекрасный швейцарский перочинный нож с консервным ключом и отверткой и блокнот — школьная тетрадь пятнадцатилетней давности. В одну из недель 1928 года Этьен Тибо решил стать юным натуралистом. Вполне в духе десятилетнего мальчишки — примерно в таком же возраст я разобрала граммофон Ба на запчасти.

Перечень птиц меня расстроил. Что сподвигло маленького мальчика из орнитолога превратиться в инквизитора Гестапо?

В этой комнате не нашлось подходящего тайника — Этьен наверняка знал их все. Две просевшие половицы, ниша под подоконником и дыра в штукатурке — все эти укромные местечки были забиты Вещами Маленького Мальчика. Он годами к ним не прикасался — они все были покрыты пылью, но уверена, он знает, что они по-прежнему здесь. Я храню этот блокнот и бортовой журнал в матрасе, который разрезала ножом Этьена.

Я с ним познакомилась. Испытание огнем для Кете. Катались на велосипедах с Амели и Митрайет — моя первая вылазка в поисках подходящего поля — три девушки на велосипедах, понимаете, веселый денек в хорошей компании, что может быть нормальнее? Мой велосипед принадлежал часовому, которого Пол застрелил в день моего приземления. Его слегка «переделали». И когда мы возвращались домой по главной дороге, то встретили Этьена, идущего в другую сторону, и, конечно же он подозвал сестер, чтобы узнать, кто я.

Я уклонялась, как могла, — улыбалась, словно идиотка, прятала лицо в плече, будто я слишком застенчива, чтобы заслуживать жить, хихикала и бормотала. Мой французский не улучшился, но меня научили нескольким ответам на приветствие, адресованное напрямую ко мне — а после разговор вели Митрайет и ее младшая сестра. «Она дочь двоюродной сестры мамы из Эльзаса. Их дом разбомбили, а маму убили. Она побудет у нас, пока ее папа не найдет новое жилье — она сейчас совершенно разбита, понимаете, не хочет об этом говорить...»

В чрезвычайных ситуациях они пользовались кодовым словом — МАМАН — и говорили напрямую ко мне по-немецки. Это был сигнал мне разразиться громкими рыданиями, на которое девушки должны были максимально шумно реагировать, утешая и успокаивая меня — и все по-немецки. Это шоу было предназначено для шокирования и смущения того, кто пристал к нам, чтобы они быстренько вернули наши документы, не слишком присматриваясь ко мне, и бежали в противоположном от нас направлении.

Мы много репетировали и довели этот спектакль до совершенства. И каждое утро с тех пор, как я перебралась жить в дом, Кадетт — Амели — прыгала на моей кровати, крича «Просыпайся, Кете! Иди кормить кур!» Думаю, они легко запомнили мое «имя», потому что знали меня лишь как Киттихок.