— Они встрепенулись, когда увидели меня сегодня утром!
— А как у тебя с навигацией? Они не разрешают отмечать этот аэродром на карте. Выучи координаты, прежде чем лететь, чтоб ты могла самостоятельно сориентироваться.
— С этим я справлюсь, — уверенно сказала Мэдди, и правда, сегодня утром она сделала практически то же самое.
— Будет весело, — с энтузиазмом повторила Тео, подбодряя ее. — Если они дадут тебе курс, это будет лучшее обучение в твоей жизни! Управлять сломанным самолетом в течение двух часов и в тот же день посадить исправный на двадцать ярдов — очень оперативно.
Итак, этот аэродром, аэродром Специального Назначения. Именно с него мы с Мэдди взлетели шесть недель назад. Тамошних пилотов называли Лунной эскадрильей — они летали при лунном свете и только. Расположение их аэродрома — один из самых охраняемых секретов, и, спасибо Господу, я не знаю ни его названия, ни малейших ориентиров местонахождения. Правда не знаю — несмотря на то, что я была там минимум пять раз, всегда добиралась туда с собственной базы в окрестностях Оксфорда, в темноте, иногда через другой аэродром, и я даже не знаю, в каком направлении мы отправлялись, чтобы туда попасть. Они делали это нарочно.
Их самолетам нужно было много обслуживания, поскольку они невероятно быстро изнашивались от посадок во тьме и полетов в огне зенитных установок. Позже Мэдди несколько раз переправляла поврежденные или уже отремонтированные самолеты с большего аэродрома в окрестностях, служившего для отвлечения внимания. Еще недавно она служила там в качестве пилота пассажирских самолетов для особенных пассажиров. Около дюжины довольно самоубийственно-невменяемых пилотов, прикрепленных к тому аэродрому, ознакомились с чрезвычайно умелыми посадками Мэдди на короткой полосе и знали, что прилетела именно она, еще до того, как она выходила из самолета.
Черт, снова вышло время. Но я собой довольна.
Ормэ, 18 ноября 1943
Энгель думает, что я перевожу ужасные записи фон Линдена, но я, будучи на шаг впереди нее, стащила несколько бланков рецептов.
Она — прекрасный источник информации, когда в настроении. Именно из-за своей болтовни она отстала, пока я усердно работала. Она сказала, что мне крупно повезет, если они отправят меня в место под названием Равенсбрюк, когда здесь я буду не нужна. Это концентрационный лагерь и одновременно тюрьма с трудовым лагерем исключительно для женщин. Возможно, именно туда отправили уборщицу, которая крала капусту. По сути, это смертный приговор — так или иначе, они морят вас голодом, пока вы не сможете работать, а затем, когда вы станете слишком слабым, чтобы месить щебень для дорог, разрушенных бомбардировщиками Союзных Сил, вас повесят. (Я идеально подходила для работ с щебнем, учитывая опыт на взлетно-посадочной полосе Майдсенда.) Если же вы не пригодны для работ в каменоломне, то вас заставят сжигать трупы товарищей после их повешения.
Если же мне не повезет — иными словами, если я не напишу удовлетворительный доклад за отведенное время, меня отправят в место под названием Нацвейлер-Штрутгоф. Это меньший по размеру и более специализированный концлагерь, точка исчезновения для узников «Ночи и Тумана», большая часть которых — мужчины. Иногда туда отправляют женщин в качестве подопытных для медицинских экспериментов. Я не мужчина, но под программу «Ночь и Туман» попадаю.
Господи. Если удача будет на моей стороне — вы только подумайте — я застрелюсь. Здесь, скоро. Это не Энгель мне сказала; я сама все продумала. Покончу с собой в надежде, что КВС разнесет это место в пух и прах.
Хочу обновить список «10 вещей, которых я боюсь».
1) Холода. (Я заменила собственную боязнь темноты на страх Мэдди — замерзнуть. Теперь я не имею ничего против темноты, особенно если вокруг тишина. Хотя иногда надоедает.)
2) Уснуть за работой.
3) Если любимого брата убьет бомба.
4) Керосина. Одного этого слова достаточно, чтобы превратить меня в желе, которое всё знает и задействовано в важных событиях.
