Ровно в такой же последовательности все это повторилось еще ТРИЖДЫ. ВСЕГО ЧЕТЫРЕ РАЗА. Машина останавливалась, я говорила, что не работает дроссель, Пол безуспешно пытался перевести, мы спорили пятнадцать минут, друг Папы Тибо поправлял дроссель, и Розали возвращалась к жизни и продолжала путь.

Мы потеряли ЧАС, ЦЕЛЫЙ ЧАС, и я кипела от гнева. Как и водитель-француз, который к тому времени устал кричать на то, что по-английски называется «скользкой девицей», которая была младше его дочери. Каждый раз, когда мы снова трогались в путь, Пол тянулся назад и обнадеживающе сжимал мою коленку, пока я наконец не пнула его, приказав держать его мерзкие лапищи при себе, и в итоге даже когда машина ехала, мы грызлись словно дворовые псы.

Я больше не боялась, что меня схватят нацисты, не переживала, что мы не успеем к прилету Лизандера, — и то, и другое было более чем вероятно, учитывая, сколько времени мы провели в дороге. Я была в ярости, потому что знала, что не так с машиной, и потому что они не позволяли мне что-то с этим сделать.

Когда машина остановилась ПЯТЫЙ РАЗ, я перелезла через Пола и выбралась из наружу.

— Не будь идиоткой, Киттихок, — сказал он сквозь сжатые зубы.

— Я пойду ПЕШКОМ к этому аэродрому, — сказала я. — Я знаю координаты, у меня есть компас. Я ПОЙДУ туда, и если вдруг опоздаю к прибытию самолета, то ПОЙДУ обратно в Ормэ, но если ты ЕЩЕ РАЗ заставишь меня сесть в эту французскую развалюху, ЕЩЕ ХОТЯ БЫ РАЗ, то тебе придется заставить этого француза-ИДИОТА, ведущего машину, открыть капот, чтобы я могла починить дроссель ПРЯМО СЕЙЧАС.

— Господи, у нас нет на это времени, мы уже на полтора часа опаздываем...

— ОТКРЫВАЙ КАПОТ ИЛИ Я ЕГО ПРОСТРЕЛЮ.

Я не хотела этого. Но угроза получилась весьма правдоподобная, по большей части из-за того, что мне в голову пришла идея поднять мой Кольт и направить его в голову водителю, тем самым заставляя его выйти из машины.

Он даже не заглушил мотор — двигатель все еще пыхтел, когда мы открыли капот консервным ножом от швейцарского ножа Этьена. Под ним все было чернильно-черным. Водитель сыпал проклятиями и жалобами, но Пол утешал его по-французски, в то время как я была решительно настроена исправить ситуацию. Я заставила одного светить мне фонариком, а второго — прикрывать свет курткой, чтобы нас не заметили. Ох — винт, который удерживал кабель от дросселя, вышел из пазов — СКОРЕЕ ВСЕГО ИЗ-ЗА ЭТИХ ЧЕРТОВЫХ УХАБОВ — клапан, который должен был перекрывать подачу воздуха в карбюратор, не закрывался полностью, и все, что мне нужно было сделать, — всего лишь закрутить винт с помощью карманной отвертки, которую я сперла у нацистов.

Я захлопнула капот, наклонилась к водительскому сидению и дернула дроссель, и двигатель взревел, словно прайд счастливых львов.

Затем я залезла обратно на свое девичье место и не проронила ни слова, пока мы ехали к полю, через полтора часа после того, как улетел самолет. Большинство членов приемной комиссии тоже разъехались кто куда, и лишь двое человек все еще ждали нас на случай, если произошло что-то ужасное.

На этот раз я была слишком зла, чтобы думать о Дороти из «Волшебника из страны Оз». Я стукнула по грязному переднему крылу бедной Розали, сделав вмятину своим деревянным башмаком. Все были в шоке. По-видимому, у меня была репутация тихой и немного плаксивой — одним словом, они думали, что я бестолочь.

Пол снова бросился объяснять:

— Они не могли ждать — было слишком поздно, а к тому времени, как они доберутся до Англии, наступит рассвет. Они не могли рисковать и быть пойманными на территории Франции в светлое время суток.

После этого я почувствовала себя страшной эгоисткой и попыталась извиниться перед другом Папы Тибо на ломаном французском за то, что смяла его крыло.

— Нет, нет, это я должен благодарить вас, мадемуазель, — сказал он по-французски, — за то, что починили дроссель! — Он даже галантно открыл мне дверь. Не думаю, что он потратил еще одну ночь, рискуя жизнью ради неблагодарного иностранца, который никогда не сможет ему отплатить — подобная помощь была так несовершенна.

— Merci beaucoup, je suis désolée... — «Спасибо большое, извините, мне жаль» — казалось, будто я всю жизнь говорила «Спасибо, извините».

