Мне нравится писать о Мэдди. Нравится вспоминать. Нравится складывать все один к одному, фокусироваться, создавая историю, соединяя воспоминания. Но я так устала. Сегодня я уже ничего не могу создать. Всякий раз, когда я, кажется, останавливаюсь, чтобы потянуться, чтобы взять еще один лист бумаги, чтобы потереть глаза, этот мерзкий кусок дерьма, что надзирает за мной, тушит сигарету о мою шею. Я пишу это только потому, что он прекращает жечь меня. Он не читает по-английски (как и по-шотландски), и до тех пор, пока я продолжаю покрывать лист строчками стихотворений, он не причиняет мне вред. Я не могу продолжать так вечно, но количество выученных наизусть стихов Роберта Бёрнса ужасает.
Бёрнс, ха-ха-ха, Бёрнс, чтобы остановить жжение53. Обезглавьте меня, или повесьте — я никогда не буду бояться — Я СОЖГУ АУКИНДОН прежде чем жизнь покинет меня54 Сожгу сожгу сожгу сожгу
Ох, Боже, те фото. горящая Мэдди. Мэдди
Ормэ, 23 ноября 1943
Вчера вечером фон Линден собственноручно положил конец моим трудам — ворвался в духе «Атаки легкой бригады» и одним движением смел все страницы, пока я дрыхла на столе в луже чернил.
— Господь Бог Всемогущий, Вейзер, ты идиот? Она же не выдаст ничего стоящего чтения в таком состоянии. Посмотри, это же поэзия. Английские стишки. Листы и листы этого бреда! — Этот немецкий мещанин продолжать тыкать в то, что мне удалось вспомнить из «Тэма о'Шентера»55. Думаю, он прочел больше английской литературы, чем признается, раз смог узнать Бёрнса. — Сожги этот хлам. У меня более чем достаточно этого неуместного бреда и без твоей помощи! Дай ей воды и отведи в камеру. И избавься от этой чертовой сигареты. Мы поговорим об этом завтра.
Это был сильнейший эмоциональный всплеск, который я когда-либо у него видела, но, думаю, он тоже слишком устал.
Ах да, еще рыдающая ЭНГЕЛЬ. Ее глаза были до ужаса красными, и она продолжала утирать такой же красный нос. Все думаю о том, что же могло довести эту машину для пыток до такого состояния.
Тренировки для специальных операций
После того катастрофического допроса в апреле (думаю, не столь катастрофического для разведки в целом, но Ева Зайлер определенно пострадала) берлинской связной дали недельный отпуск, чтоб та могла как следует Подумать о Работе и хочет ли она продолжать этим заниматься. Она провела эту неделю в Замке Крейг со своей матерью, многострадальной Леди Дарлинг (допустим, ее звали именно так) — бедной миссис Дарлинг, которая даже не догадывалась ни о том, чем занимаются шестеро ее детей, ни о том, когда они уйдут или вернутся, и уж явно не была довольна темными отметинами на белоснежной кельтской коже ее дочери.
— Пираты, — сказала Квини. — Капитан Крюк привязал меня к мачте.
— Когда эта кошмарная война закончится, — сказала ее мать, — я хочу знать Абсолютно Каждую Деталь.
— Абсолютно Каждая Деталь моей работы подпадает под действие Закона об официальных секретах, и меня упекут в тюрьму до конца моих дней, если я кому-нибудь расскажу, — сообщила Квини матери. — Поэтому прекрати задавать вопросы.
Росс, младший из тех, кого эвакуировали из Глазго, подслушал этот разговор — и хотя Квини все равно не выдала своей матери деталей (беспечные разговоры стоят жизней и т.д.), но для постояльцев Замка Крейг официальная симпатичная радистка походила скорее на богиню, чем на узницу пиратов.
(Люблю этих маленьких вшивых детишек, правда.)
