* * *
Когда они выходили из церкви, вдруг выглянуло солнце, пронизало пыльные витражи, озарило все вокруг мимолетным свечением. Джон шел, зябко кутаясь в теплый плащ, держась за руку Мельхиора, почти не видя дороги за пеленой слез, и вдруг замер. Вокруг него легко и переливчато звенела, накатывала волнами река птичьего щебета, в зимнем холодном воздухе задорно и нежно перекликались десятки ликующих голосков. На кусте сирени у входа в церковь теснилась и перепархивала огромная стая воробьев. Малые птахи, распушившиеся в потоке белого света, самозабвенно чирикали, когда замолкал один, тут же начинали другие, а хрустальное шелковистое пение не смолкало, струилось, окутывало, как ангельский покров. Куст с воробьями сиял в зимнем рождественском солнце, и тогда Джон поверил, что Инна в раю.
* * *
Прошла еще неделя, прежде чем зима вступила в свои права. На исстрадавшуюся землю, замерзшую и заскорузлую, пал милосердный снежный покров, кончилось сырое и мутное время, господин январь вошел в Скарбо, как подобало зимнему месяцу, горожане, охавшие и недовольные затянувшимся ноябрем, благословляли его приход. Метель мела несколько дней кряду, вмиг выросли сугробы, а после ударил мороз, прихватил горы снега, уплотнил их и осадил, и вскоре гнилая распутица сменилась твердым устоявшимся зимним путем. Ночью Джон проснулся от холода. За ставнями сияла чистая, морозная ночь, небо, черное и звонкое, озарялось бестрепетно-серебряной луной, звезды остро сияли в январской ночи. Протянешь руку, тихо отомкнешь замок, засов отодвинется бесшумно, цепочка не брякнет. Не надо фонаря, не надо свечи. В сиянии луны четко вырисовывались крыши и шпили Скарбо, по улицам неслись тени, мелькали неуловимо, как псы в темноте, длинные вытянутые, полные недоброго веселья. Ноги нестерпимо горели, будто и впрямь постоял босиком на обледеневшем крыльце. От окна тянуло свежим и пьяным запахом зимы, горло чуть саднило, неужели успел простыть? Там, за ставнями, менялся и разворачивался новый, потаенный мир, зимние ангелы пролетали по ясному полночному небосводу. Если замереть и вслушаться, проникнуть в краткую паузу между спокойным дыханием спящего Мельхиора, услышишь, как звенят на морозе церковные колокола, как потрескивают мерзлые ветви ежевики в лесу под осторожными легкими шагами, как еле слышно окликает его с небес добрый голос: «Джон, Джон, ты не забыл меня?» Джон поднялся и тенью выскользнул за дверь, никто в доме и не проснулся. Холодный каменный пол целовал босые ступни, в темноте знакомая кухня казалась огромной, чужой и странной. Оробев, мальчик глотнул обжигающе ледяной воды из ведра и поспешил назад, в смутное тепло их общей с учителем комнаты. Всего-то вышел на кухню, попил водички - наутро он и сам не мог понять, почему так колотилось сердце, когда он ночью скользил по коридору аптеки, как ловкая лесная тень.
глава 20
Днем начались свои заботы и радости, Сильвестр велел одеться потеплее и выгнал его к пекарю за хлебом, велев потом зайти на базар, посмотреть, почем просят за мед и молоко. На базаре Джону мигом нашлось о чем перемолвится с парой знакомых теток, а у телеги веселые крестьяне вылупились на балагура, тот сыпал шутками и ловко подбрасывал в воздух гусиные яйца. Неподалеку на снегу валялась пустая скорлупа и пестрела пара желтых клякс – то ли ловкач осрамился, то ли какой олух решил повторить его трюк. Мальчишки с воплями мчались куда-то, Джон украдкой вздохнул – по снегу-то побегать, да еще вперегонки – но одернул себя. Он уже не малец, каким был еще летом. Вырос, вытянулся, даром что ли его отец Сильвестр и Мельхиор на ум наставляют? Расспросив о ценах на молоко, поглазев вволю на ловкого бродягу, Джон угодил в руки бойкой служанке из трактира. Та заставила в сотый раз пересказать историю о розе на могиле святого монаха-садовника, а за это подарила ему кусок сухой сладкой коврижки. Тут же рядом объявился Заглотыш, пришлось делиться, тот за щедрость решил повеселить друга историей о каких-то приезжих купцах и драке, разгоревшейся вчера между ворами и нищими. Торговки неодобрительно качали головой, им не нравилась дружба аптекарского ученика и голодранца-попрошайки. Коврижка кончилась, а история не подошла и к середине. Только тут Джон сообразил, что проболтался на улице втрое против положенного. Он бросил Заглотыша и помчался домой, лихорадочно пытаясь сообразить, что бы такое соврать, чтоб не слишком влетело.
