– Что скажешь, Варий? – спросил Албанус у своего управляющего. На мрачном лице его читалось негодование и злоба. Нетерпеливо вырвав пергамент из рук слуги, он смял его в кулаке. – Варвар что-нибудь заподозрил? Он принял этого пса за меня? – И Албанус пнул коленопреклоненного слугу. – Он признал тебя за господина, собака? Что он сказал?

– Он ничего не заподозрил, господин, – голос толстяка был полон страха. Он не смел оторвать глаз от пола. – Он только спросил, я ли лорд Албанус, отдал мне пергамент и ушел.

Албанус издал нечленораздельный рык. Словно боги посмеялись над ним! Прислать к нему в дом человека, которого он намеревался умертвить! Если бы под этой крышей с варваром что-то случилось, то на Албануса первым пало бы подозрение... И подумать только, что ему пришлось прятаться в собственном доме! Но ничего не поделаешь, – иначе киммериец мог опознать его. И это в тот самый день, когда он впервые познал настоящий успех... Вельможа воззрился на дрожащего от страха слугу, стоявшего перед ним на коленях.

– Разве ты не мог найти кого-нибудь получше, чтобы представить вместо меня, а, Варий? Чтобы такого слизняка приняли за хозяина дома! Пусть даже какой-то варвар-северянин! Это оскорбление...

– Прошу простить меня, мой господин, – стал униженно кланяться управляющий, пытаясь загладить свою вину. – Времени не хватало, а нужно было найти человека, которому бы подошла твоя одежда.

Албанус негодующе скривился.

– Сожгите все эти вещи. Я больше их не надену. А этого недоумка отошлите прочь на кухню, мне неприятен его вид.

Варий сделал незаметный жест, и толстяк, пятясь, выскользнул из комнаты.

– Что-нибудь еще, мой господин?

– Да, найди этого пьяного болвана-скульптора и срочно отправь в мастерскую. Только сперва приведи его в чувство.

Повелительным жестом Албанус отпустил Вария из комнаты. Тут он вспомнил про послание и взломал печать. Любопытно, что могло понадобиться Гариану?

Если бы король мог заглянуть сейчас в глаза Албануса, то прочел бы в них свой смертный приговор. Вельможа скрючившимися как когти пальцами скомкал пергамент.

– О, да, я поспешу на твой зов, – бормотал он. – Я докажу свою любовь, заковав тебя в цепи. Каленое железо поставит тебя на колени и заставит признать королем меня... Меня, Албануса, владыку Немедии! Как о величайшей милости, ты станешь молить о смерти от моей руки!

Албанус отшвырнул в сторону скомканный лист пергамента и направился в мастерскую. Четыре стражника у дверей почтительно застыли перед ним, но Албанус прошел мимо, не удостоив их даже взглядом.

Посреди комнаты, на круглом каменном постаменте высилась глиняная статуя Гариана. Наконец-то она была закончена. Точнее, почти закончена, с усмешкой сказал себе Албанус. Все части статуи в точности соответствовали оригиналу, – лишь немного больших размеров. Стефано что-то объяснял ему на этот счет, путаясь в словах, – дескать, изваяние может в точности повторять размеры живого человека, либо, внушительности ради, обладать более героическими пропорциями...

Статуя изображала Гариана, идущего вперед, с приоткрытым ртом, словно король на ходу отдавал какие-то приказания. Однако самым ценным в этом изваянии было не просто внешнее сходство с королем. В глину, из которой была сделана статуя, с соблюдением сложнейших магических ритуалов, были подмешаны истолченные в порошок волосы Гариана, обрезки его ногтей, а также пот, кровь и семя. Все это, в соответствии со своими злодейскими замыслами, Албанус достал с помощью Суларии, которая с радостью подчинилась его приказам.

Позади возвышения громоздилась печь для обжига, а перед ней – сложное устройство с рычагами и деревянными полозьями для перемещения статуи. Разумеется, ни то, ни другое Албанус и не собирался использовать, однако дозволил Стефано соорудить печь, чтобы скульптор не заподозрил недоброго.