5) Гауптштурмфюрера СС Амадея фон Линдена. По правде говоря, он должен возглавлять этот список — при виде этого мужчины я слепну от страха, но я сохранила порядок страхов из первоначального списка, а он встал на место швейцара из колледжа.
6) Остаться без свитера. Хотя этот страх тождественен холоду, но для меня он идет отдельным пунктом.
7) Оказаться в Нацвейлер-Штрутгофе.
8) Отправиться домой, в Англию, и подать рапорт под названием «Что я делала во Франции».
9) Не суметь закончить историю.
10) Закончить ее.
Я больше не боюсь старости. Действительно, в голове не укладывается, что я когда-то могла говорить такую чушь. Столь детский бред. Оскорбительный и высокомерный.
Столь отчаянно глупый. Состариться я хочу больше всего на свете.
Все волнуются из-за визита женщины с американского радио. Интервью со мной будут проводить у фон Линдена в кабинете, или в офисе, называйте как хотите. Сегодня меня водили туда, чтобы все показать и убедиться, что я не шлепнусь в обморок от изумления прямо перед журналисткой (сделаю вид, что все мои «интервью» проходят под люстрой из венецианского стекла, в этом уютном, обшитом деревянными панелями кабинете. Притворюсь, что каждый день пишу за этим инкрустированным столом 18 века. Притворюсь, что прошу его питомца — какаду — помогать мне с неизвестными немецкими словами.)
(Или, может быть, нет. Услужливый какаду может показаться слегка надуманным.)
Сейчас я пишу не оттуда — я в привычном пустом чулане, за стальным столом, с привязанными к стулу лодыжками, а Шарфюрер СС Тибо и его друг, чьего имени мне не называли, дышат мне в затылок.
Собираюсь написать о Шотландии. Я никогда не была там с Мэдди, хотя порой кажется, что такое случалось.
Я не знаю, на чем она летела в ночь, когда застряла в Десайде, что неподалеку Абердина. Это не был Лизандер, который она уже переправила, а поскольку в тот год она не так много работала в службе перевозки, это, вероятно, был и не Энсон. Допустим, что это был Спитфайр, так, ради веселья — самый эффектный и желанный боевой самолет — даже пилоты Люфтваффе позволят вырвать им зубы мудрости ржавыми плоскогубцами ради часа управления Спитфайром. Поэтому давайте представим, что тем поздним ноябрем сорок первого года Мэдди переправляла Спитфайр к шотландскому аэродрому, откуда они вылетают на защиту северного морского флота, или, быть может, чтобы запечатлеть на снимках оккупированные Люфтваффе аэродромы в Норвегии.
Наши разведывательные самолеты выкрасили в розовато-сиреневый камуфляж, соответствующий цвету облаков. Исходя из этого, Мэдди летела на розовом Спитфайре, но не под самыми облаками, как пилоты-истребители. Облака низко нависали над землей, поэтому она летела осторожно, пробираясь вдоль побережья вверх по широким горным долинам Шотландии. Она держалась в трех тысячах футов над уровнем моря, но между Таем и Кайрнгормом42 горы поднимались выше. Мэдди летела в одиночестве, внимательная и счастливая, над заснеженными вершинами на столь прекрасных конических крыльях, ведомая лишь сухим расчетом.
Долина полнилась туманом и инеем. Мгла подушками лежала у подножий гор; отдаленные вершины сверкали розовым и белым в лучах заходящего солнца, которое не смело касаться крыльев Спитфайра. Приближался хаар — прибрежный туман Северного моря. Было настолько холодно, что влажный воздух кристаллизовался в плексигласовой кабине, и создавалось ощущение, будто внутри снежит.
Мэдди приземлилась в Десайде еще до захода солнца. То был не обычный закат, скорее серые сумерки, перетекавшие в синеву ночи, и перед ней стал выбор — провести ночь на унылой, не застланной запасной кровати в казарме для офицеров, либо найти ночлег в Абердине. Был еще один вариант — провести половину ночи в неотапливаемом темном поезде и, возможно, добраться в Манчестер к двум пополуночи. Не желая сталкиваться лицом к лицу со спартанской обстановкой аэродрома или со строгим, каменным лицом абердинских хозяек, которые не стали бы принимать ее талоны на еду за полусырой ужин, Мэдди остановила свой выбор на поезде.
