Мельхиор не знал, что и поделать. «Ну полно, - наконец сказал он, погладив мальчика по плечу. – Полно, Валентин. Все наладится, Бог милостив!» Валентин схватил руку Мельхиора горячими худыми пальцами и ангельски улыбнулся:

- Бог не любит содомитов, Мельхиор. Бог не любит меня.

глава 15

Утро было ослепительным. Крыши, карнизы, узорные кованые решетки побелели от инея, солнце било вовсю, искрились капельки на подтаявших тоненьких сосульках, воробьи с писком толклись вокруг конских яблок, дымящихся на замерзшей мостовой. Над Скарбо сияло ясное синее небо, колокольный звон весело плыл над флюгерами, в холодном воздухе остро пахло свежим хлебом, печным дымом, рыбной похлебкой из чьего-то окна. Валентин крепко спал, вымотанный ночным разговором и болезнью. Волосы его слиплись от испарины, он был бледен до сероватой синевы, даже во сне дышал тяжело, раздувая ноздри. Сильвестр, осмотрев его, велел Мельхиору и дальше вести строптивца, для чего освободил травника на сегодня от ежедневного обхода. Порекомендовал специальную диету и буркнул, что назначать перцовку от меланхолии и простуды невредно, хоть и накладно, да вот с дозировкой брат Мельхиор не ошибся ли? Впрочем, ладно, Бог простит. Потом велел собрать мочу и сумрачно добавил: "В течение дня посмотрим еще. Хорошо, что вчера углядел. Добро, Мельхиор, глядишь, и оклемается!"

Как-то Валентин спросил, а что бы с ним было утром, не заболей он в тот приснопамятный вечер после прогулки. Мельхиор искренне посоветовал ему оставить пустое гадание - не все ли оно равно, коли случилось так, а не иначе.

* * *

К полудню Мельхиор доподлинно знал о всех похождениях Валентина. Вряд ли бедолага подозревал, что за каждым его шагом наблюдает столько досужих глаз, а кое-кто из горожан даже успел побиться об заклад: удерет или нет двинутый постоялец аптекарей и будут ли его искать? Он шлялся по базару, и вправду обошел весь город, даже заходил в трактир, пытался договориться с хозяином, но тот не сдал ему комнату, не продал даже вина и вообще наотрез отказался говорить с юношей, сославшись на то, что ему с отцом Сильвестром ссориться не резон. Мельхиор лишь горестно вздохнул, представив, как оскорбился гордый Валентин. Когда же беглец не появился утром в церкви, местные кумушки заволновались и потянулись в аптеку. Мельхиор кротко объяснял всем, что ничего страшного не случилось, просто юный брат не рассчитал силы и, перенапрягшись, захворал простудой. Кумушки качали головами, покупали ароматные соли или мятные пастилки и не верили ни единому слову пригожего аптекаря.

Джон был отправлен на рынок за курицей для прокормления больного. На базаре его остановил старый приятель Заглотыш – у нищих тоже бурно обсуждались похождения Алектора.

- Болеет? – сплюнул оборванец. – Поди заболеешь, так-то шлендраясь. Слушай, а он и вправду скис или это его старикан твой так отметелил? Наши слышали, как у вас вчера орали, ужас!

Грязный и тощий Заглотыш жевал какую-то булку и почесывался.

Джон пожал плечами – Алектора вроде никто пальцем не трогал.

 - Ни фига себе! – искренне изумился Заглотыш. -  А чего это он у вас такой козырный?

- А ну его в жопу, - неожиданно для себя сплюнул Джон. – Гад он, и больше ничего.

- Ты, слышь, не ругайся, - строго сказал Заглотыш. – Монахам нельзя, а то беда будет. Ну ладно, бывай.

 * * *

Дома Мельхиор велел Джону вспомнить о долге врача и посидеть с больным.

- Не бойся, Джон, - подмигнул учитель, - это ненадолго. Скоро Сильвестр вернется, а то хоть разорвись, честно.

Джон, упрямо закусив губу, нехотя пошел в комнату Алектора, сел на сундук у стены и уставился в стенку над головой больного. Тот, увидев, что сиделкой при нем нынче будет аптекарский ученик, слегка изменился в лице, отвернулся и прикрыл глаза. Через полчаса он закашлялся, потом хрипло спросил:

- Слушай, а дай попить?

Джон с каменным взглядом налил из кувшина отвара шиповника, подал больному и принял стакан обратно. Снова нависло молчание.

- Иоанн!.. Вот срань же Господня… Ну ладно тебе... Ну послушай. Я, Валентин, младший сын барона Фальстерна... испрашиваю прощения... у тебя, Иоанна, ученика отца Сильвестра. Вел я себя как полное дерьмо. Простишь, мой цветочек?

Джон взглянул на совершенно больного и взъерошенного врага и буркнул:

-Ладно. Прощаю. А ты не ругайся в святых стенах, брат Алектор.

- Вот поганец, - улыбнулся Валентин. – Дай лучше еще водички – видишь, умираю совсем!

- Умираешь ты, как же! – вздохнул Джон. – Чтобы нам хоть раз так повезло!

Валентин искоса глянул на него, но смолчал.

Через некоторое время зашел Мельхиор, прослушал Валентину легкие, твердыми пальцами тщательно простучал грудь, еще раз натер больного остро пахнущей мазью и велел вести себя смирно, в кровати скорее полусидеть, чем лежать да быть умницей.

Алектор то задремывал, то просыпался, жар слегка оглушал его, он спросил Джона, терпеливо караулившего на сундуке, почему все-таки тот его не сдал? Но, не дождавшись ответа, снова ускользнул в ознобное потное забытье.

Очнулся опять от легкого прикосновения влажной ткани – Мельхиор вытирал прохладной водой его лоб и запястья.

- Иди к черту, добрый брат, - устало шепнул Валентин. – Иди, пожалуйста, к черту.

Приходил Сильвестр. Качал головой. Разглядывал на просвет мутноватую урину в колбе, прощупывал пульс и тоны сердца, стучал темными, как деревянными, пальцами по грудной клетке, злился и молчал. Валентин не обращал на него внимания, даже не заметил, когда старик вышел. Через каждые два часа появлялся Мельхиор и заставлял его выпивать по маленькой чашечке какой-то горькой и пахучей гадости. Порою бил сухой  кашель, отзывавшийся тупой болью в груди. Сильвестр еще с утра отправил весточку в монастырь и попросил прислать кого-нибудь в помощники. Дом Трифиллий в ответном послании велел выхаживать юношу во что бы то ни стало, для чего не жалеть никаких средств. В аптеку для ухода за больным был прислан один из братьев, что порой помогали Ионе в лазарете. Брат Серенус, тихий и молчаливый, сидел подле больного, поил его лекарствами, выносил за ним судно, обтирал ему ромашковым отваром пылающие руки и лицо и неустанно молился, перебирая длинные деревянные четки. Валентин дышал с трудом, оба молчали. К вечеру он опять провалился в какую-то волну; круги и странные летающие квадраты рождались друг из друга, исчерчивались огненными письменами, визгливо смеялись и носились над головой, отогнать их не было ни сил, ни возможности. Без врачебного присмотра его лучше было не оставлять. Мельхиор испросил у Сильвестра разрешения и отправился ночевать в комнату больного, устроив брата Серенуса в своей.