* * *
Беспокоился Джон напрасно – никто и не заметил его долгой отлучки. В аптеке царили беспорядок, суета и оживление. У Сильвестра что-то бурно обсуждали, рокотал бас старого аптекаря, чьи-то голоса не то возражали, не то уговаривали, понять было невозможно - все говорили на каком-то странном наречии, да еще перебивали друг друга. Иной раз из общего потока Джон выхватывал смутно знакомые слова, но не больше. Мельхиор стоял за аптечной конторкой, уткнувшись в реестр, и выписывал из тетрадей на грифельную дощечку какие-то цифры. Он попросту отмахнулся от робких оправданий ученика и велел выполоскать и перетереть банки, снятые с верхних полок в кухне и составленные прямо на пол. Грешник облегченно перекрестился (спасибо, Святая Дева, выручила!) и прилежно занялся знакомым делом. Через некоторое время заглянул Сильвестр, коротко спросил: «Ну, сколько, если скромненько?» — услышав ответ, крякнул, хмыкнул, коротко кивнул и опять скрылся у себя. Банки были в сальной копоти, поработать над ними пришлось на совесть. Джон пошел в кухню сменить остывшую грязную воду, столкнулся в коридоре с незнакомыми важными господами и от неожиданности чуть не выронил миску. Жирная мутная водица чудом не плеснула на кафтан гостя. «Твой слуга, Бартоломей? Или внук?» - учтиво осведомился господин. «Мой ученик, Иоанн, — мрачно отозвался Сильвестр, метнув на растяпу испепеляющий взгляд. – И внук, и слуга, и кара Господня за наши грехи!» Джон, ни жив, ни мертв, вжался в стену и подождал, пока почтенные господа пройдут мимо. Быть Господней карой для отца Сильвестра оказалось неожиданно обидно. Проводив посетителей, травник и врач удалились в келью с выписками Мельхиора и целой охапкой реестров, а Джон угрюмо домыл банки и вытер их ветхой тряпицей. Здорово хотелось есть, но об обеде, похоже, сегодня никто и не вспоминал. Наконец, Мельхиор вышел и, ласково взъерошив Джону рыжие волосы, велел подготовиться – завтра аптека должна сиять, придут важные гости, очень издалека. А потом, после того, как дела завершатся, будет угощение. Уж таков обычай у купцов. «А что вообще происходит, отец Мельхиор?» — робко спросил Джон. Оказалось, что в Скарбо проездом объявились италийские купцы, соотечественники и старинные знакомцы Сильвестра. Уже несколько раз они специально заезжали в город, и всякий раз, с благословения дома Трифиллия, старый Сильвестр пополнял запасы аптеки редкими и необходимыми для лекарей товарами, тем более, что по дружбе купцы уступали им пряности, самоцветы и кое-что сверх того с изрядной скидкой. Договор уже, в общем, заключен и заранее одобрен аббатом, сумма закупки установлена, да, в общем, тебе не важно. А важно, Джон, чтоб все завтра сверкало, и ты не пропадал Бог весть где, сегодня-то уж ладно, хотя твое счастье, что Сильвестр тебя не хватился. (Уши у Джона заполыхали багровым). Вот банки ты нынче вымыл на совесть, умница! Ну давай, что ли, помолясь, на стол накрывать, припозднились мы сегодня!
* * *
На следующий день в аптеку пришли принаряженные купцы, принесли с собой несметные сокровища. Джон застенчиво маячил в углу, молясь, чтоб на него не обратили внимания и не выгнали вон из кухни, и пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. На стол составили деревянные объемистые шкатулки. Купцы, смуглые, степенные и темноглазые, подходили к камину, протягивали к огню озябшие руки в перстнях, перекидывались шутками и замечаниями, цокали языком. Джон смотрел на них, как на богов. Меж собой и с Сильвестром они говорили на своем певучем скором языке, Сильвестра называли Бартоломеем. Эти люди плавали через бурные моря, познали бесчисленные опасности и были свидетелями тысяч Божьих чудес. И ему, ничтожному, было позволено стоять с ними рядом, как будто он ровня им, будто сделан из той же плоти и крови. Внезапно Сильвестр заметил Джона и велел приблизиться, положил руку ему на плечо, что-то проговорил, кивнув на мальчика. Купцы одобрительно засмеялись, закивали, один из них, самый старый, почти ровесник Сильвестру, потрепал Джона по щеке и распахнул перед ним деревянную шкатулку, затем еще одну, и еще. Ученик аптекаря подумал, что земля сейчас выскользнет у него из-под ног.