Взойдя на постамент, вельможа принялся сбрасывать на пол деревянные части устройства. В обычное время Албанус ни за что не взялся бы собственноручно исполнять подобную работу, впрочем, как и любую другую. Но сейчас у него не было иного выбора.

Конечно, он мог бы заставить потрудиться самого Стефано, но тот неминуемо начал бы задавать вопросы. Обычно Албанус уходил от ответа, отделываясь недомолвками или ложью, но ему давно уже опротивело потакать тщеславию скульптора и делать вид, будто вопросы Стефано и впрямь достойны того, чтобы он отвечал на них. Словом, сейчас ему проще было все сделать самому.

Разбросав в стороны деревяшки, Албанус спрыгнул на пол, опершись при этом одной рукой на печь для обжига. Проклятье! Он резко отдернул ладонь. Шершавая поверхность оказалась горячей...

Дверь открылась, и, с трудом удерживаясь на ногах, в помещение вошел Стефано. Лицо у скульптора было изжелта-бледным, но, по крайней мере, он слегка протрезвел.

– Прикажи дать им плетей, – запинаясь, воскликнул скульптор, вытирая рот рукой. – Ты не представляешь себе, что со мной сделали твои рабы по приказу Вария! Они...

– Болван! – проревел Албанус. – Как ты посмел нагреть печь? Разве я не запретил тебе хоть что-то делать без моего дозволения?

– Но ведь статуя готова, – возразил Стефано. – Ее нужно немедленно отправить в обжиг, иначе глина растрескается, вместо того чтобы затвердеть. Поэтому вчера вечером я...

– Ты разве не слышал, что я приказывал никогда не зажигать огонь в этой комнате? Ты думаешь, я ради развлечения всегда сам зажигаю здесь светильники, утруждая себя рабской работой?

– Если в этой глине такие горючие масла, – заплетающимся языком пробормотал скульптор, – то как же она выдержит, если поместить ее в печь?

– Замолчи! – теперь это был уже не крик, а змеиное шипение.

Под взглядом обсидиановых глаз Албануса, язык Стефано словно прирос к небу, а сам он закаменел на месте.

Албанус с презрительным видом отвернулся от скульптора. Откуда-то он ловко извлек три небольших колбы, обрывок пергамента и гусиное перо. Албанус открыл первый флакон. В нем было немного крови Гариана с добавлением особых снадобий, чтобы она не свернулась. Обмакнув перо в кровь, Албанус старательно вывел на пергаменте имя короля. Затем он присыпал его порошком из другой колбы, – и кровь тут же почернела и высохла. В последнем флаконе была собственная кровь Албануса, которую он нацедил сегодня утром. Ею, поверх королевского, более крупными буквами он написал собственное имя. И вновь порошок высушил кровь.

Негромким голосом читая заклинание, Албанус особым образом тщательно сложил пергамент и, забравшись на возвышение, вложил его в рот глиняной статуи.

Стефано стоял неподвижно, опираясь о стену. При виде странных действий Албануса он не удержался от смеха.

– А я-то гадал, зачем он нужен тебе с открытым ртом...

Под мрачным взглядом Албануса Стефано прикусил язык и сглотнул.

Достав кусочек мела, тайно привезенного из Стигии, страны южных колдунов, Албанус начертал вокруг ног изваяния незамкнутую пентаграмму: звезду внутри пятиугольника, в свою очередь помещенного внутри круга. В те точки, где эти три фигуры встречались, он ставил черные свечи. Затем зажег их и довершил пентаграмму. Широко разводя в стороны вытянутые руки, Албанус спустился с постамента и вернулся на свое место. Слова заклинания теперь звучали громче:

– Элонаи ме’рот санкти, Урд’вас теохиим...

С уст Албануса срывались слова Силы, и воздух в комнате наполнился серебряным мерцанием и словно бы сделался гуще. Пламя зловещих свечей сделалось ярким и неровным.

Крохотное зернышко страха проросло в душе колдуна. Огонь! Неужели все вновь повторится, как в прошлый раз?.. Но это невозможно. Невозможно!