Один из членов приемной комиссии сунул голову в машину следом за мной.

— Шотландский летчик просил передать тебе это.

Джейми оставил свои ботинки. Подтверждая репутацию бестолочи, я прорыдала всю дорогу назад до Ормэ. Но, по крайней мере, ноги были в тепле.

Пенн нашла ее. Джорджия Пенн НАШЛА ЕЕ! Джули исчезла тринадцатого октября, а Пенн беседовала с ней вчера, девятнадцатого ноября. ПОЧТИ ШЕСТЬ НЕДЕЛЬ.

Я больше не различаю эмоций. Теперь не существует таких понятий, как радость или горе. Они превратились в ужас и облегчение, в панику и благодарность, смешались. Джули жива — она все еще в Ормэ — она цела, в привычном боевом снаряжении, каждый волосок элегантно уложен на положенное ему место, в двух дюймах над воротничком, каким-то образом она даже успевает ухаживать за ногтями.

Но она — узница. Они схватили ее почти сразу же. Переходя дорогу, она посмотрела не в ту сторону — очень в духе Джули. Ох, и смех и грех. Постоянно плакать уже надоело, но для смеха я была слишком расстроена. Если бы у нее при себе было верное удостоверение личности, ее бы сперва допросили, но она смогла бы выкарабкаться. Но без него у нее не было ни шанса.

Мисс Пенн запрашивала интервью с англичанкой, и им было велено говорить лично, в присутствии стражи. Пенн поняла, что это Джули, благодаря позывному. Ей не называли настоящее имя Джули. Не знаю, чем они руководствовались, но Пенн покинула кабинет твердо уверенная в том, что все интервью было подставным, да и сама Джули была напряжена. Не очень, но все же. Думаю, Джули понимала, что если она оступится, они сумеют заставить Пенн замолчать — знаю, что Джули не стала бы рисковать подобным образом. Она даже не нарушила приказ и не назвала имя, передавая всю информацию намеками и кодовыми словами. Там были Капитан и его сподручная-рабыня, и еще пара-тройка других людей, и все они попивали коньяк — конечно, кроме той рабыни! — в до чертиков шикарном кабинете капитана, где Джули временно работала переводчиком. То есть она делала именно то, ради чего ее сюда отправили!

Не указывались ни имя, ни воинские обязанности, ни звание — она представилась Пенн в качестве радистки. Она сказала нацистам, что она радистка. БЕЗУМИЕ, ведь она здесь не поэтому, но именно из-за данной информации они приложили столько усилий, чтобы выбить из нее коды, — Пенн даже не сомневалась, что им удалось добыть коды, но наверняка устаревшие или выдуманные на ходу, но они определенно попытаются что-то с ними сделать. Пенн думает, что знает, почему Джули сказала им, что она радистка — в УСО их называли телеграфистками — чтобы был повод выдать им коды. В УСО привыкли, что во Францию отправляют девушек в качестве курьеров, но если бы Джули сказала, что она курьер, то они допрашивали бы ее о миссии — сдать устаревшие коды безопаснее, как мне кажется, чем настоящих живых людей. Да и с точки зрения изначального обучения Джули и ее полномочий в ЖВВС — это чистая правда, которая, к тому же, подтверждается фотографиями с места аварии, которые они сделали и которые, безусловно, показали ей. И пока они сосредоточены на ее несуществующем задании радистки, они не смогут догадаться, что на самом деле она та, кто должна была подорвать штаб-квартиру Гестапо в Ормэ к чертям собачим.

Пенн показали лишь пару административных кабинетов и пустую комнату с четырьмя крохотными кроватями — никаких контактов с другими заключенными и никаких сведений об условиях, в которых их содержат. Джули дала ей несколько подсказок. Она сказала

Сказала... ЧЕРТ ПОДЕРИ. Управляй самолетом, Мэдди....

Я НЕ БУДУ ПЛАКАТЬ.

Я должна поговорить с мисс Пенн лично. Мы с Митрайет встретились с ней у небольшого пруда в роскошном жилом районе Ормэ, сидели на лавочке, наматывая пряжу во время разговора, по бокам от мисс Пенн, на коленях у которой лежал холщевый мешок, полный шерстяных носков, которые нужно было распустить на нитки. Должно быть, она выглядела нашей гувернанткой, поскольку была почти на фут выше нас двоих. Она говорила, а мы все лезли в мешок за пряжей, внимательно слушая. Вдруг, посреди рассказа, когда я потянулась за очередным носком, мисс Пенн взяла меня за руку и крепко ее сжала. Я поняла — она тоже была допрашивающей, как и большинство из них, добывала сенсационные истории из не самых разговорчивых источников. Каждый из них делал это по-своему, но работа была той же. А Джули, будучи экспертом в этой отрасли, легко поделилась с Пенн той информацией, которую та не просила.