К тому же, в течение этой недели няня Квини и постоянная спутница ее матери в одном лице, элегантная француженка в порыве материнского сострадания начала вязать Квини пуловер. Будучи ограниченной в материалах из-за необходимости рационализировать расходы, она распустила на пряжу свой потрясающий костюм, сшитый для нее самой дорогой модисткой в Ормэ в 1912 году. Я упоминаю о создании своего свитера здесь, как о части эндшпиля — словно моя бедная любящая няня в духе мадам Дефарж56 неразрывно связывала мою судьбу швами этой благородной, проверенной временем шерсти. Свитер даже близко не походил на предмет военного гардероба, но он сыграл хорошую службу, и пятна крови тому доказательство. К тому же он был теплым и модным — по крайней мере, в нем сохранилась память о моде. И о тепле.
В конце недели размышлений я решила, что, как и мой сомнительный предок Макбет, я слишком далеко зашла, чтобы давать на попятную; к тому же мне нравилось быть Евой Зайлер. Мне нравилось играть и притворяться, нравилась секретность происходящего, я была польщена собственной важностью. Время от времени я извлекала Чрезвычайно Полезную информацию из «клиентов». Расположение аэродромов. Типы самолетов. Коды. И многое-многое другое.
Так или иначе, после того апрельского допроса все, включая Еву, согласились с тем, что ей нужно сменить сцену. Возможно, пара недель на Континенте, где она могла бы применить свое хладнокровие и знание языков, навыки радистки там, где в этом нуждались больше, — в оккупированной нацистами Франции.
Тогда это казалось очень хорошей идеей.
Знаете ли вы — а вы должны знать, — что выживаемость радиооператоров на вражеской территории составляет не более шести недель? Это обычное время, которое необходимо для того, чтоб ваши локаторы нашли скрытое радиооборудование. Остальная часть миссии Сопротивления — сеть связных и посыльных, сокрытых в тени, уклоняющихся от взрывчатки и передающих сообщения, которые нельзя доверить почтальону — ежедневно перемещаются и никогда не встречаются в одном месте дважды. В ступице колеса, неподвижно и уязвимо, радист сидит в окружении оборудования, которое тяжело спрятать, которое издает электрические волны и шумы, для ваших трекеров подобные неоновому свету.
Прошло шесть недель с тех пор, как я приземлилась здесь. Предполагаю, что это довольно неплохое внедрение для радистки, несмотря на то, что мой успех в столь длительном выживании принес бы больше пользы, сумей я настроить радио раньше, чем меня схватили. Теперь же я живу одолженным временем. И больше мне сказать нечего.
Тем не менее, Фрёйлин Энгель, скорее всего, будет рада закрытию слушания о задании Мэдди во Франции. Думаю, кого-то за это привлекут к трибуналу. Но не знаю кого.
Лидер эскадрильи Спецопераций должен был забрать меня. Под конец сентября Лунная Эскадрилья немного страдала — у них было потрясающе успешное лето, дюжина полетов в месяц, вдвое больше высаженных агентов и десятки перевезенных беженцев, — но травмы и несчастные случаи уменьшили количество пилотов Лизандеров до четырех человек, один из которых слег от гриппа так, что не мог встать (ведь все они были истощены). И вы видите, к чему это привело.
Моя подготовка длилась месяцами — еще одни курсы прыжков с парашютом, затем сложные полевые тренировки, во время которых мне приходилось пробираться через настоящий город (для этого меня отправили в незнакомый мне Бирмингем), оставляя зашифрованные послания для контактных людей, с которыми я никогда не встречалась, и устраивая тайные перехваты фиктивных посылок. Главная опасность заключалась в том, что полицейские могли заметить твою подозрительную активность и арестовать — в таком случае довольно сложно убедить собственные власти в том, что ты не работаешь на врага.
Далее следовали специальные упражнения, связанные с моим назначением — дюжины собираний и разбираний радио; проверки того, не выдает ли моя одежда английского происхождения, отдирание ярлычков от всего, вплоть до трусов (теперь вы понимаете, почему свитер столь идеален — полностью обезличен и сделан из местных материалов). Изучение десятков ярдов кодов — вы знаете (даже слишком хорошо), что все кода расшифровываются с помощью стихотворений, которые легче запомнить, и мне бы очень хотелось посмотреть на дешифровщиков фон Линдена, ломающих голову над «Тэмом о'Шентером» курам на смех. Но он слишком мудр для такого.
